Персий

Персий

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Авл Персий Флакк (лат. Aulus Persius Flaccus, возможно, правильнее Aules Persius Flaccus) (4 декабря 34 г., Волатерры — 24 ноября 62 г., «в своём имении на восьмой миле по Аппиевой дороге») — римский поэт, автор книги сатир.

Всадник по происхождению. Родился в Волатерре в Этрурии, в состоятельной семье. На шестом году жизни потерял отца. В 12 лет переехал в Рим, где учился у грамматика Реммия Палемона, ритора Вергиния Флава и философа Аннея Корнута. Находился в дружбе с Луканом, Цезием Бассом и Тразеей Петом, общался с Сенекой Младшим. Умер «от болезни желудка на тридцатом году жизни».

Согласно жизнеописанию, приписываемому то Светонию, то Валерию Пробу, его ранние произведения включали «претексту, книгу путевых записок и маленькое стихотворение о тёще Тразеи, которая покончила самоубийством, опередив своего мужа» (имеется в виду Аррия Старшая, жена Цецины Пета, участника заговора Камилла Скрибониана при Клавдии). Эти тексты были уничтожены уже матерью Персия по совету Корнута. Корнут и Цезий Басс подготовили после смерти Персия к изданию неоконченную книгу сатир. Книга состоит из 6 гекзаметрических сатир и холиямбического пролога. Возможно, что в сатирах были и прямые выпады против Нерона: согласно тому же жизнеописанию, оригинальная фраза Персия из первой сатиры (119—121) «me muttire nefas? nec clam? nec cum scrobe? nusquam? / hic tamen infodiam. uidi, uidi ipse, libelle: / auriculas asini Mida rex habet» «Мне же нельзя и шептать? хоть тайком, хоть в ямку? Напрасно? / всё же зарою я здесь. Я видел, я сам видел, книжка, / Что у Мидаса-царя ослиные уши» (пер. Ф. А. Петровского) была исправлена Корнутом в его издании на «… quis non habet?» «что у любого из нас ослиные уши». Схолии упорно приписывают с издёвкой приводимые Персием цитаты из современной литературы Нерону.

Персий Флакк был свидетелем прогрессирующей безнравственности, особенно в высших кругах римского общества и при императорском дворе. Сам будучи праведным, исповедуя принципы стоической этики, он, под влиянием чтения Луцилия, начал в своей поэзии борьбу с проявлениями этого зла. Но в строгом смысле слова только самая ранняя сатира I имеет все признаки данного жанра: в форме диалога с анонимным собеседником, тонким, ироничным словом он нападает на литературные направления, господствующие в современном ему Риме, приспособление писателей к запросам публики, искусственность их стиля, перегруженного риторическими фигурами.

Остальные сатиры излагают избранные положения стоической философии. Отталкиваясь от них, Персий показывает красоту этики стоиков и клеймит тех, кто этих правил не придерживается. Сатира II в форме послания к Максиму в день его рождения направлена против лицемеров — их фальшивую набожность и неискренние молитвы. Сатира III говорит о ценности философии и порицает разгульную жизнь молодёжи; сатира IV посвящена заповеди: «Познай самого себя»; сатира V выражает сердечную благодарность поэта Корнуту за его дружбу и наставничество, в то же время порицая его за слабость характера и потакание своим страстям; сатира VI обращена к Цезию Бассу и прославляет умеренность в повседневной жизни.

Согласно оценке его творчества в ЭСБЕ,

Персий не может сравниться со своими предшественниками, Луциллием, или Горацием, влияние которых очевидно в его творчестве, особенно в языке и стиле сатир. Поэт умер слишком молодым и плохо знал жизнь, он не успел научиться создавать законченные картины из деталей, которыми изобилуют его произведения. Не избежал он некоторой искусственности и пафоса, из-за чего порой он становится тёмным и трудно читаемым. Не хватало ему и юмора, а прежде всего — таланта Горация выхватывать из жизни «горячие» ситуации. Но облагораживающее содержание сатир, хотя и не новое, а повторяющее стоические принципы, искренний энтузиазм поэта и смелая борьба с пороком снискали Персию признание и славу у современников и потомков, особенно в средние века.

Полностью переводили на русский язык сатиры Персия Н. М. Благовещенский (1870—1872 гг.), А. А. Фет (1889 г.), Ф. А. Петровский (1957 г., переиздано в 1989 г.).

Тексты и переводы

• [lib.liim.ru/authors/p-071.html Сатиры в переводе Ф. А. Петровского]
• [www.fh-augsburg.de/~harsch/Chronologia/Lspost01/Persius/per_satu.html Латинский текст сатир на Bibliotheca Augustana: A. Persii Flacci saturae / Ed. W. V. Clausen. Oxford, 1956]
• [www.thelatinlibrary.com/persius.html Латинский текст на сайте «Latin library»]

• В серии «Loeb classical library» сатиры Ювенала и Персия изданы под № 91.
• В серии «Collection Budé»: Perse. Satires. Texte établi et traduit par A. Cartault. 98 p.

Русские переводы:

• Сатиры Персия. / Пер. и объяснения Н. М. Благовещенского. СПб, 1873. VIII, 362 стр.
• Сатиры Персия. / Пер. А. А. Фета. СПб, 1889. 45 стр.
• Персий. Сатиры. / Пер. Ф. А. Петровского. // Римская сатира. М., 1957.
  • переиздание: Римская сатира. М., 1989. С. 97-116 с комм. на с.450-458.

Источники

• [ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1365023376 Жизнеописание Персия] / Пер. М. Л. Гаспарова // Светоний. Жизнь двенадцати цезарей. М., 1966. С. 243—244.
• [www.fh-augsburg.de/~harsch/Chronologia/Lspost01/Persius/per_vita.html Vita Persii] // Die Satiren des Persius / Ed. O. Seel. München, 1974.

Схолии к Персию:

• [www.archive.org/details/satirarumliberc00jahngoog Издание Персия со схолиями (1843)] (лат.)
• Scholia vetera in Persium // A. Persii Flacci, D. Iunii Iuvenalis, Sulpiciae Saturae / Recognovit Otto Iahn; Tertiam curam egit Franciscus Buecheler. Berolini, 1893.

Исследования

• Hooley, D. M. The Knotted Thong: Structures of Mimesis in Persius (Ann Arbor: University of Michigan Press, 1997).
• Reckford, Kenneth J. Recognizing Persius (Princeton; Oxford: Princeton University Press, 2009) (Martin Classical Lectures).

Отрывок, характеризующий Персий

Очевидно, вспомнив то, что он искал, он подманил к себе Андрея Сергеича Кайсарова, брата своего адъютанта.
– Как, как, как стихи то Марина, как стихи, как? Что на Геракова написал: «Будешь в корпусе учитель… Скажи, скажи, – заговорил Кутузов, очевидно, собираясь посмеяться. Кайсаров прочел… Кутузов, улыбаясь, кивал головой в такт стихов.
Когда Пьер отошел от Кутузова, Долохов, подвинувшись к нему, взял его за руку.
– Очень рад встретить вас здесь, граф, – сказал он ему громко и не стесняясь присутствием посторонних, с особенной решительностью и торжественностью. – Накануне дня, в который бог знает кому из нас суждено остаться в живых, я рад случаю сказать вам, что я жалею о тех недоразумениях, которые были между нами, и желал бы, чтобы вы не имели против меня ничего. Прошу вас простить меня.
Пьер, улыбаясь, глядел на Долохова, не зная, что сказать ему. Долохов со слезами, выступившими ему на глаза, обнял и поцеловал Пьера.
Борис что то сказал своему генералу, и граф Бенигсен обратился к Пьеру и предложил ехать с собою вместе по линии.
– Вам это будет интересно, – сказал он.
– Да, очень интересно, – сказал Пьер.
Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.


Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!