Персы

Запрос «Перс» перенаправляется сюда; см. также другие значения.

Персы

Самоназвание	فارس (фарсы)
Численность и ареал
Всего: около 55 000 000 человек Иран Иран: 47 613 000 Турция Турция: 624 000 ОАЭ ОАЭ: 455 000 Ирак Ирак: 419 000 США США: 336 000 Саудовская Аравия Саудовская Аравия: 210 000 Катар Катар: 184 000 Бахрейн Бахрейн: 174 000 Кувейт Кувейт: 137 000 Канада Канада: 125 000 Германия Германия: 97 000 Оман Оман: 83 000 Сирия Сирия: 67 000 Франция Франция: 64 000 Япония Япония: 50 000 Великобритания Великобритания: 44 000 Йемен Йемен: 42 000 Швеция Швеция: 41 000 Узбекистан Узбекистан: 38 000 Австралия Австралия: 29 000 Пакистан Пакистан: 21 000 Норвегия Норвегия: 20 000 Австрия Австрия: 16 000 Дания Дания: 14 000 Индия Индия: 13 000 Туркмения Туркмения: 13 000 Италия Италия: 7 300 Бельгия Бельгия: 5 700 Нидерланды Нидерланды: 4 400 Россия Россия: 3 693 (перепись 2010) Казахстан Казахстан: 3 200 Новая Зеландия Новая Зеландия: 3 200
Язык	Персидский (фарси)
Религия	Ислам шиитского толка преимущественно; Ислам суннитского толка в меньшей степени; также остатки зороастризма в некоторых этнографических группах
Расовый тип	Европеоиды
Входит в	Иранские народы
Родственные народы	таджики, бахтиары, луры, таты, фарсиваны, курды.

Пе́рсы, (перс. فارسی‌زبان‎ [fɒːrsi-zæbɒːn], перс. ایرانی‎ [irɒːni], перс. فارس‎ [fɒːrs], устар. перс. پارس‎ [pɒːrs]) — иранский народ, основное население Ирана (по разным оценкам от 40 % до 60 %), этнолингвистическая общность многочисленных региональных групп населения Ирана. для которой родным языком является фарси, представленный разнообразными диалектами. Крупнейшая и ведущая составляющая иранской нации, объединяемая общей оседлой земледельческой и городской культурой.

Этногенез и терминология

В древности

Этническое имя персов впервые упоминается в 836 г. до н. э. в виде Parsuaš — названия одной из областей южнее озера Урмия в архивах ассирийского царя Салманасара III. С Парсуа воюет в 743 г. до н. э. царь Тиглатпаласар III. В 639 г. до н. э. Парсуа и Аншан уже упоминаются как союзники Ассирии против Элама.

Начиная с VII в. до н.э. этническое имя персов (др.-перс. pārsa-), одного из союзов ираноязычных племён, заселивших Иранское плато в результате экспансии индоиранцев из Средней Азии, прочно связывается с регионом Аншана на восток от собственно Элама, известного с этих пор как Парса (Персида) — территория современного остана Фарс, колыбель персидской государственности и персидского языка. По всей видимости, уже в древнюю эпоху древнеперсидский язык был также распространён в соседних областях: Мекране и Кермане, население которых (гедрозиев и германиев) Геродот причисляет к персам.

Происхождение этнонима персов неотделимо от подобных названий других индоиранских племён: Паршу в Ригведе (ведич. parśu-), парфяне, пуштуны — от индоиран. *parśṷ(a)- букв. «бокастый», то есть «крепкого телосложения», «богатырь». Производное от этого названия закономерно отражается в совр. перс. پهلوان‎ [pæhlævɒːn] «богатырь» (< др.-перс. *parθavāna- < древнеиран. *parśavāna-). При этом др.-перс. pārsa- — этноним и название страны — представляет собой вриддхи-форму от этого этнонима (*pārśṷa «относящийся к богатырскому племени»).

В V в. до н. э. вследствие греко-персидских войн персы ассоциировались с варварами, но несмотря на тот факт, что их уровень военной подготовки уступал боевым качествам греков, Персия воспринималась Грецией как серьезная угроза.

В возвысившейся в VI в. до н. э. Ахеменидской империи персы были ведущим этносом, благодаря чему их имя стало широко известно в Средиземноморье (через др.-греч. Πέρσες). В аршакидский период Парс (Персида) стала лишь одной из областей империи парфян, этноним которых однако стал известен в античном мире в юго-западноиранской (древнеперсидской форме).

В персидской более поздней форме этноним парфян проник и в Древнюю Индию — санскр. pahlava-. Начиная с Сасанидской эпохи этим же именем в Индии стали называть самих персов.

В сасанидскую эпоху

В конце Ахеменидской эпохи доиранское население Персиды было, по всей видимости, уже персизировано, однако среднеперсидский язык не распространялся за её пределы и оставался языком местных правителей фратараков. Лишь с возвышением Сасанидов (III в. н. э.) язык Парса (пехл. pārsīk) становится официальным в обширной Иранской империи (пехл. Ērān-šahr) и языком государственной религии — зороастризма. Со временем разговорный среднеперсидский распространяется на север и восток, вытесняя северо-западные иранские диалекты. Так в Хорасане к V—VI вв. он вытеснил парфянский язык. Эта экспансия послужила основой формирования новой персоязычной общности, охватывающей не отдельный регион Сасанидской империи, а все основные области Ирана. Древнеегреческий историк Геродот о персах

Главная доблесть персов − мужество. После военной доблести большой заслугой считается иметь как много больше сыновей. Тому, у кого больше всех сыновей, царь каждый год посылает подарки. Детей с пяти- до двадцатилетнего возраста они (персы) обучают только трем вещам: верховой езде, стрельбе из лука и правдивости... Нет у них ничего более позорного чем лгать. Позорно также делать долги, в особенности потому, что должник неизбежно должен лгать. В реку они не плюют, рук не моют в реке сами никому другому не позволят этого делать, относясь к рекам с глубоким благовением.

В исламском мире

Персы и классический фарси

После арабского завоевания Ирана (VII в.), несмотря на период господства в официальной и религиозной сфере арабского языка, персизация ираноязычных областей Большого Ирана и распространение в них разговорных персидских диалектов только усилились. В областях Тохаристана, Кабула и Мавераннахра персидский язык, принесённый обращёнными в ислам хорасанцами, участвовавшими в арабском завоевании этих областей, стал одним из средств и символов исламизации. Персизация и исламизация этих регионов стала основой формирования современной таджикской общности.

Классический новоперсидский язык (فارسی fārsī, دری darī), господствовавший на протяжении тысячелетия во всех неарабских областях исламского мира, сформировался в IX—X вв. на территории Хорасана и Мавераннахра и распространился в дальнейшем в Западном Иране, вытесняя местные диалекты, в том числе в самом Фарсе.

В мусульманском Иране этноним «персы», «персидский» (پارس pārs и арабизированная форма فارس fārs) фактически не использовался как самоназвание персов-мусульман. Основными его значениями были:

1. «Зороастрийцы» как непосредственные наследники сасанидских персов. Например, суфийский автор Али ибн Усман аль-Джуллаби Аль-Худжвири, персоязычный уроженец Газны (X — нач. XI вв.), пишет, что «персы называют комментарий на свою Книгу „Зенд у Пазенд“», имея в виду под «персами» зороастрийцев.
2. Этническое происхождение населения Ирана, уходящее корнями в эпоху Сасанидов. При этом широкое распространение персоязычия уже в Сасанидском Иране приводило к смешению понятий «персидский» и «иранский». Мусульманские авторы называют «персами» по происхождению носителей разных иранских языков: хорезмийского, табари (старомазендеранского) и азери. Известный персидский историк Масуди пишет:

Персы — это народ, населяющий горы Махат и Азербайджан вплоть до Армении и Аррана, Байлекан и Дербент, Рей и Табаристан, Маскат и Шабаран, Джурджан и Абаршахр, то есть Нишапур, Герат и Мерв и другие области в земле Хорасана, Седжистан, Керман, Фарс и Ахваз… Все эти земли были когда-то единым царством с одним царём и одним языком.. хотя язык немного отличается… Существуют различные языки, такие как пехлеви, дари, азери и другие персидские языки.

Аджамы

Распространённым наименованием персоязычных жителей Ирана после мусульманского завоевания стало арабское слово عجم [ʕadʒam] «бормочущий, широко используемое и как самоназвание в персидской литературе, прежде всего в западных областях, где было особенно актуальным противопоставление عرب [ʕarab] «говорящий ясно», «араб» — عجم [ʕadʒam], «иранец».

В представлении писателей-арабов Х в., например того же ал-Масуди, персы (ал-фурс) были единый народ (уммат) с единым языком, хотя и разделенным на диалекты, с территорией, включавшей помимо областей современного Ирана также часть (восточную) Закавказья, Хорасан (куда входили и Мавераннахр, и часть современного Афганистана и почти весь современный Таджикистан). Этот народ первоначально чаще называли аджам, букв. «неарабы», или, точнее, «говорящие на непонятном (для араба) языке» (ср. слав. «немец»). Позже, где-то с Х в., на них постепенно перешло наименование таджики, то есть не арабы. В некоторых случаях слово таджик обозначает аджам, то есть, народ который под охраной персидской короны. Следовательно, есть основания говорить о формировании в IX — Х вв. этнической общности («таджиков»), которая включала предков современных персов и таджиков, а также некоторое другое ирано-язычное население (например, говорившее на языке азери в Азербайджане). Много позже, уже в послемонгольское время, в новых условиях эта общность, часть которой (в Азербайджане и Мавераннахре) подверглась тюркизации, стала распадаться на две самостоятельные — персов и таджиков, хотя язык и культура была единой. Ничего подобного в IХ — Х, да и в ХI — ХIII вв. не было, и таджики той поры — общее название массы ираноязычного населения, связанного единой культурой, этническим самосознанием и языком. Формирование этой этнической общности играло большую роль в период образования на востоке Халифата полусамостоятельных и самостоятельных государств.

В наши дни

До 1935 г. на Западе Иран назывался «Персией», однако в самом Иране это название фактически было неизвестно, и его эквивалент «Фарс» означал лишь одну из областей страны. Население Ирана, основную часть которого составляли персоязычные, называло чаще всего себя по названию областей (خراسانی «хорасанец», اصفاهانی «исфаханец» и т. д.). С началом правления династии Пехлеви (1925 г.) благодаря популяризации древнего имени страны «Иран» этноним ایرانی [irɒːni] (разг. ایرونی [iruni]) «иранец» стал основным национальным самоопределением персоязычных иранцев, хотя он не может дифференцировать их от других ираноязычных и неираноязычных народов Ирана. Если необходимо данное уточнение, обычно используют термин فارسی‌زبان [fɒːrsi-zæbɒːn] «персоязычный», подразумевая, что персидский язык, которым владеют более 90 % населения Ирана, является родным, в отличие от тех, для кого этот язык второй и кто дома разговаривает на другом иранском или неиранском языке. Учитывая широкие ассимиляционные процессы в Иране, следует выделить также третью промежуточную группу: лица, для которых персидский язык стал первым и родным, но которые помнят о своих «неперсидских» корнях или продолжают относить себя к другому этносу (азербайджанцы, арабы, мазендеранцы и т. д.).

Этноним فارس [fɒːrs] или پارس [pɒːrs] употребляется так же редко, как и в классическую новоперсидскую эпоху.

Расселение

Составляя чуть более половины (51 %) численности населения Ирана (более 35 млн.чел.), персы проживают по всей территории страны, однако большинство из них сосредоточено в центральных, южных и восточных областях. Традиционные области расселения персов представляют собой земледельческие искусственно орошаемые оазисы вдоль постоянных рек или в предгорьях, где выходят на поверхность кяризы. С началом активной урбанизации стремительно разрастаются персоязычные города, многие из которых превратились в промышленные города-миллионники (Тегеран, Мешхед, Кередж, Исфахан, Шираз, Кум).

Культурно-исторические регионы и субэтносы

Западный
Азербайджан

Восточный
Азербайджан

Ардебиль

Гилян

Мазендеран

Зенджан

Курдистан

Казвин

Тегеран

Керманшах

Хамадан

Илам

Лурестан

Меркези

Кум

Хузестан

Чехармехаль
и Бахтиария

Кохгилуйе и
Бойерахмед

Исфахан

Семнан

Голестан

Северный
Хорасан

Хорасан
-Резави

Южный
Хорасан

Йезд

Керман

Бушир

Хормозган

Фарс

Систан
и
Белуджистан

Персидский этнический массив охватывает несколько исторических регионов Ирана, где персы составляют большинство населения, каждый из которых отличается культурным своеобразием и таким образом может считаться соответствующим отдельному персидскому «субэтносу»:

• Персидский Ирак (Эрак-е Аджам, перс. عراق عجم‎)
  • Хамадан
  • Казвин
  • Меркези (или собственно Эрак)
  • Кум
  • Тегеран (в древности Рей)
  • Исфахан (включая Кашан)
• Хорасан (перс. خراسان‎)
  • Семнан (Шахруд, Дамган, Гармсар)
  • Хорасан-Резави (Мешхед, Нишапур, Себзевар и др.)
  • Южный Хорасан (Кухистан)
• Систан (перс. سیستان‎) — северная часть остана Систан и Белуджистан
• Южный и центральный Иран («Большой Фарс», перс. فارس‎)
  • Фарс
  • Йезд
  • Керман
• Побережье (персы-бандари, перс. بندری‎)
  • Бушир
  • Хормозган

Значительные автохтонные группы персов также проживают в останах Хузестан (персы-хузестани), Северный Хорасан, Керманшах. Более 200 тыс. персоязычных проживает на территории Ирака. Персоязычные переселенцы в Бахрейне образуют сообщество, известное как аджамы Бахрейна.

Группы с другими иранскими языками

Среди массивов персо- и азербайджаноязычного населения известны районы распространения различных иранских языков, диалектов или «диалектных полос» (континуумов). Носители таких языков поголовно двуязычны (или трёхязычны) и в отличие от таких оформленных общностей, как курды, луры, гилянцы, мазендеранцы и др., не обладают отдельным самосознанием, не имеют существенных культурных отличий и в статистике обычно учитываются «персами». Эти диалекты являются остатками древних языков Ирана, вытесненных в результате распространения классического персидского языка (персизации). На бытовом уровне носители часто считают их «диалектами фарси».

• Юго-западные диалекты:
  • Диалекты Фарса — диалекты «таджиков» Фарса в районе Казеруна
  • Диалекты Ларестана (юг остана Фарс)
  • Башкарди (на юго-востоке от Бендер-Аббаса, остан Хормозган)
• Северо-западные диалекты:
  • Тати — диалекты «азербайджанских персов», островками представленные в районах компактного расселения иранских азербайджанцев, потомки иранского языка Азербайджана (азери), в целом вытесненного тюркскими диалектами (останы Меркези, Казвин, Зенджан, Восточный Азербайджан).
  • Языки Семнана — довольно разнородные разговорные языки городов Семнан, Сангесар и их окрестностей (остан Семнан).
  • Центральноиранские диалекты — распространены в районах, прилегающих к пустыне Деште-Кевир, и других регионах (останы Исфахан, Меркези, Йезд, Хамадан, Фарс).

Персоязычные вне Ирана

Персоязычные (суб)этносы с оседлой земледельческой культурой продолжают единый этнокультурный ареал на восток и север от Ирана:

• Фарсиваны (в узком смысле) — шиитское население западных провинций Афганистана долгое время составляло единое целое с хорасанскими и систанскими персами Ирана, пока не было подчинено афганскими правителями в XVIII в.
• Таджики — суннитское население Таджикистана (и других среднеазиатских республик) и северо-восточных провинций Афганистана.
• Таты — «закавказские персы».

Интересные факты

• персы построили царскую дорогу;
• создали первую государственную почту;
• возвели Персеполь;
• персами была создана самая ранняя запись о контроле климата в наименее благоприятную фазу.

Язык и литература

Фарси — язык с одной из древнейших зафиксированных историй, восходит к древним иранским диалектам Фарса, где зарождались его непосредственные предшественники: древнеперсидский и среднеперсидский. Классический новоперсидский язык, зародившийся в Хорасане и Мавераннахре и испытавший большое влияние арабского языка, обладает богатейшей литературой, связанной с именами всемирно известных поэтов Рудаки, Фирдоуси, Хафиза, Хайяма, Саади, Низами, Руми, Джами, Аттара, Санаи и др. Во многих средневековых мусульманских государствах он использовался как официальный язык администрации и двора, зона его прямого или косвенного воздействия охватывала Османскую Империю, Кавказ, Золотую Орду, Среднюю Азию, Восточный Туркестан, Индию (Южную Азию). В современном Иране фарси — единственный государственный и официальный язык, им владеет практически всё население страны.

Религия

В Сасанидском Иране государственной религией был зороастризм, и большинство ираноязычного населения исповедовало эту религию. Зороастрийские храмы обладали обширными территориями, а их жрецы имели большое влияние среди местного населения.После арабского завоевания лишённая государственной поддержки и дискриминируемая на официальном уровне религия стала стремительно терять последователей. Появились гонения на иноверцев, им запрещалось селиться рядом с мусульманами, демонстративно проводить немусульманские обряды, ездить верхом на лошадях. Тем не менее до IX—X веков персы-зороастрийцы составляли значительную часть населения, особенно в северных, южных и восточных районах Ирана. Значительный урон в Персидском Ираке, Фарсе и Хорасане с разрушением храмов и массовыми обращениями в ислам зороастрийская община понесла при правлении Аббасидов (с VIII в.) и иранских мусульманских династий (Буиды, Саманиды и др.). После монгольского нашествия небольшие группы зороастрийцев остались только в окрестностях городов Йезд и Керман. От них происходят современные зороастрийцы Ирана, количество которых не превышает 50 тыс. чел. Хотя наследие зороастризма в культуре современных персов значительно и часто используется как национальный символ, большинство персов слабо осведомлены о своей древней религии.

В эпоху Омейядов обращение персов в ислам происходило прежде всего в виде придания им статуса мавали («клиентов») разных арабских племён, вторгшихся в Иран. Политика Аббасидов сделала ислам более интернациональным и открыла дорогу к широкому обращению неарабских народов, в том числе персоязычных. Первоначально на территории Ирана господствовал суннизм и многие известные учёные персы раннего средневековья были суннитами (Абу Ханифа, Абу Давуд, Хаким Нишапури, Газали, аль-Бухари, Абу Иса ат-Тирмизи и др.). Тем не менее постепенно из иракских центров стал распространяться иснаашаритский шиизм, особенно укрепившийся в городах Кум, Кашан, Себзевар и др. Окончательное закрепление этой ветви ислама в Иране связано с правлением династии Сефевидов, объявивших иснаашаритский шиизм государственной религией и развернувших широкую кампанию по обращению (часто насильственному) суннитов. На сегодняшний день шиизм — государственную религию Ирана — исповедует более 90 % населения и подавляющее большинство персоязычных. На территории Ирана расположена такая значимая шиитская святыня как Мавзолей Имама Резы в Мешхеде.

Бахаизм, религия, возникшая в XIX в. в Ширазе, составляет крупнейшее в Иране неисламское религиозное меньшинство (до 500 тыс. чел.), однако не признаётся на государственном уровне, и персы-бахаи подвергаются преследованиям.

Антропология

Антропологически персы в основной массе представители индо-иранской расы.

Традиционная культура

Хозяйство

Первоначально персы были нацией пастухов и скотоводов, которая могла работать в самых разных условиях.

Большинство персов — сельские жители, основные занятия которых — пашенное земледелие (в значительной степени основанное на искусственном орошении), садоводство и овощеводство, скотоводство. Главные культуры — пшеница, рис, ячмень, табак, клевер, просо, джугара, сахарная свёкла, чай. В животноводстве преобладает мелкий рогатый скот.

Из ремесел развиты ковроделие, ручное ткачество (шерсть, ситец), производство металлических изделий, чеканка, инкрустация перламутром и костью. Персы, живущие в городах, — ремесленники, торговцы, служащие и др. Персы составляют также значительную часть рабочих страны. Многие заняты в нефтяной промышленности.

Бытовые традиции

Поселения могут иметь беспорядочную планировку. Поскольку в Иране преобладает горный рельеф, то их селения похожи на селения других горных народов. Другой тип поселения — кале (крепость). Оно имеет глинобитную ограду и ворота.

Жилище — глинобитное, крыша — из камыша. В строительстве используется дерево и кирпич. Дома обращены глухой стеной на улицу, а внутри находится замкнутый двор. У богатых во дворе — сад и бассейн. Иногда во дворе устраивается веранда (айван). Внутреннее помещение делится на мужскую (бирун) половину и женскую (эндерун). В быту используется низкая мягкая мебель, ковры, тюфяки. Посуда, утварь и вещи хранятся в нишах. Для отопления служат камины, печи и жаровни.

Мужской национальный костюм состоит из белой рубахи, чёрных штанов, безрукавки и кафтана (каба). Состоятельные люди носят сюртук (сердари). Обувь — с вязаным верхом, подошва — из прессованных тряпок. Сельский костюм — белая рубаха, синие штаны, синий кафтан или овчиный тулуп. Головной убор — войлочная шапка (кулах) или шапочка (аракчин), сверху которой наматывается чалма (тюрбан). У женщин — рубаха, штаны, кофта, юбка. Обязательно носят чадру (паранджу). Лицо закрывают белым покрывалом. Персидское название штанов (шаровары, шелвар) вошло во многие языки мира.

Пища — рис, мясо, маринады, лепёшки, овечий сыр, молочные продукты, фруктовые сиропы.

Культура

Устное народное творчество персов, их театральная поэзия, литература и др., со стороны средневековой и современной культуры весьма богаты.

Литература в Иране возникла давно, уже на древнеперсидском и среднеперсидском писались произведения, например «Авеста», династийная хроника «Хвадай-намак» и др. Известен сборник «Калила и Димна», — вариант индийской «Панчатантры». Развивались жанры национальной поэзии, — рубаи, газели, бейты. Существует эпос, легенды, сказки. Наиболее популярный герой легенд — богатырь Рустам.

Архитектура также имеет древнюю историю. При Ахеменидах строили дворцы и культовые сооружения, зороастрийские храмы, квадратные в плане каменные башни. Позже возник мусульманский тип храма — мечеть. Использовались дерево, камень, сырцовый кирпич. В украшениях популярны были сдвоенные полуфигуры животных. Очень большое развитие получило искусство орнамента, который близок арабскому и турецкому. Была развита миниатюра. У персов (шиитов), в отличие от арабов (суннитов), не было запрещено изображение живых объектов, людей, животных.

Театр также возник в древности. Театр базигер — бродячие актёры типа европейских жонглёров, русских скоморохов. Известны были пантомима, кукольный и теневой театры. До начала XX в. существовали масхаребазы (бродячие актёры).

Праздники

Новый год (Ноуруз, Навруз) (в переводе с персидского новый день, дословно - новый луч) — празднуется в течение 13 дней после весеннего равноденствия.

Литература

1. Народы и религии мира, под ред. В. А. Тишкова, М., 1998.
2. Народы Передней Азии, М.,1957.
3. Васильев Л.С. «История востока» // том 1, М., 2001
4. Иванов С. А. «Персы» // Большая советская энциклопедия, том 19, М., 1975.
5. Родригес А. М. Абу Ханифа и его время: арабский и иранский народы в начале формирования ислама и халифата // Ученые записки Комсомольского-на-Амуре государственного технического университета. No.7 (2011), pp. 19-26.
6. Фролов Э. Д. Представление персов как варваров в греческой литературной традиции V в. до н.э. // Мнемон:исследования и публикации по истории античного мира. No. 4 (2005), pp. 125-166.
7. Minorsky V. [Rev.:] Persia (by Wilson A.T.) // Bulletin of the School of Oriental Studies. 1934. No 2. Pp. 461-463.
8. Myres J.L. [Rev.:] Climnate and the energy (by Markham S.F.) // The Classical Review, 1943. No 1. Pp.48-49.
9. Wilson A.T. The military record and potentialities of the Persian Empire // Journal of the Royal Society of Arts. 1926. No 3843. P.p.823 -841.

з

Отрывок, характеризующий Персы

«Ваш сын, в моих глазах, писал Кутузов, с знаменем в руках, впереди полка, пал героем, достойным своего отца и своего отечества. К общему сожалению моему и всей армии, до сих пор неизвестно – жив ли он, или нет. Себя и вас надеждой льщу, что сын ваш жив, ибо в противном случае в числе найденных на поле сражения офицеров, о коих список мне подан через парламентеров, и он бы поименован был».
Получив это известие поздно вечером, когда он был один в. своем кабинете, старый князь, как и обыкновенно, на другой день пошел на свою утреннюю прогулку; но был молчалив с приказчиком, садовником и архитектором и, хотя и был гневен на вид, ничего никому не сказал.
Когда, в обычное время, княжна Марья вошла к нему, он стоял за станком и точил, но, как обыкновенно, не оглянулся на нее.
– А! Княжна Марья! – вдруг сказал он неестественно и бросил стамеску. (Колесо еще вертелось от размаха. Княжна Марья долго помнила этот замирающий скрип колеса, который слился для нее с тем,что последовало.)
Княжна Марья подвинулась к нему, увидала его лицо, и что то вдруг опустилось в ней. Глаза ее перестали видеть ясно. Она по лицу отца, не грустному, не убитому, но злому и неестественно над собой работающему лицу, увидала, что вот, вот над ней повисло и задавит ее страшное несчастие, худшее в жизни, несчастие, еще не испытанное ею, несчастие непоправимое, непостижимое, смерть того, кого любишь.
– Mon pere! Andre? [Отец! Андрей?] – Сказала неграциозная, неловкая княжна с такой невыразимой прелестью печали и самозабвения, что отец не выдержал ее взгляда, и всхлипнув отвернулся.
– Получил известие. В числе пленных нет, в числе убитых нет. Кутузов пишет, – крикнул он пронзительно, как будто желая прогнать княжну этим криком, – убит!
Княжна не упала, с ней не сделалось дурноты. Она была уже бледна, но когда она услыхала эти слова, лицо ее изменилось, и что то просияло в ее лучистых, прекрасных глазах. Как будто радость, высшая радость, независимая от печалей и радостей этого мира, разлилась сверх той сильной печали, которая была в ней. Она забыла весь страх к отцу, подошла к нему, взяла его за руку, потянула к себе и обняла за сухую, жилистую шею.
– Mon pere, – сказала она. – Не отвертывайтесь от меня, будемте плакать вместе.
– Мерзавцы, подлецы! – закричал старик, отстраняя от нее лицо. – Губить армию, губить людей! За что? Поди, поди, скажи Лизе. – Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она.
– Mon pere, [Отец,] скажите мне, как это было? – спросила она сквозь слезы.
– Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду.
Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.


– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.

Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.
Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.
– Бог помилует, никогда дохтура не нужны, – говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
– Княжна, матушка, едут по прешпекту кто то! – сказала она, держа раму и не затворяя ее. – С фонарями, должно, дохтур…
– Ах Боже мой! Слава Богу! – сказала княжна Марья, – надо пойти встретить его: он не знает по русски.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другой свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что то.
– Слава Богу! – сказал голос. – А батюшка?
– Почивать легли, – отвечал голос дворецкого Демьяна, бывшего уже внизу.
Потом еще что то сказал голос, что то ответил Демьян, и шаги в теплых сапогах стали быстрее приближаться по невидному повороту лестницы. «Это Андрей! – подумала княжна Марья. Нет, это не может быть, это было бы слишком необыкновенно», подумала она, и в ту же минуту, как она думала это, на площадке, на которой стоял официант со свечой, показались лицо и фигура князя Андрея в шубе с воротником, обсыпанным снегом. Да, это был он, но бледный и худой, и с измененным, странно смягченным, но тревожным выражением лица. Он вошел на лестницу и обнял сестру.
– Вы не получили моего письма? – спросил он, и не дожидаясь ответа, которого бы он и не получил, потому что княжна не могла говорить, он вернулся, и с акушером, который вошел вслед за ним (он съехался с ним на последней станции), быстрыми шагами опять вошел на лестницу и опять обнял сестру. – Какая судьба! – проговорил он, – Маша милая – и, скинув шубу и сапоги, пошел на половину княгини.


Маленькая княгиня лежала на подушках, в белом чепчике. (Страдания только что отпустили ее.) Черные волосы прядями вились у ее воспаленных, вспотевших щек; румяный, прелестный ротик с губкой, покрытой черными волосиками, был раскрыт, и она радостно улыбалась. Князь Андрей вошел в комнату и остановился перед ней, у изножья дивана, на котором она лежала. Блестящие глаза, смотревшие детски, испуганно и взволнованно, остановились на нем, не изменяя выражения. «Я вас всех люблю, я никому зла не делала, за что я страдаю? помогите мне», говорило ее выражение. Она видела мужа, но не понимала значения его появления теперь перед нею. Князь Андрей обошел диван и в лоб поцеловал ее.
– Душенька моя, – сказал он: слово, которое никогда не говорил ей. – Бог милостив. – Она вопросительно, детски укоризненно посмотрела на него.
– Я от тебя ждала помощи, и ничего, ничего, и ты тоже! – сказали ее глаза. Она не удивилась, что он приехал; она не поняла того, что он приехал. Его приезд не имел никакого отношения до ее страданий и облегчения их. Муки вновь начались, и Марья Богдановна посоветовала князю Андрею выйти из комнаты.
Акушер вошел в комнату. Князь Андрей вышел и, встретив княжну Марью, опять подошел к ней. Они шопотом заговорили, но всякую минуту разговор замолкал. Они ждали и прислушивались.
– Allez, mon ami, [Иди, мой друг,] – сказала княжна Марья. Князь Андрей опять пошел к жене, и в соседней комнате сел дожидаясь. Какая то женщина вышла из ее комнаты с испуганным лицом и смутилась, увидав князя Андрея. Он закрыл лицо руками и просидел так несколько минут. Жалкие, беспомощно животные стоны слышались из за двери. Князь Андрей встал, подошел к двери и хотел отворить ее. Дверь держал кто то.
– Нельзя, нельзя! – проговорил оттуда испуганный голос. – Он стал ходить по комнате. Крики замолкли, еще прошло несколько секунд. Вдруг страшный крик – не ее крик, она не могла так кричать, – раздался в соседней комнате. Князь Андрей подбежал к двери; крик замолк, послышался крик ребенка.
«Зачем принесли туда ребенка? подумал в первую секунду князь Андрей. Ребенок? Какой?… Зачем там ребенок? Или это родился ребенок?» Когда он вдруг понял всё радостное значение этого крика, слезы задушили его, и он, облокотившись обеими руками на подоконник, всхлипывая, заплакал, как плачут дети. Дверь отворилась. Доктор, с засученными рукавами рубашки, без сюртука, бледный и с трясущейся челюстью, вышел из комнаты. Князь Андрей обратился к нему, но доктор растерянно взглянул на него и, ни слова не сказав, прошел мимо. Женщина выбежала и, увидав князя Андрея, замялась на пороге. Он вошел в комнату жены. Она мертвая лежала в том же положении, в котором он видел ее пять минут тому назад, и то же выражение, несмотря на остановившиеся глаза и на бледность щек, было на этом прелестном, детском личике с губкой, покрытой черными волосиками.
«Я вас всех люблю и никому дурного не делала, и что вы со мной сделали?» говорило ее прелестное, жалкое, мертвое лицо. В углу комнаты хрюкнуло и пискнуло что то маленькое, красное в белых трясущихся руках Марьи Богдановны.

Через два часа после этого князь Андрей тихими шагами вошел в кабинет к отцу. Старик всё уже знал. Он стоял у самой двери, и, как только она отворилась, старик молча старческими, жесткими руками, как тисками, обхватил шею сына и зарыдал как ребенок.

Через три дня отпевали маленькую княгиню, и, прощаясь с нею, князь Андрей взошел на ступени гроба. И в гробу было то же лицо, хотя и с закрытыми глазами. «Ах, что вы со мной сделали?» всё говорило оно, и князь Андрей почувствовал, что в душе его оторвалось что то, что он виноват в вине, которую ему не поправить и не забыть. Он не мог плакать. Старик тоже вошел и поцеловал ее восковую ручку, спокойно и высоко лежащую на другой, и ему ее лицо сказало: «Ах, что и за что вы это со мной сделали?» И старик сердито отвернулся, увидав это лицо.

Еще через пять дней крестили молодого князя Николая Андреича. Мамушка подбородком придерживала пеленки, в то время, как гусиным перышком священник мазал сморщенные красные ладонки и ступеньки мальчика.
Крестный отец дед, боясь уронить, вздрагивая, носил младенца вокруг жестяной помятой купели и передавал его крестной матери, княжне Марье. Князь Андрей, замирая от страха, чтоб не утопили ребенка, сидел в другой комнате, ожидая окончания таинства. Он радостно взглянул на ребенка, когда ему вынесла его нянюшка, и одобрительно кивнул головой, когда нянюшка сообщила ему, что брошенный в купель вощечок с волосками не потонул, а поплыл по купели.


Участие Ростова в дуэли Долохова с Безуховым было замято стараниями старого графа, и Ростов вместо того, чтобы быть разжалованным, как он ожидал, был определен адъютантом к московскому генерал губернатору. Вследствие этого он не мог ехать в деревню со всем семейством, а оставался при своей новой должности всё лето в Москве. Долохов выздоровел, и Ростов особенно сдружился с ним в это время его выздоровления. Долохов больной лежал у матери, страстно и нежно любившей его. Старушка Марья Ивановна, полюбившая Ростова за его дружбу к Феде, часто говорила ему про своего сына.
– Да, граф, он слишком благороден и чист душою, – говаривала она, – для нашего нынешнего, развращенного света. Добродетели никто не любит, она всем глаза колет. Ну скажите, граф, справедливо это, честно это со стороны Безухова? А Федя по своему благородству любил его, и теперь никогда ничего дурного про него не говорит. В Петербурге эти шалости с квартальным там что то шутили, ведь они вместе делали? Что ж, Безухову ничего, а Федя все на своих плечах перенес! Ведь что он перенес! Положим, возвратили, да ведь как же и не возвратить? Я думаю таких, как он, храбрецов и сынов отечества не много там было. Что ж теперь – эта дуэль! Есть ли чувство, честь у этих людей! Зная, что он единственный сын, вызвать на дуэль и стрелять так прямо! Хорошо, что Бог помиловал нас. И за что же? Ну кто же в наше время не имеет интриги? Что ж, коли он так ревнив? Я понимаю, ведь он прежде мог дать почувствовать, а то год ведь продолжалось. И что же, вызвал на дуэль, полагая, что Федя не будет драться, потому что он ему должен. Какая низость! Какая гадость! Я знаю, вы Федю поняли, мой милый граф, оттого то я вас душой люблю, верьте мне. Его редкие понимают. Это такая высокая, небесная душа!
Сам Долохов часто во время своего выздоровления говорил Ростову такие слова, которых никак нельзя было ожидать от него. – Меня считают злым человеком, я знаю, – говаривал он, – и пускай. Я никого знать не хочу кроме тех, кого люблю; но кого я люблю, того люблю так, что жизнь отдам, а остальных передавлю всех, коли станут на дороге. У меня есть обожаемая, неоцененная мать, два три друга, ты в том числе, а на остальных я обращаю внимание только на столько, на сколько они полезны или вредны. И все почти вредны, в особенности женщины. Да, душа моя, – продолжал он, – мужчин я встречал любящих, благородных, возвышенных; но женщин, кроме продажных тварей – графинь или кухарок, всё равно – я не встречал еще. Я не встречал еще той небесной чистоты, преданности, которых я ищу в женщине. Ежели бы я нашел такую женщину, я бы жизнь отдал за нее. А эти!… – Он сделал презрительный жест. – И веришь ли мне, ежели я еще дорожу жизнью, то дорожу только потому, что надеюсь еще встретить такое небесное существо, которое бы возродило, очистило и возвысило меня. Но ты не понимаешь этого.
– Нет, я очень понимаю, – отвечал Ростов, находившийся под влиянием своего нового друга.

Осенью семейство Ростовых вернулось в Москву. В начале зимы вернулся и Денисов и остановился у Ростовых. Это первое время зимы 1806 года, проведенное Николаем Ростовым в Москве, было одно из самых счастливых и веселых для него и для всего его семейства. Николай привлек с собой в дом родителей много молодых людей. Вера была двадцати летняя, красивая девица; Соня шестнадцати летняя девушка во всей прелести только что распустившегося цветка; Наташа полу барышня, полу девочка, то детски смешная, то девически обворожительная.
В доме Ростовых завелась в это время какая то особенная атмосфера любовности, как это бывает в доме, где очень милые и очень молодые девушки. Всякий молодой человек, приезжавший в дом Ростовых, глядя на эти молодые, восприимчивые, чему то (вероятно своему счастию) улыбающиеся, девические лица, на эту оживленную беготню, слушая этот непоследовательный, но ласковый ко всем, на всё готовый, исполненный надежды лепет женской молодежи, слушая эти непоследовательные звуки, то пенья, то музыки, испытывал одно и то же чувство готовности к любви и ожидания счастья, которое испытывала и сама молодежь дома Ростовых.
В числе молодых людей, введенных Ростовым, был одним из первых – Долохов, который понравился всем в доме, исключая Наташи. За Долохова она чуть не поссорилась с братом. Она настаивала на том, что он злой человек, что в дуэли с Безуховым Пьер был прав, а Долохов виноват, что он неприятен и неестествен.
– Нечего мне понимать, – с упорным своевольством кричала Наташа, – он злой и без чувств. Вот ведь я же люблю твоего Денисова, он и кутила, и всё, а я всё таки его люблю, стало быть я понимаю. Не умею, как тебе сказать; у него всё назначено, а я этого не люблю. Денисова…
– Ну Денисов другое дело, – отвечал Николай, давая чувствовать, что в сравнении с Долоховым даже и Денисов был ничто, – надо понимать, какая душа у этого Долохова, надо видеть его с матерью, это такое сердце!
– Уж этого я не знаю, но с ним мне неловко. И ты знаешь ли, что он влюбился в Соню?
– Какие глупости…
– Я уверена, вот увидишь. – Предсказание Наташи сбывалось. Долохов, не любивший дамского общества, стал часто бывать в доме, и вопрос о том, для кого он ездит, скоро (хотя и никто не говорил про это) был решен так, что он ездит для Сони. И Соня, хотя никогда не посмела бы сказать этого, знала это и всякий раз, как кумач, краснела при появлении Долохова.
Долохов часто обедал у Ростовых, никогда не пропускал спектакля, где они были, и бывал на балах adolescentes [подростков] у Иогеля, где всегда бывали Ростовы. Он оказывал преимущественное внимание Соне и смотрел на нее такими глазами, что не только она без краски не могла выдержать этого взгляда, но и старая графиня и Наташа краснели, заметив этот взгляд.
Видно было, что этот сильный, странный мужчина находился под неотразимым влиянием, производимым на него этой черненькой, грациозной, любящей другого девочкой.
Ростов замечал что то новое между Долоховым и Соней; но он не определял себе, какие это были новые отношения. «Они там все влюблены в кого то», думал он про Соню и Наташу. Но ему было не так, как прежде, ловко с Соней и Долоховым, и он реже стал бывать дома.
С осени 1806 года опять всё заговорило о войне с Наполеоном еще с большим жаром, чем в прошлом году. Назначен был не только набор рекрут, но и еще 9 ти ратников с тысячи. Повсюду проклинали анафемой Бонапартия, и в Москве только и толков было, что о предстоящей войне. Для семейства Ростовых весь интерес этих приготовлений к войне заключался только в том, что Николушка ни за что не соглашался оставаться в Москве и выжидал только конца отпуска Денисова с тем, чтобы с ним вместе ехать в полк после праздников. Предстоящий отъезд не только не мешал ему веселиться, но еще поощрял его к этому. Большую часть времени он проводил вне дома, на обедах, вечерах и балах.

ХI
На третий день Рождества, Николай обедал дома, что в последнее время редко случалось с ним. Это был официально прощальный обед, так как он с Денисовым уезжал в полк после Крещенья. Обедало человек двадцать, в том числе Долохов и Денисов.
Никогда в доме Ростовых любовный воздух, атмосфера влюбленности не давали себя чувствовать с такой силой, как в эти дни праздников. «Лови минуты счастия, заставляй себя любить, влюбляйся сам! Только это одно есть настоящее на свете – остальное всё вздор. И этим одним мы здесь только и заняты», – говорила эта атмосфера. Николай, как и всегда, замучив две пары лошадей и то не успев побывать во всех местах, где ему надо было быть и куда его звали, приехал домой перед самым обедом. Как только он вошел, он заметил и почувствовал напряженность любовной атмосферы в доме, но кроме того он заметил странное замешательство, царствующее между некоторыми из членов общества. Особенно взволнованы были Соня, Долохов, старая графиня и немного Наташа. Николай понял, что что то должно было случиться до обеда между Соней и Долоховым и с свойственною ему чуткостью сердца был очень нежен и осторожен, во время обеда, в обращении с ними обоими. В этот же вечер третьего дня праздников должен был быть один из тех балов у Иогеля (танцовального учителя), которые он давал по праздникам для всех своих учеников и учениц.
– Николенька, ты поедешь к Иогелю? Пожалуйста, поезжай, – сказала ему Наташа, – он тебя особенно просил, и Василий Дмитрич (это был Денисов) едет.
– Куда я не поеду по приказанию г'афини! – сказал Денисов, шутливо поставивший себя в доме Ростовых на ногу рыцаря Наташи, – pas de chale [танец с шалью] готов танцовать.
– Коли успею! Я обещал Архаровым, у них вечер, – сказал Николай.
– А ты?… – обратился он к Долохову. И только что спросил это, заметил, что этого не надо было спрашивать.
– Да, может быть… – холодно и сердито отвечал Долохов, взглянув на Соню и, нахмурившись, точно таким взглядом, каким он на клубном обеде смотрел на Пьера, опять взглянул на Николая.
«Что нибудь есть», подумал Николай и еще более утвердился в этом предположении тем, что Долохов тотчас же после обеда уехал. Он вызвал Наташу и спросил, что такое?
– А я тебя искала, – сказала Наташа, выбежав к нему. – Я говорила, ты всё не хотел верить, – торжествующе сказала она, – он сделал предложение Соне.
Как ни мало занимался Николай Соней за это время, но что то как бы оторвалось в нем, когда он услыхал это. Долохов был приличная и в некоторых отношениях блестящая партия для бесприданной сироты Сони. С точки зрения старой графини и света нельзя было отказать ему. И потому первое чувство Николая, когда он услыхал это, было озлобление против Сони. Он приготавливался к тому, чтобы сказать: «И прекрасно, разумеется, надо забыть детские обещания и принять предложение»; но не успел он еще сказать этого…
– Можешь себе представить! она отказала, совсем отказала! – заговорила Наташа. – Она сказала, что любит другого, – прибавила она, помолчав немного.
«Да иначе и не могла поступить моя Соня!» подумал Николай.
– Сколько ее ни просила мама, она отказала, и я знаю, она не переменит, если что сказала…
– А мама просила ее! – с упреком сказал Николай.
– Да, – сказала Наташа. – Знаешь, Николенька, не сердись; но я знаю, что ты на ней не женишься. Я знаю, Бог знает отчего, я знаю верно, ты не женишься.
– Ну, этого ты никак не знаешь, – сказал Николай; – но мне надо поговорить с ней. Что за прелесть, эта Соня! – прибавил он улыбаясь.
– Это такая прелесть! Я тебе пришлю ее. – И Наташа, поцеловав брата, убежала.
Через минуту вошла Соня, испуганная, растерянная и виноватая. Николай подошел к ней и поцеловал ее руку. Это был первый раз, что они в этот приезд говорили с глазу на глаз и о своей любви.
– Sophie, – сказал он сначала робко, и потом всё смелее и смелее, – ежели вы хотите отказаться не только от блестящей, от выгодной партии; но он прекрасный, благородный человек… он мой друг…
Соня перебила его.
– Я уж отказалась, – сказала она поспешно.
– Ежели вы отказываетесь для меня, то я боюсь, что на мне…
Соня опять перебила его. Она умоляющим, испуганным взглядом посмотрела на него.
– Nicolas, не говорите мне этого, – сказала она.
– Нет, я должен. Может быть это suffisance [самонадеянность] с моей стороны, но всё лучше сказать. Ежели вы откажетесь для меня, то я должен вам сказать всю правду. Я вас люблю, я думаю, больше всех…
– Мне и довольно, – вспыхнув, сказала Соня.
– Нет, но я тысячу раз влюблялся и буду влюбляться, хотя такого чувства дружбы, доверия, любви, я ни к кому не имею, как к вам. Потом я молод. Мaman не хочет этого. Ну, просто, я ничего не обещаю. И я прошу вас подумать о предложении Долохова, – сказал он, с трудом выговаривая фамилию своего друга.