Пестель, Иван Борисович

Иван Борисович Пестель
Сибирский генерал-губернатор
1806 — 1819
Предшественник:	Иван Осипович Селифонтов
Преемник:	Михаил Михайлович Сперанский
Род:	фон Пестель
Супруга:	Елизавета Ивановна Крок
Награды:

Иван Борисович Пестель (6 (17) февраля 1765, Москва — 18 (30) мая 1843, Смоленск) — крупный чиновник конца XVIII — начала XIX веков, генерал-губернатор Сибири, сенатор, отец декабриста П. И. Пестеля, брат московского почтдиректора Н. Б. Пестеля.

Карьера в почтовом ведомстве

Родился в Москве, сын саксонца Бурхарда Вольфганга Пестеля, поступившего в 1751 году на русскую службу и занимавшего в 1763—89 годах пост московского почтдиректора. Военную службу начал в 1780 году в чине ротмистра. С 1782 года — помощник московского почтдиректора; с 1789 — московский почтдиректор; в 1798 году переведён почтдиректором в Петербург; в 1799 году — действительный статский советник, председатель почтового департамента.

Скорое возвышение Пестеля и благосклонность к нему императора Павла возбудили ревность графа Ростопчина, который устроил провокацию с посылкой по почте подозрительного письма о заговоре против императора, завершавшегося словами: «Не удивляйтесь, что пишу вам по почте; наш почт-директор Пестель с нами». В 1799—1801 годах в Москве, в департаменте герольдии. В 1801 году — сенатор и тайный советник.

Управление Сибирью

Независимость мнений Пестеля в Сенате и несколько строгих ревизий (Вятской и Казанской губерний) привели к назначению его сибирским генерал-губернатором (1806). Будучи, по общим отзывам, деятельным, честным, но в то же время склонным к самовластию, Пестель описал положение Сибири в самых темных красках и должен был явиться в Петербург для объяснений.

Оставаясь генерал-губернатором в течение 12-летней жизни в Петербурге, он был назначен, «за правоту и знание дела», членом особого комитета о питейных откупах (1813), комитета о недоимках по питейным откупам (1815) и государственного совета (1816). Действовавший его именем иркутский губернатор Н. И. Трескин, протеже самого Пестеля, навлёк на себя массу нареканий, вызвавших ревизию Сибири и назначение нового сибирского генерал-губернатора, М. М. Сперанского (1818). Последний, в официальном отчете, обвинял Пестеля в том, что он:

• дал слишком много власти губернаторам, особенно Трескину;
• защищал их противозаконные действия;
• жил вне управляемого края.

Сперанский упрекал Пестеля во взяточничестве и называл его самой «пустой головой, какую когда-либо знал». О злоупотреблениях чиновника были осведомлены многие в Петербурге, в том числе Николай Греч, который вспоминал:

Пестель был генерал-губернатором в Сибири и затмил собой подвиги всех проконсулов, Клейва, Гастингса и подобных тиранов. Сибирь стонала под жесточайшим игом. Пестель окружил себя злодеями и мошенниками: первым из них был Николай Иванович Трескин, гражданский губернатор иркутский. До сих пор живо в Сибири воспоминание о тех временах. Пестель долго управлял Сибирью из Петербурга, для того чтоб ему не подсидели у двора. Жил он на Фонтанке напротив Михайловского замка, на одном крыльце с Пукаловой, любовницею Аракчеева, и через неё держался у него в милости.

Сходные сведения приводит в «Былом и думах» Александр Герцен:

Генерал-губернатор Западной Сибири Иван Борисович Пестель завёл открытый, систематический грабеж во всем крае, отрезанном его лазутчиками от России. Не одно письмо не переходило границы нераспечатанным. И горе человеку, который осмелился бы написать что-нибудь о пестелевских способах управления. Пестель даже купцов первой гильдии держал по году в тюрьме, в цепях, а то и пытал. При этом сам Пестель почти всегда жил в Петербурге, где своим присутствием и связями, а больше всего дележом добычи предупреждал любые неприятные слухи.

Тем не менее при выходе в отставку (1821) имел до 200 тысяч рублей долгу, который и выплачивал до самой смерти из назначенной ему крупной пенсии. С 1823 г. безвыездно жил с женой и дочерью в смоленском имении жены Васильево; умер в Смоленске в мае 1843 г. В 1875 году «Русский архив» опубликовал его автобиографические «записки о службе».

Дети

С 1792 года был женат на своей родственнице Елизавете Ивановне Крок (1766—1836), дочери действительного статского советника Ивана Ивановича Крока и баронессы Анны фон Диц, сочинительницы писем об Италии и Швейцарии. Была женщиной образованной, прекрасной музыкантшей и художницей. В браке имела пятерых сыновей и дочь:

• Павел (1793—1826), глава Южного общества декабристов.
• Борис (1794—1848), олонецкий, затем владимирский вице-губернатор, действительный тайный советник, наследник имения Васильево.
• Владимир (1795—1865), херсонский, затем таврический губернатор, сенатор (1855) и действительный тайный советник.
• Александр (1801—18..), в 1818 году вступил в военную службу, 14 июля 1826 года был переведен из Конно-егерского полка в Кавалергардский полк, для покрытия расходов на службу в этом полку ему было дано ежегодное пособие в 3 тысячи рублей. Участвовал в военных действиях на Кавказе, в 1838 году вышел в отставку в чине подполковника, жил в Москве. Был женат на графине Прасковье Кирилловне Гудович (1813—1877), внучке графа И. В. Гудовича.
• Константин (1802— ум. в млад.)
• Софья (1810—после 1875), не замужем.

В литературе

• Александр Валентинович Амфитеатров. «Сибирская былина о генерале Пестеле и мещанине Саламатове»

Литература

• Майков П. [dlib.rsl.ru/viewer/01002921639#?page=627 Пестель, Иван Борисович] // Русский биографический словарь : Павел, преподобный) — Петр (Илейка). — СПб., 1902. — С. 593—599.
• Пестель, Иван Борисович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Пестель, Иван Борисович

– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый(несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.
Ночь была темная, звездная; дорога чернелась между белевшим снегом, выпавшим накануне, в день сражения. То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего начала желаемого счастия. Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы. То ему начинало представляться, что русские бегут, что он сам убит; но он поспешно просыпался, со счастием как будто вновь узнавал, что ничего этого не было, и что, напротив, французы бежали. Он снова вспоминал все подробности победы, свое спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремывал… После темной звездной ночи наступило яркое, веселое утро. Снег таял на солнце, лошади быстро скакали, и безразлично вправе и влеве проходили новые разнообразные леса, поля, деревни.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.
Князь Андрей велел остановиться и спросил у солдата, в каком деле ранены. «Позавчера на Дунаю», отвечал солдат. Князь Андрей достал кошелек и дал солдату три золотых.
– На всех, – прибавил он, обращаясь к подошедшему офицеру. – Поправляйтесь, ребята, – обратился он к солдатам, – еще дела много.
– Что, г. адъютант, какие новости? – спросил офицер, видимо желая разговориться.
– Хорошие! Вперед, – крикнул он ямщику и поскакал далее.
Уже было совсем темно, когда князь Андрей въехал в Брюнн и увидал себя окруженным высокими домами, огнями лавок, окон домов и фонарей, шумящими по мостовой красивыми экипажами и всею тою атмосферой большого оживленного города, которая всегда так привлекательна для военного человека после лагеря. Князь Андрей, несмотря на быструю езду и бессонную ночь, подъезжая ко дворцу, чувствовал себя еще более оживленным, чем накануне. Только глаза блестели лихорадочным блеском, и мысли изменялись с чрезвычайною быстротой и ясностью. Живо представились ему опять все подробности сражения уже не смутно, но определенно, в сжатом изложении, которое он в воображении делал императору Францу. Живо представились ему случайные вопросы, которые могли быть ему сделаны,и те ответы,которые он сделает на них.Он полагал,что его сейчас же представят императору. Но у большого подъезда дворца к нему выбежал чиновник и, узнав в нем курьера, проводил его на другой подъезд.
– Из коридора направо; там, Euer Hochgeboren, [Ваше высокородие,] найдете дежурного флигель адъютанта, – сказал ему чиновник. – Он проводит к военному министру.
Дежурный флигель адъютант, встретивший князя Андрея, попросил его подождать и пошел к военному министру. Через пять минут флигель адъютант вернулся и, особенно учтиво наклонясь и пропуская князя Андрея вперед себя, провел его через коридор в кабинет, где занимался военный министр. Флигель адъютант своею изысканною учтивостью, казалось, хотел оградить себя от попыток фамильярности русского адъютанта. Радостное чувство князя Андрея значительно ослабело, когда он подходил к двери кабинета военного министра. Он почувствовал себя оскорбленным, и чувство оскорбления перешло в то же мгновенье незаметно для него самого в чувство презрения, ни на чем не основанного. Находчивый же ум в то же мгновение подсказал ему ту точку зрения, с которой он имел право презирать и адъютанта и военного министра. «Им, должно быть, очень легко покажется одерживать победы, не нюхая пороха!» подумал он. Глаза его презрительно прищурились; он особенно медленно вошел в кабинет военного министра. Чувство это еще более усилилось, когда он увидал военного министра, сидевшего над большим столом и первые две минуты не обращавшего внимания на вошедшего. Военный министр опустил свою лысую, с седыми висками, голову между двух восковых свечей и читал, отмечая карандашом, бумаги. Он дочитывал, не поднимая головы, в то время как отворилась дверь и послышались шаги.