Перуанский соль

Соль  (рус.)
Sol  (исп.) Sol  (англ.) Sol  (фр.)
1 соль 1892 года 10 солей 1972 года, изображён Гарсиласо де ла Вега
Коды и символы
Коды ISO 4217	PES (604) • PEH (—)
Аббревиатуры	S/
Территория обращения
Эмитент	Перу Перу
Производные и параллельные единицы
Дробные	Сентаво (1⁄100)
История
Хроника	Соль (PES) Соль (PEH)
Начало изъятия	01.02.1985
Валюта-преемник	Перуанский инти (PEI)
Соль на Викискладе

О современной валюте Перу смотрите Перуанский новый соль

Перуа́нский соль — перуанская денежная единица, существовавшая в период с 1863 по 1985 год. С 1863 по 1930 год называлась «Серебряный соль» (исп. Sol de plata), с 1930 по 1985 год — «Золотой соль» (исп. Sol de oro).

Название происходит от испанского «sueldo», аналога французского соля, также исп. sol (в переводе с испанского означает солнце, которое является одним из символов Перу).

История

Соль был введён 14 февраля 1863 года в результате денежной реформы по замене старой испанской денежной системы на новую национальную перуанскую. До этого, с 1858 по 1863, в республиканском Перу выпускались номиналы в реалах, сентаво и эскудо. Была введена десятичная система, 1 новый соль равнялся 10 старым реалам. Также соль заменил боливийское песо, которое было распространено на юге Перу, обмен производился из расчёта 1,25 песо за 1 новый перуанский соль. Изначально новая валюта была привязана к французскому франку: 1 соль равнялся 5 франкам, около пяти солей равнялись британскому соверену.

В 1880 и 1881 году были выпущены серебряные песеты, 1 песета равнялась 20 сентаво. В 1881 году была введена денежная единица «инка» для выпуска бумажных денег, 1 «инка» равнялась 10 солям.

В 1901 году привязка соля к французскому франку была отменена и соль был привязан к фунту стерлингов, начался выпуск золотой монеты «либра», равнявшейся 10 солям и по золотому содержанию соответствующей британскому соверену. Привязка к фунту продолжалась до 1930 года, когда Перу отказалось от золотого стандарта и привязало соль к доллару США по курсу 2,5 соля = 1 доллар США. Этот курс оставался неизменным до 1946 года. Законом от 10 февраля 1930 года название денежной единицы изменено на «золотой соль».

Фиксированный курс соля к доллару
Период	Количество солей за один доллар США
1930-1946	2.5
1946-1949	2.75
1949	3.5
1950	5
1951-1953	10
1953-1958	19
1958	24.56
1959	27.71
1960	26.76
1961	26.81
1962-1967	26.82
1967-1975	38.7

С 1975 года фиксированная привязка к доллару была отменена, и курс стал плавающим.

Из-за огромной инфляции во время президентства Фернандо Белаунде Терри в 1985 году в Перу была проведена денежная реформа и была введена новая денежная единица «инти» которая обменивалась на 1000 старых солей. В 1991 году по той же причине, связанной с инфляцией, администрацией нового президента Альберто Фухимори была проведена новая деноминация и введён перуанский новый соль, который обменивался на 1 миллион инти.

Источники

1. Dargent C., Eduardo: El Billete en el Peru. Banco Central de Reserva del Peru. Oficina del Museo, Lima, 1979.
2. Gruenthal, Henry and Sellschopp, Ernesto: The Coinage of Peru. Numismatischer Verlag P.N. Schulten, Frankfurt am Main, 1978.
3. Krause, Chester L. and Clifford Mishler (1991). Standard Catalog of World Coins: 1801—1991 (18th ed. ed.). Krause Publications. ISBN 0873411501.
4. Pick, Albert (1994). Standard Catalog of World Paper Money: General Issues. Colin R. Bruce II and Neil Shafer (editors) (7th ed.). Krause Publications. ISBN 0-87341-207-9.
5. Pick, Albert (1990). Standard Catalog of World Paper Money: Specialized Issues. Colin R. Bruce II and Neil Shafer (editors) (6th ed.). Krause Publications. ISBN 0-87341-149-8.
6. Yábar Acuña, Francisco: Monedas Fiduciarias del Perú 1822—2000. Lima, 2001.
7. Anibal Zarauz (1979). Gloria Ponce. ed. Paper Money of Peru (1st ed. ed.). Leoncio Prado Military School.

См. также

• Перуанский новый соль
• Перуанский инти
• Перуанская либра

Отрывок, характеризующий Перуанский соль

– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.
Пьер решил сам с собою не бывать больше у Ростовых.


Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными глазами.
На другой день приехал государь. Несколько человек дворовых Ростовых отпросились пойти поглядеть царя. В это утро Петя долго одевался, причесывался и устроивал воротнички так, как у больших. Он хмурился перед зеркалом, делал жесты, пожимал плечами и, наконец, никому не сказавши, надел фуражку и вышел из дома с заднего крыльца, стараясь не быть замеченным. Петя решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить какому нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он готов… Петя, в то время как он собирался, приготовил много прекрасных слов, которые он скажет камергеру.