Перхуров, Александр Петрович

Александр Петрович Перхуров
Дата рождения	13 января 1876(1876-01-13)
Место рождения	Шерепово, Тверская губерния, Корчевской уезд, Российская империя ныне Тверская область, Россия
Дата смерти	21 июня 1922(1922-06-21) (46 лет)
Место смерти	Ярославль Ярославская губерния
Принадлежность	Российская империя Российская империя Белое движение Белое движение
Род войск	артиллерия
Годы службы	1893 — март 1920
Сражения/войны	Русско-японская война Первая мировая война Гражданская война в России: Ярославское восстание Наступление армии Колчака Тобольская операция Великий Сибирский Ледяной поход: Омская операция Новониколаевская операция Красноярская операция
Награды и премии
В отставке	заключённый (с марта 1920 по январь 1921 и с мая 1921)

Алекса́ндр Петро́вич Перху́ров (1 января (13 января) 1876, село Шерепово Корчевского уезда Тверской губернии — 21 июля 1922, Ярославль) — генерал-майор (1919). Руководитель антибольшевистского восстания в Ярославле в 1918 году.

Семья

Происходил из потомственных дворян Тверской губернии. Его дед, Александр Николаевич был полковником в лейб-гвардии Литовском полку. Отец — Пётр Александрович, отставной титулярный советник. Мать — Серафима Александровна, урождённая Дятькова, дочь кашинского землевладельца.

Братья:

• Борис (1881 — не ранее 1921) — офицер-артиллерист, полковник, с 1919 — интендант 3-го Сибирского корпуса в белой армии, затем занимал аналогичную должность в партизанских отрядах, возглавлявшихся его братом Александром. Вместе с ним был взят в плен, в 1921 приговорён к пяти годам заключения в лагере.
• Сергей (1890—1920(?)) — офицер-артиллерист, подполковник. В 1919 командовал в белой армии батареей 8-й Камской стрелковой артиллерийской бригады 2-го Уфимского корпуса. По семейному преданию, погиб в 1920 во время боёв в районе Иркутска.

Сёстры — Лидия и Екатерина.

Жена — Евгения Владимировна, урождённая Григорьева, дочь титулярного советника. Дочь — Тамара, сын — Георгий.

Двоюродный брат, Александр Сергеевич Перхуров (1880—1946) — офицер-артиллерист, подполковник русской армии, полковник Красной армии. Во время Второй мировой войны был пленён, служил в Русской освободительной армии генерала А. А. Власова, выдан в СССР и расстрелян.

Образование

Окончил Московский кадетский корпус (1893), Александровское военное училище (1895) и Николаевскую академию Генерального штаба (1903).

Офицер-артиллерист

Служил в 39-й артиллерийской бригаде, расквартированной в Карской области на границе с Турцией. Участвовал в Русско-японской войне в составе 1-го Сибирского артиллерийского дивизиона 14-й Сибирской бригады. С 1906 служил в Омске, с 1907 — капитан, переведён в 3-ю Восточно-Сибирскую артиллерийскую бригаду.

В начале Первой мировой войны в чине капитана служил в 14-й Сибирской стрелковой артиллерийской бригаде, командовал 5 батареей (23.08.1914), был произведён в подполковники «за боевые отличия» (январь 1915). Награждён орденом св. Георгия 4-й степени (январь 1916)

за то, что в боях 29-го и 30-го мая 1915 года, у д. Суха, когда противник, открыв ураганный огонь своей артиллерией и выпустив удушливые газы, нанеся тем значительные потери нашим войскам, перешёл в превосходных силах в наступление в образовавшийся прорыв, он, огнём своей батареи, приостановил наступление противника до подхода наших резервов, а затем перевёл огонь на неприятельскую артиллерию, которая и замолчала; с подходом наших резервов и с нашим переходом в наступление огнём своей батареи упрочил положение нашей пехоты и дал ей возможность укрепиться на занятой ею позиции.

Был произведён в полковники (старшинством 19.07.1915). В 1916 назначен командиром 3-го стрелкового артиллерийского дивизиона, направленного в составе Дунайской армии на Румынский фронт. С февраля 1917 — командир 186-го Сибирского стрелкового отдельного лёгкого артиллерийского дивизиона.

Руководитель Ярославского восстания

В декабре 1917 был демобилизован, выехал к семье в город Бахмут Екатеринославской губернии. Вступил в белую Добровольческую армию, но уже в марте 1918 был послан генералом Л. Г. Корниловым в Москву для формирования добровольческих отрядов для борьбы с большевиками в Москве и Центральной России. Был начальником штаба тайной офицерской организации в Москве, которая входила в состав возглавлявшегося Б. В. Савинковым «Союза защиты Родины и Свободы».

Был одним из организаторов и военным руководителем антисоветского восстания в Ярославле 6—22 июля 1918. Возглавил вооружённые силы восставших — Ярославский отряд Северной Добровольческой армии (его численность, по различным оценкам составляла от 400 до 1000 штыков — офицеры, кадеты, студенты Демидовского лицея, гимназисты, немного крестьянской молодёжи), стал главноначальствующим Ярославской губернии. В результате восстания были ликвидированы органы советской власти, убиты некоторые их руководители, сотни арестованы как сочувствующие советской власти. При этом полковник Перхуров выступил против необоснованных обысков и арестов: «Приказываю твёрдо помнить, что мы боремся против насильников за правовой порядок, за принципы свободы и неприкосновенности личности».

В Ярославле была восстановлена городская управа, в деятельности местного самоуправления приняли участие представители разных партий, включая и социалистов. Однако восстание не было поддержано в других городах (восстание в Муроме было быстро подавлено). После обстрелов и бомбардировок, разрушивших значительную часть исторического центра города и повлекших гибель сотен людей, Ярославское восстание было подавлено превосходящими частями Красной армии, попавшие в плен его участники — расстреляны.

Генерал Русской армии А. В. Колчака

После подавления восстания во главе отряда из примерно 50 человек прорвался из Ярославля на восток страны, где поступил на службу в Народную армию Комитета членов Учредительного собрания (Комуча), возглавлял отдельную Казанскую стрелковую бригаду, в декабре 1918 — феврале 1919 находился на лечении в Омске. В феврале — июле 1919 командовал 13-й Казанской стрелковой дивизией. Был произведён Верховным Правителем адмиралом А. В. Колчаком в генерал-майоры за подготовку и руководство Ярославского восстания, получил почётное именование Перхуров-Ярославский. Ещё во время командования дивизией организовал партизанский отряд, который совершал удачные набеги в тыл Красной армии. С июля 1919 командовал особыми летучими партизанскими отрядами 3-й армии. Один из офицеров называл его «славным человеком, но с взбалмошной душой». В августе—сентябре 1918 воевал против красных вместе с отрядом корнета Б. К. Фортунатова в районе Кустаная и реки Тобол.

Затем участвовал в отступлении белой армии в период Великого Сибирского ледяного похода. Зимой 1920 под Красноярском получил приказ генерала С. Н. Войцеховского пробиваться за Байкал. Потеряв ориентировку, продвигаясь в полутёмные дни и в длительные тёмные зимние ночи в плотной массе деревьев заснеженной Байкальской тайги, войска генерала Перхурова заблудились. 11 марта 1920 был пленён красными партизанами у реки Лена в селе Подымахинское вместе со своим отрядом, ослабленным от дезертирства, болезней, холода, обморожений и голода. Под конвоем был доставлен в Иркутск.

Гибель

Содержался в концлагерях Иркутска, Челябинска и Екатеринбурга. В январе 1921 был освобождён и назначен на службу как «военспец» в штаб Приуральского военного округа в Екатеринбурге. Однако 20 мая 1921 был вновь арестован по обвинению в руководстве Ярославским восстанием и отправлен в Москву, где, находясь в заключении, написал воспоминания. Незадолго до смерти так рассказывал о своём пребывании в тюрьмах:

Только за шестнадцать дней, проведённых в особом отделе Екатеринбургской ЧК — восемь допросов. Из них шесть — с шомполами, проволочными жгутами. Били в два-три приёма. Три месяца не давали умываться, разрешив утереться, бросили портянку. Несколько месяцев держали в нечеловеческих условиях подземелья на Лубянке.

19 июля 1922 был осуждён в Ярославле показательным судом и расстрелян во дворе Ярославской губернской ЧК по приговору выездной Военной коллегии Верховного ревтрибунала. Похоронен, вероятно, на Леонтьевском кладбище города.

Сидевший вместе с Перхуровым летом 1922 года в тюрьме С. П. Мельгунов так описывал впоследствии свои впечатления от встречи с ним:

Однажды меня вызвали из камеры на суд. Вели меня с каким-то пожилым изнуренным человеком. По дороге мне удалось перекинуться с ним двумя-тремя словами. Оказалось, что это был полковник Перхуров, участник восстания против большевиков, организованного Савинковым в Ярославле в 1918 г. Перхуров сидел в тюрьме Особого отдела В.Ч.К. — полуголодный, без книг, без свиданий, без прогулок, которые запрещены в этой якобы следственной тюрьме. Забыли ли его или только придерживали на всякий случай — не знаю. Вели его на суд также как свидетеля, но… на суде он превратился вновь в обвиняемого. Его перевели в Ярославль и там через месяц, как прочел я в официальных газетных извещениях, он был расстрелян.

Труды

• Исповедь приговорённого. Рыбинск: Рыбинское подворье, 1990.

Ссылки

• [www.grwar.ru/persons/persons.html?id=723 Перхуров, Александр Петрович] на сайте «[www.grwar.ru/ Русская армия в Великой войне]»
• [rusk.ru/vst.php?idar=321728 Е. В. Волков, Н. Д. Егоров, И. В. Купцов. Белые генералы, служившие в Народной армии самарского Комуча // ИА «Белые воины»]
• [rusk.ru/st.php?idar=422160 В. Цветков. Восстание на Ярославской земле // ИА «Белые воины» от 31.10.2008]

Библиография

• Редактор кимрской газеты П. В. Ефремов в одном из номеров газеты без ссылки на источник писал, что в июле 1918 ночью при переправе через Волгу в Кимрах был задержан полковник Перхуров и прапорщик Фёдоров. Фёдорова вскоре расстреляли вместе с группой неблагонадёжных кимряков, а Перхурова отправили в Москву. В Кимрском уезде в имении Текутьево в то время проживала мать Перхурова.
• Белая Россия. Опыт исторической ретроспекции. Материалы международной научной конференции в Севастополе. СПб, М., 2002.]]

Отрывок, характеризующий Перхуров, Александр Петрович

Он вышел и дошел до официантской. Алпатыч, нагнув голову, стоял в официантской.
– Закидана дорога?
– Закидана, ваше сиятельство; простите, ради Бога, по одной глупости.
Князь перебил его и засмеялся своим неестественным смехом.
– Ну, хорошо, хорошо.
Он протянул руку, которую поцеловал Алпатыч, и прошел в кабинет.
Вечером приехал князь Василий. Его встретили на прешпекте (так назывался проспект) кучера и официанты, с криком провезли его возки и сани к флигелю по нарочно засыпанной снегом дороге.
Князю Василью и Анатолю были отведены отдельные комнаты.
Анатоль сидел, сняв камзол и подпершись руками в бока, перед столом, на угол которого он, улыбаясь, пристально и рассеянно устремил свои прекрасные большие глаза. На всю жизнь свою он смотрел как на непрерывное увеселение, которое кто то такой почему то обязался устроить для него. Так же и теперь он смотрел на свою поездку к злому старику и к богатой уродливой наследнице. Всё это могло выйти, по его предположению, очень хорошо и забавно. А отчего же не жениться, коли она очень богата? Это никогда не мешает, думал Анатоль.
Он выбрился, надушился с тщательностью и щегольством, сделавшимися его привычкою, и с прирожденным ему добродушно победительным выражением, высоко неся красивую голову, вошел в комнату к отцу. Около князя Василья хлопотали его два камердинера, одевая его; он сам оживленно оглядывался вокруг себя и весело кивнул входившему сыну, как будто он говорил: «Так, таким мне тебя и надо!»
– Нет, без шуток, батюшка, она очень уродлива? А? – спросил он, как бы продолжая разговор, не раз веденный во время путешествия.
– Полно. Глупости! Главное дело – старайся быть почтителен и благоразумен с старым князем.
– Ежели он будет браниться, я уйду, – сказал Анатоль. – Я этих стариков терпеть не могу. А?
– Помни, что для тебя от этого зависит всё.
В это время в девичьей не только был известен приезд министра с сыном, но внешний вид их обоих был уже подробно описан. Княжна Марья сидела одна в своей комнате и тщетно пыталась преодолеть свое внутреннее волнение.
«Зачем они писали, зачем Лиза говорила мне про это? Ведь этого не может быть! – говорила она себе, взглядывая в зеркало. – Как я выйду в гостиную? Ежели бы он даже мне понравился, я бы не могла быть теперь с ним сама собою». Одна мысль о взгляде ее отца приводила ее в ужас.
Маленькая княгиня и m lle Bourienne получили уже все нужные сведения от горничной Маши о том, какой румяный, чернобровый красавец был министерский сын, и о том, как папенька их насилу ноги проволок на лестницу, а он, как орел, шагая по три ступеньки, пробежал зa ним. Получив эти сведения, маленькая княгиня с m lle Bourienne,еще из коридора слышные своими оживленно переговаривавшими голосами, вошли в комнату княжны.
– Ils sont arrives, Marieie, [Они приехали, Мари,] вы знаете? – сказала маленькая княгиня, переваливаясь своим животом и тяжело опускаясь на кресло.
Она уже не была в той блузе, в которой сидела поутру, а на ней было одно из лучших ее платьев; голова ее была тщательно убрана, и на лице ее было оживление, не скрывавшее, однако, опустившихся и помертвевших очертаний лица. В том наряде, в котором она бывала обыкновенно в обществах в Петербурге, еще заметнее было, как много она подурнела. На m lle Bourienne тоже появилось уже незаметно какое то усовершенствование наряда, которое придавало ее хорошенькому, свеженькому лицу еще более привлекательности.
– Eh bien, et vous restez comme vous etes, chere princesse? – заговорила она. – On va venir annoncer, que ces messieurs sont au salon; il faudra descendre, et vous ne faites pas un petit brin de toilette! [Ну, а вы остаетесь, в чем были, княжна? Сейчас придут сказать, что они вышли. Надо будет итти вниз, а вы хоть бы чуть чуть принарядились!]
Маленькая княгиня поднялась с кресла, позвонила горничную и поспешно и весело принялась придумывать наряд для княжны Марьи и приводить его в исполнение. Княжна Марья чувствовала себя оскорбленной в чувстве собственного достоинства тем, что приезд обещанного ей жениха волновал ее, и еще более она была оскорблена тем, что обе ее подруги и не предполагали, чтобы это могло быть иначе. Сказать им, как ей совестно было за себя и за них, это значило выдать свое волнение; кроме того отказаться от наряжения, которое предлагали ей, повело бы к продолжительным шуткам и настаиваниям. Она вспыхнула, прекрасные глаза ее потухли, лицо ее покрылось пятнами и с тем некрасивым выражением жертвы, чаще всего останавливающемся на ее лице, она отдалась во власть m lle Bourienne и Лизы. Обе женщины заботились совершенно искренно о том, чтобы сделать ее красивой. Она была так дурна, что ни одной из них не могла притти мысль о соперничестве с нею; поэтому они совершенно искренно, с тем наивным и твердым убеждением женщин, что наряд может сделать лицо красивым, принялись за ее одеванье.
– Нет, право, ma bonne amie, [мой добрый друг,] это платье нехорошо, – говорила Лиза, издалека боком взглядывая на княжну. – Вели подать, у тебя там есть масака. Право! Что ж, ведь это, может быть, судьба жизни решается. А это слишком светло, нехорошо, нет, нехорошо!
Нехорошо было не платье, но лицо и вся фигура княжны, но этого не чувствовали m lle Bourienne и маленькая княгиня; им все казалось, что ежели приложить голубую ленту к волосам, зачесанным кверху, и спустить голубой шарф с коричневого платья и т. п., то всё будет хорошо. Они забывали, что испуганное лицо и фигуру нельзя было изменить, и потому, как они ни видоизменяли раму и украшение этого лица, само лицо оставалось жалко и некрасиво. После двух или трех перемен, которым покорно подчинялась княжна Марья, в ту минуту, как она была зачесана кверху (прическа, совершенно изменявшая и портившая ее лицо), в голубом шарфе и масака нарядном платье, маленькая княгиня раза два обошла кругом нее, маленькой ручкой оправила тут складку платья, там подернула шарф и посмотрела, склонив голову, то с той, то с другой стороны.
– Нет, это нельзя, – сказала она решительно, всплеснув руками. – Non, Marie, decidement ca ne vous va pas. Je vous aime mieux dans votre petite robe grise de tous les jours. Non, de grace, faites cela pour moi. [Нет, Мари, решительно это не идет к вам. Я вас лучше люблю в вашем сереньком ежедневном платьице: пожалуйста, сделайте это для меня.] Катя, – сказала она горничной, – принеси княжне серенькое платье, и посмотрите, m lle Bourienne, как я это устрою, – сказала она с улыбкой предвкушения артистической радости.
Но когда Катя принесла требуемое платье, княжна Марья неподвижно всё сидела перед зеркалом, глядя на свое лицо, и в зеркале увидала, что в глазах ее стоят слезы, и что рот ее дрожит, приготовляясь к рыданиям.
– Voyons, chere princesse, – сказала m lle Bourienne, – encore un petit effort. [Ну, княжна, еще маленькое усилие.]
Маленькая княгиня, взяв платье из рук горничной, подходила к княжне Марье.
– Нет, теперь мы это сделаем просто, мило, – говорила она.
Голоса ее, m lle Bourienne и Кати, которая о чем то засмеялась, сливались в веселое лепетанье, похожее на пение птиц.
– Non, laissez moi, [Нет, оставьте меня,] – сказала княжна.
И голос ее звучал такой серьезностью и страданием, что лепетанье птиц тотчас же замолкло. Они посмотрели на большие, прекрасные глаза, полные слез и мысли, ясно и умоляюще смотревшие на них, и поняли, что настаивать бесполезно и даже жестоко.
– Au moins changez de coiffure, – сказала маленькая княгиня. – Je vous disais, – с упреком сказала она, обращаясь к m lle Bourienne, – Marieie a une de ces figures, auxquelles ce genre de coiffure ne va pas du tout. Mais du tout, du tout. Changez de grace. [По крайней мере, перемените прическу. У Мари одно из тех лиц, которым этот род прически совсем нейдет. Перемените, пожалуйста.]
– Laissez moi, laissez moi, tout ca m'est parfaitement egal, [Оставьте меня, мне всё равно,] – отвечал голос, едва удерживающий слезы.
M lle Bourienne и маленькая княгиня должны были признаться самим себе, что княжна. Марья в этом виде была очень дурна, хуже, чем всегда; но было уже поздно. Она смотрела на них с тем выражением, которое они знали, выражением мысли и грусти. Выражение это не внушало им страха к княжне Марье. (Этого чувства она никому не внушала.) Но они знали, что когда на ее лице появлялось это выражение, она была молчалива и непоколебима в своих решениях.
– Vous changerez, n'est ce pas? [Вы перемените, не правда ли?] – сказала Лиза, и когда княжна Марья ничего не ответила, Лиза вышла из комнаты.
Княжна Марья осталась одна. Она не исполнила желания Лизы и не только не переменила прически, но и не взглянула на себя в зеркало. Она, бессильно опустив глаза и руки, молча сидела и думала. Ей представлялся муж, мужчина, сильное, преобладающее и непонятно привлекательное существо, переносящее ее вдруг в свой, совершенно другой, счастливый мир. Ребенок свой, такой, какого она видела вчера у дочери кормилицы, – представлялся ей у своей собственной груди. Муж стоит и нежно смотрит на нее и ребенка. «Но нет, это невозможно: я слишком дурна», думала она.
– Пожалуйте к чаю. Князь сейчас выйдут, – сказал из за двери голос горничной.
Она очнулась и ужаснулась тому, о чем она думала. И прежде чем итти вниз, она встала, вошла в образную и, устремив на освещенный лампадой черный лик большого образа Спасителя, простояла перед ним с сложенными несколько минут руками. В душе княжны Марьи было мучительное сомненье. Возможна ли для нее радость любви, земной любви к мужчине? В помышлениях о браке княжне Марье мечталось и семейное счастие, и дети, но главною, сильнейшею и затаенною ее мечтою была любовь земная. Чувство было тем сильнее, чем более она старалась скрывать его от других и даже от самой себя. Боже мой, – говорила она, – как мне подавить в сердце своем эти мысли дьявола? Как мне отказаться так, навсегда от злых помыслов, чтобы спокойно исполнять Твою волю? И едва она сделала этот вопрос, как Бог уже отвечал ей в ее собственном сердце: «Не желай ничего для себя; не ищи, не волнуйся, не завидуй. Будущее людей и твоя судьба должна быть неизвестна тебе; но живи так, чтобы быть готовой ко всему. Если Богу угодно будет испытать тебя в обязанностях брака, будь готова исполнить Его волю». С этой успокоительной мыслью (но всё таки с надеждой на исполнение своей запрещенной, земной мечты) княжна Марья, вздохнув, перекрестилась и сошла вниз, не думая ни о своем платье, ни о прическе, ни о том, как она войдет и что скажет. Что могло всё это значить в сравнении с предопределением Бога, без воли Которого не падет ни один волос с головы человеческой.


Когда княжна Марья взошла в комнату, князь Василий с сыном уже были в гостиной, разговаривая с маленькой княгиней и m lle Bourienne. Когда она вошла своей тяжелой походкой, ступая на пятки, мужчины и m lle Bourienne приподнялись, и маленькая княгиня, указывая на нее мужчинам, сказала: Voila Marie! [Вот Мари!] Княжна Марья видела всех и подробно видела. Она видела лицо князя Василья, на мгновенье серьезно остановившееся при виде княжны и тотчас же улыбнувшееся, и лицо маленькой княгини, читавшей с любопытством на лицах гостей впечатление, которое произведет на них Marie. Она видела и m lle Bourienne с ее лентой и красивым лицом и оживленным, как никогда, взглядом, устремленным на него; но она не могла видеть его, она видела только что то большое, яркое и прекрасное, подвинувшееся к ней, когда она вошла в комнату. Сначала к ней подошел князь Василий, и она поцеловала плешивую голову, наклонившуюся над ее рукою, и отвечала на его слова, что она, напротив, очень хорошо помнит его. Потом к ней подошел Анатоль. Она всё еще не видала его. Она только почувствовала нежную руку, твердо взявшую ее, и чуть дотронулась до белого лба, над которым были припомажены прекрасные русые волосы. Когда она взглянула на него, красота его поразила ее. Анатопь, заложив большой палец правой руки за застегнутую пуговицу мундира, с выгнутой вперед грудью, а назад – спиною, покачивая одной отставленной ногой и слегка склонив голову, молча, весело глядел на княжну, видимо совершенно о ней не думая. Анатоль был не находчив, не быстр и не красноречив в разговорах, но у него зато была драгоценная для света способность спокойствия и ничем не изменяемая уверенность. Замолчи при первом знакомстве несамоуверенный человек и выкажи сознание неприличности этого молчания и желание найти что нибудь, и будет нехорошо; но Анатоль молчал, покачивал ногой, весело наблюдая прическу княжны. Видно было, что он так спокойно мог молчать очень долго. «Ежели кому неловко это молчание, так разговаривайте, а мне не хочется», как будто говорил его вид. Кроме того в обращении с женщинами у Анатоля была та манера, которая более всего внушает в женщинах любопытство, страх и даже любовь, – манера презрительного сознания своего превосходства. Как будто он говорил им своим видом: «Знаю вас, знаю, да что с вами возиться? А уж вы бы рады!» Может быть, что он этого не думал, встречаясь с женщинами (и даже вероятно, что нет, потому что он вообще мало думал), но такой у него был вид и такая манера. Княжна почувствовала это и, как будто желая ему показать, что она и не смеет думать об том, чтобы занять его, обратилась к старому князю. Разговор шел общий и оживленный, благодаря голоску и губке с усиками, поднимавшейся над белыми зубами маленькой княгини. Она встретила князя Василья с тем приемом шуточки, который часто употребляется болтливо веселыми людьми и который состоит в том, что между человеком, с которым так обращаются, и собой предполагают какие то давно установившиеся шуточки и веселые, отчасти не всем известные, забавные воспоминания, тогда как никаких таких воспоминаний нет, как их и не было между маленькой княгиней и князем Васильем. Князь Василий охотно поддался этому тону; маленькая княгиня вовлекла в это воспоминание никогда не бывших смешных происшествий и Анатоля, которого она почти не знала. M lle Bourienne тоже разделяла эти общие воспоминания, и даже княжна Марья с удовольствием почувствовала и себя втянутою в это веселое воспоминание.