Перси, Генри, 2-й граф Нортумберленд

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Генри Перси, 2-й граф Нортумберленд
Henry Percy, 2nd Earl of Northumberland
2-й граф Нортумберленд
1416 — 1455
Предшественник: Перси, Генри, 1-й граф Нортумберленд
Преемник: Генри Перси, 3-й граф Нортумберленд
 
Рождение: 3 февраля 1394(1394-02-03)
Замок Алник,
Нортумберленд
Смерть: 22 мая 1455(1455-05-22) (61 год)
Сент-Олбанс
Род: Дом Перси
Отец: Генри "Горячая Шпора" Перси
Мать: Элизабет де Мортимер
Супруга: Элеонора Невилл
Дети: Генрих Перси, 3-й граф Нортумберленд,
Томас Перси, 1-й барон Эгремонт,
Леди Кэтрин Перси,
Ральф Перси,
Вильям Перси

Генри Перси, 2-й граф Нортумберленд (англ. Henry Percy, 2nd Earl of Northumberland; 3 февраля 1394 — 22 мая 1455) — английский дворянин и полководец во время войны Алой и Белой розы.





Происхождение

Генри Перси был сыном другого Генри Перси, известного как «Горячая Шпора», и Элизабет Мортимер. Элизабет была дочерью Эдмунда Мортимера, 3-го графа Марч, и Филиппы, внучки Эдуарда III. Отец «Горячей Шпоры», которого также звали Генри Перси, в 1377 году учредил титул графа Нортумберленд.[1] И «Горячая Шпора», и его отец с самого начала были преданными сторонниками Генри Болингброка, в 1399 году узурпировавшего трон Англии и ставшего королём Генрихом IV. На первых порах они были щедро вознаграждены за свою службу, но вскоре разочаровались в новом режиме. «Горячая Шпора» поднял восстание и был убит в битве при Шрусбери 21 июля 1403 года.[2]

Граф Генри не принимал непосредственного участия в битве, но почти не приходится сомневаться, что он участвовал в восстании.[1] После короткого заключения он был прощен, и в июне 1404 года в Донкастере представил королю своего внука.[3] Тем не менее, уже в мае 1405 года граф был вовлечен в ещё одно восстание. Его планы провалились, и он был вынужден отплыть в Шотландию, забрав с собой внука. Следующие годы ознаменовались для графа постоянными переездами и дальнейшими интригами, в то время как молодой Генри попал под опеку герцога Олбани.[1] 19 февраля 1408 года 1-й граф Нортумберленд был убит в битве при Бремхем Мур, оставив молодого Генри Перси наследником графского титула.[4] Генри оставался в Шотландии до вступления на престол Генриха V в 1413 году. Тогда он заявил о своих правах на титул деда. В его деле ему помогла тётка короля Джоан Бофорт, графиня Уэстморленд, устроившая его женитьбу на своей дочери Элеоноре.[5] Генриху V было выгодно помириться с Перси, учитывая их обширные владения на севере Англии, и в 1416 году Генри Перси стал графом Нортумберленд.[6]

Служба королю

В последующие годы граф Нортумберленд периодически участвовал в войнах Генриха V во Франции. Он сопровождал короля в его военной экспедиции на континент в 1416 году, а вследующем послал туда небольшой контингент солдат.[3] Однако его главной задачей была защита шотландских рубежей. Летом 1417 года он отбил атаку на замок Бервик, возглавляемую герцогом Олбани и графом Дугласом, и шотландцы отступили за границу. Он также был распорядителем на коронации королевы Генриха V Екатерины 24 февраля 1421 года.[3]

Женитьба и дети

Жена: с 1414 (Берик) леди Элеонора Невилл (ок. 1407—1472), дочь Ральфа де Невилла, 1-го графа Уэстморленда, и его второй жены Джоан Бофорт. Её братом был Ричард Невилл, 5-й граф Солсбери, а сестрой — Сесили Невилл, мать королей Англии Эдуарда IV и Ричарда III.

У них родилось десять детей:

Напишите отзыв о статье "Перси, Генри, 2-й граф Нортумберленд"

Литература

  • Griffiths, R. A. (2004a), [dx.doi.org/10.1093%2Fref%3Aodnb%2F21933 "Percy, Henry, second earl of Northumberland (1394–1455)"], Oxford Dictionary of National Biography, Oxford: Oxford University Press, DOI 10.1093/ref:odnb/21933 
  • Bean, J. M. W. (2004), [dx.doi.org/10.1093%2Fref%3Aodnb%2F21932 "Percy, Henry, first earl of Northumberland (1341–1408)"], Oxford Dictionary of National Biography, Oxford: Oxford University Press, DOI 10.1093/ref:odnb/21932 
  • Walker, Simon (2004), [dx.doi.org/10.1093%2Fref%3Aodnb%2F21931 "Percy, Sir Henry (1364–1403)"], Oxford Dictionary of National Biography, Oxford: Oxford University Press, DOI 10.1093/ref:odnb/21931 
  • Griffiths, R. A. (2004b), [dx.doi.org/10.1093%2Fref%3Aodnb%2F50235 "Percy, Thomas, first Baron Egremont (1422–1460)"], Oxford Dictionary of National Biography, Oxford: Oxford University Press, DOI 10.1093/ref:odnb/50235 
  • Fryde E. B. Handbook of British Chronology. — Second. — London: Royal Historical Society, 1961. — P. 415.
  • Rose, Alexander Kings in the North — The House of Percy in British History. Phoenix/Orion Books Ltd, 2002, ISBN 1-84212-485-4 (722 pages paperback)
  • Wagner J. A. [books.google.com/books?id=ubXnWRMt6uoC&pg=PA198 Encyclopedia of the Wars of the Roses]. — Santa Barbara, Oxford: ABC-CLIO. — P. 198–9. — ISBN 1851093583.
  • Lomas Richard. [www.amazon.co.uk/gp/reader/1862320675/ref=sib_rdr_next3_ex78?ie=UTF8 A Power in the Land: The Percys]. — East Linton: Tuckwell. — ISBN 1862320675.
  • [books.google.com/books?id=mpOi5kaZISEC&pg=PA131 The Oxford Illustrated History of Medieval England] / Nigel Saul. — Oxford: Oxford University Press. — P. 131. — ISBN 0198205023.

Примечания

  1. 1 2 3 Bean (2004)
  2. Walker (2004)
  3. 1 2 3 Griffiths (2004a).
  4. Wagner (2001), pp. 198—9.
  5. Lomas (1999), p. 84.
  6. Это было новообразование. чтобы подчеркнуть, что первый граф был лишен прав состояния; Griffiths (2004).

Отрывок, характеризующий Перси, Генри, 2-й граф Нортумберленд

В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.


Элен, возвратившись вместе с двором из Вильны в Петербург, находилась в затруднительном положении.
В Петербурге Элен пользовалась особым покровительством вельможи, занимавшего одну из высших должностей в государстве. В Вильне же она сблизилась с молодым иностранным принцем. Когда она возвратилась в Петербург, принц и вельможа были оба в Петербурге, оба заявляли свои права, и для Элен представилась новая еще в ее карьере задача: сохранить свою близость отношений с обоими, не оскорбив ни одного.