Петербургский совет рабочих депутатов

Петербургский совет рабочих депутатов — выборная политическая организация деятелей социалистических партий и рабочих, ставшая организационным центром Всероссийской октябрьской политической стачки 1905 года в Санкт-Петербурге.

Происхождение Совета

В советской литературе утвердилось мнение, что Петербургский совет рабочих депутатов возник в ходе Всеобщей политической забастовки в октябре 1905 года. Между тем первый председатель Совета Г. С. Хрусталёв-Носарь в открытом письме к Л. Д. Троцкому, опубликованном в № 13538 «Биржевых Ведомостей», утверждал, что Совет рабочих депутатов был создан им и группой рабочих сразу после Событий 9 января 1905 года. В своём письме Хрусталёв писал: «Я и мои ближайшие друзья-рабочие создали Совет Рабочих Депутатов. Официальная социал-демократия не принимала в его создании никакого участия. Генезис Совета относится к стачечному комитету, образованному нами 9 января и председателем которого я состоял вплоть до моего ареста, к организационным выступлениям по проведению комиссии Шидловского, к собраниям рабочих, организованным мною летом 1905 года на Удельной…» Комментируя это заявление, соратник Троцкого и депутат Петросовета большевик Д. Ф. Сверчков писал: «Нечего и говорить, что эти утверждения Хрусталёва являются сплошной выдумкой, появившейся на свет в порыве свободного полёта хрусталёвской фантазии и не требующей даже опровержения. В частности, решительно никто не знает и не знал о существовании какого-то постоянного стачечного комитета, образованного после 9 января. Такого комитета не было…»

Однако анархист В. М. Волин в своей книге «Неизвестная революция» независимо от Носаря сообщил сведения, подтверждающие его версию событий. По сообщению Волина, после событий 9 января им и Носарём был организован комитет, занимавшийся распределением пожертвований в пользу семей бастующих рабочих. Носарь, имевший связи в интеллигентской среде, добывал пожертвования, а рабочие распределяли их среди нуждающихся. Когда работа была закончена, у членов комитета возникла мысль продолжить свою деятельность в другом качестве. Была высказана идея создать комитет или совет, который взял бы на себя руководство рабочим движением. Совет должен был следить за развитием событий, служить связующим звеном между рабочими, разъяснять им ситуацию и при необходимости объединить революционные силы трудящихся. Идея была принята, и тогда же Совет был создан и начал действовать под названием «Совета рабочих делегатов». Должность председателя Совета первоначально была предложена Волину, когда же тот отказался, рабочие единогласно избрали председателем Носаря. Для руководства ему добыли документы на имя рабочего П. А. Хрусталёва. На этом посту Носарь и оставался вплоть до осени 1905 года, когда реорганизованный Совет, уже под названием «Совета рабочих депутатов», вышел на арену политической борьбы. Совет был создан рабочими без всякого участия революционных партий, а социал-демократы проникли в него только осенью 1905 года.

О раннем происхождении Совета было известно и одному из лидеров «Союза освобождения» П. Н. Милюкову, который в своих «Воспоминаниях» возводил его генезис к комиссии Шидловского. По версии Милюкова, совет был создан зимой-весной 1905 года членами распущенной комиссии Шидловского во главе с Хрусталёвым-Носарём. Первоначально Совет собирался в типографии «Союза освобождения» и на частной квартире одного из лидеров «Союза». В этой же типографии был отпечатан призыв к рабочим о новом созыве Совета в октябре 1905 года. Тогда и Хрусталёв вышел из подполья и вновь возглавил Совет в помещении Вольно-экономического общества, которое полностью контролировали освобожденцы.

Состав Совета

Совет образовался 13 октября 1905 года в ходе Всеобщей политической стачки; на учредительном заседании, проходившем в здании Технологического института, присутствовало 40 делегатов от предприятий Петербурга. Позже была установлена норма представительства — один депутат от 500 рабочих, которая, однако, выполнялась достаточно произвольно — в Совете были и представители от мелких мастерских в 30-40 человек. К середине ноября 1905 года в «Общегородской Совет Рабочих Депутатов гор. Петербурга» входило 562 депутатов от 147 предприятий, 34 мастерских и 16 профсоюзов. Без выборов в совет и исполнительный комитет были кооптированы представители центральных и местных организаций РСДРП, ПСР, Бунда и ПСП (44 человека). Следует учитывать, что и многие профсоюзы были не настоящими рабочими организациями а создавались во время революции деятелями тех же социалистических партий в явочном порядке. В качестве выборных от заводов также подбирались рабочие определенных взглядов и настроений. В результате среди депутатов 65 % составляли социал-демократы, 13 % — эсеры во главе с Н. Д. Авксентьевым и 22 % — беспартийные. Впоследствии один из деятелей совета Петров-Радин (Кнуньянц) писал, что совет «находился под сильным влиянием социал-демократии и все решения принимал в согласии с мнениями официальных представителей обеих фракций РСДРП».

Совет избрал постоянно действующий исполнительный орган — Исполнительный комитет, во главе с председателем. Первым председателем Совета стал одесский мещанин Саул Зборовский, 14 октября на этот пост был избран беспартийный адвокат Г. С. Носарь (Хрусталёв), оказавшийся скорее декоративной фигурой: проекты резолюций готовил обычно не он, значительно большим влиянием в Совете пользовались А. Л. Парвус и Л. Д. Троцкий. Хотя комитет и назывался «исполнительным», на практике не Комитет выполнял решения совета, а «Исполнительный комитет предлагал, а совет обсуждал и принимал», некоторые же важные решения комитета, такие как захват типографии для печатания «Известий Совета» и объявления об изъятии вкладов из государственных сберегательных касс были приняты комитетом помимо Совета и лишь впоследствии им одобрены.

26 ноября 1905 года, по приказу министра внутренних дел П. Н. Дурново, председатель Совета Г. С. Хрусталёв-Носарь был арестован. Дело вел генерал-прокурор М. Г. Акимов.

В тот же день на заседании Исполнительного Комитета Совета новым председателем был избран нефракционный социал-демократ Лев Троцкий.

Деятельность Совета

«Петербургский Совет, — писал И. Дойчер, — средоточие обречённой революции, с самого начала находился в центре всех встречных течений и постоянно разрывался между смелостью и осторожностью, между вулканическим накалом обстановки и политическим благоразумием».

Второе заседание Совета состоялось 14 октября в физической лаборатории Технологического института. Обсуждались вопросы о мерах к дальнейшему прекращению работ на промышленных предприятиях. Была отправлена делегация в Петербургскую городскую Думу с требованиями: 1) принять меры для продовольствия рабочих, 2) отвести помещение для собрания Совета, 3) прекратить довольствие, отвод помещенией, ассигновок на полицию и жандармерию, 4) выдать деньги на вооружение «борющегося за народную свободу петербургского пролетариата и студентов, перешедших на сторону пролетариата», 5) удалить войска из здания городского водопровода, 6) указать, куда израсходованы 15 тыс. рублей, поступивших в Думу для рабочих Нарвского района. Выслушав представителей совета, гласные Думы предложили депутации оставить помещение Думы и отказались слушать пытавшихся выступить представителей Союза союзов и студенческую делегацию. Попытка воздействовать на городское управление псевдонародными делегациями провалилась.

Третье заседание Совета состоялось 15 октября в Технологическом институте. Было решено оказать помощь приказчикам при проведении забастовки. Было решено собраться 16 октября утром на курсах Лесгафта и идти закрывать магазины. Однако на следующий день все высшие учебные заведения оказались закрытыми по распоряжению полиции и заседание Совета не состоялось.

Четвёртое заседание состоялось 17 октября в Вольно-экономическом обществе, на этом заседании был избран исполнительный комитет. В этот день состоялось опубликование Манифест 17 октября.

На пятом заседании Совета 18 октября было решено продолжать забастовку в доказательство того, что «манифест не удовлетворяет заданий рабочих масс». Тем не менее, под влиянием царского манифеста забастовка пошла на спад и 19 октября Совет был вынужден пробить отбой и постановил прекратить стачку с 21 октября.

Совет имел свой печатный орган — газету «Известия Совета Рабочих Депутатов» и выпустил до полумиллиона прокламаций, в том числе специальные воззвания к военным.

Совет провозгласил свободу печати, пытался ввести 8 часовой рабочий день (на многих предприятиях рабочие вводили его «явочным порядком»).

После 29 октября, в виду распущенных слухов среди рабочих о том, будто «Черная сотня» готовит репрессии против рабочих, совет стал создавать вооруженные дружины и милицию; с целью вооружения рабочих на металлических заводах производилось оружие: металлические плети, пики, клинки, кастеты. Собирались деньги на покупку огнестрельного оружия. Хотя целью вооружения выставлялась защита мирных жителей и рабочих от хулиганов, скрытой целью создания дружин была подготовка организованных кадров для возможного вооружённого восстания.

Совет требовал создания «народного правительства на основе всеобщего, равного прямого и тайного избирательного права» — в противовес положению о выборах в Думу, разработанному А. Г. Булыгиным и утверждённому царским манифестом от 6 августа 1905 года.

Эти и другие действия подобного рода привели к росту силы и смелости Совета. «Если сами рабочие, с одной стороны, — писал Троцкий, — реакционная пресса — с другой, называли Совет „пролетарским правительством“, то этому соответствовал тот факт, что Совет на самом деле представлял собою зародышевый орган революционного правительства». В Совете замечательно дружно, несмотря ни на какие разногласия, работали меньшевики, большевики и эсеры; совместная борьба сглаживала многие противоречия, что способствовало объединению в 1906 году расколовшейся РСДРП.

По инициативе РСДРП, в знак протеста против суда над зачинщиками вспыхнувшего 26-го октября в Кронштадте бунта и против военного положения в Польше Совет провел со 2 по 5 ноября, хотя и неудачно, Ноябрьскую забастовку. Многие заводы и фабрики продолжали работу вопреки приказу совета, а торговля, конки, почта, телеграф и железные дороги вообще не участвовали в забастовке.

Совет оказывал помощь рассчитанным в результате забастовок и локаутов безработным, создав 14 ноября комиссию безработных при Совете. Безработным выдавались денежные пособия в 30 коп. в день, но денег у Совета хватило ненадолго.

После неудачной ноябрьской забастовки Совет рабочих депутатов стал быстро утрачивать влияние и значение.

26 ноября был арестован председатель совета Хрусталев-Носарь.

2 декабря по распоряжению исполнительного комитета в 8-ми Петербургских газетах («Начало», «Новая жизнь», «Сын Отечества», «Русь», «Наша Жизнь», «Свободное Слово», «Свободный Народ» и «Русская Газета») был опубликовал написанный А. Л. Парвусом «Финансовый манифест», в котором правительство обвинялось в коррупции и заявлялось о его финансовой несостоятельности. Манифест был выпущен от имени: 1) Совета рабочих депутатов, 2) главного комитета крестьянского союза, 3) ЦК и ОК РСДРП, 4) ЦК ПСР, 5) ПСП, и призывал граждан:

«Отказываться от взноса выкупных и всех других казенных платежей. Требовать при всех сделках, при выдаче заработной платы и жалования, уплаты золотом, а при суммах меньше пяти рублей — полновесной звонкой монетой». «Брать вклады из ссудо-сберегательных касс и из Государственного банка, требуя уплаты всей суммы золотом».

Некоторые положения Манифеста, в том числе призыв к финансовому бойкоту правительства, позже воспроизведут в своём «Выборгском воззвании» депутаты I Думы.

«Финансовый манифест» переполнил чашу терпения правительства, и 3 декабря 1905 года депутаты Совета, в числе около 190 человек, были арестованы.

Арест

Чтобы не упустить часть депутатов Совета, а арестовать всех сразу, правительство решило арестовать депутатов во время очередного заседания Совета.

3 декабря, во время заседания Совета в помещении вольно-экономического общества, пришло сообщение о том, что здание окружено войсками и полицией. Офицер полиции вошёл в зал во время выступления представителя профсоюза и попытался огласить ордер на арест. Троцкий, как председатель, перебил его: «Пожалуйста, не мешайте оратору. Если вы хотите выступить, сообщите своё имя, и я спрошу у совещания, желает ли оно вас выслушать». Растерявшийся офицер терпеливо ждал; когда же оратор закончил своё выступление, Троцкий спросил, желают ли присутствующие выслушать «информационное сообщение». Получив разрешение, офицер зачитал ордер, Троцкий предложил утвердить его и перейти к следующему пункту повестки дня. На протест офицера председатель Совета ответил: «Прошу вас не мешать. Вы получили слово, сделали своё заявление, мы приняли его к сведению». Троцкий спросил собрание, желает ли оно ещё раз выслушать представителя власти, и, поскольку желающих не обнаружилось, попросил его покинуть зал. Офицер ушёл за подкреплением, в его отсутствие члены Исполкома уничтожали документы; когда же в зал вошёл большой отряд полиции, Троцкий объявил заседание закрытым.

В виде протеста против ареста Совета крайними партиями был обращен призыв к рабочим произвести третью всеобщую забастовку, но в Петербурге это предложение никакой поддержки у рабочих не нашло.

Ушедший в подполье Совет к 10 декабря избрал новый состав, с А. Л. Парвусом (членом Исполкома прежнего состава) в качестве председателя, но 2 января 1906 года был вновь разгромлен полицией и 10 января прекратил своё существование.

Итоги деятельности Совета

В заключении несколько руководящих деятелей Совета написали «Историю Совета рабочих депутатов». Написанную Троцким главу, посвящённую итогам деятельности Совета, И. Дойчер квалифицировал как «программу действий 1917 года»":

«Петербургский Совет был местной организацией. Но потребность в центральной организации была так велика, что он волей-неволей должен был брать на себя её функции… Несомненно, что новый ближайший подъём революции приведёт к повсеместному образованию рабочих советов. Всероссийский Рабочий Совет, организованный общегосударственным рабочим съездом, возьмёт на себя руководство… История не повторяется, и новому Совету не придётся снова проделывать события пятидесяти дней; но зато из этого периода он сможет целиком извлечь свою программу действий. Эта программа совершенно ясна. Революционная кооперация с армией, крестьянством и плебейскими низами городской буржуазии… Вооружение населения, прежде всего — пролетариата. Превращение советов в органы революционного городского самоуправления. Создание советов крестьянских депутатов (крестьянских комитетов) как органов аграрной революции на местах. Организация выборов в Учредительное Собрание и избирательная борьба на почве определенной программы работ народного представительства.

Такой план легче формулировать, чем выполнить. Но если революции суждена победа, пролетариат не может не пойти по пути этой программы».

Судебный процесс

Осенью 1906 года председатели и члены Исполкома Совета предстали на открытом судебном процессе, получившем большой общественный резонанс. В общей сложности было арестовано около 300 депутатов Совета. «Их дальнейшая судьба, — писал Л. Д. Троцкий, — была долгое время загадкой не только для них, но и для правящей бюрократии. Министр юстиции, как утверждала осведомленная пресса, решительно отвергал возможность предания рабочих депутатов суду. Если их совершенно открытая деятельность была преступной, то сплошным преступлением была, по его мнению, роль высшей администрации, которая не только попустительствовала Совету, но и входила с ним в прямые сношения».

Главные обвиняемые распределили между собой роли на процессе: большевик Б. М. Кнунянц должен был обрисовать позицию РСДРП, к тому времени вновь объединившейся, Н. А. Авксентьев — позицию Партии социалистов-революционеров, Носарь-Хрусталёв должен был рассказать о деятельности Совета под его руководством, Д. Ф. Сверчков — о деятельности Совета после ареста первого председателя, Троцкий должен был говорить об отношении Совета к вооружённому восстанию.

Слушания, назначенные на 20 июня, начались лишь 19 сентября. Подсудимым вменялось «насильственное посягательство на изменение установленного в России основными законами образа правления и замену его демократической республикой» (Обвинительный акт по делу Совета Рабочих Депутатов). Процесс проходил в атмосфере непрекращающихся протестов и выражений солидарности с подсудимыми; рабочие в коллективных обращениях требовали, чтобы их судили вместе с их избранниками; на огороженном участке вокруг здания суда было даже объявлено чрезвычайное положение.

Защищая право рабочих на самооборону и даже на восстание против существующего «образа правления», Троцкий спрашивал: «Подлинно ли у нас существует образ правления? Правительство давно уже сдвинулось с нации на свой военно-полицейско-черносотенный аппарат… И если мне скажут, что погромы, убийства, поджоги, насилия… есть образ правления Российской империи, — тогда я признаю вместе с прокуратурой, что в октябре и ноябре мы прямо и непосредственно вооружались против образа правления Российской империи». Суду были представлены листовки с призывами к погромам, напечатанные, как утверждали подсудимые, в помещении губернского жандармского управления; глава управления под присягой заявил, что не имеет никакого понятия об этих листовках, но 13 октября в зале суда «взорвалась бомба»: один из адвокатов получил сообщение от бывшего директора Департамента полиции А. А. Лопухина. Проведя собственное расследование деятельногсти полиции, Лопухин в октябре 1906 года подал министру внутренних дел А. П. Столыпину рапорт, копию которого и направил в суд. Лопухин подтверждал печатание погромных листовок в помещении губернского жандармского управления, сообщал, что полиция сама организует черносотенные банды, и утверждал, что только благодаря деятельности Совета Петербург избежал погромов, произошедших в ряде других городов. При этом Лопухин изъявил готовность выступить в суде в качестве свидетеля.

Защита требовала приглашения в суд для дачи свидетельских показаний не только Лопухина, но и бывшего премьер-министра С. Ю. Витте и бывшего министра внутренних дел П. Н. Дурново. Суд, однако, объявил допрос свидетелей оконченным"", — в знак протеста подсудимые и защита бойкотировали дальнейшие заседания, и 2 ноября 1906 года приговор пришлось оглашать в пустом зале. По главному пункту обвинения, о подготовке к восстанию, все депутаты были оправданы; пятнадцать обвиняемых суд приговорил к пожизненному поселению в Сибири с лишением всех гражданских прав..

Петербурский Совет безработных

Ещё в ноябре 1905 года при Петербурском совете была создана комиссия по вопросам помощи безработным, с подразделениями в каждом районе города. Рабочие выбирали в комиссию своих представителей, которые занимались сбором денег и их распределением между безработными, для чего была организована сеть бесплатных столовых.

После разгона Петербургского совета в декабре 1905 года, полиция закрыла часть столовых, однако их полная ликвидация была остановлена по указанию премьер-министра Витте. В марте 1906 года правительство даже выделило столовым 30 тыс. рублей на бесплатные обеды.

В середине марта, безработные собрались во все ещё работающих 24 столовых и, минуя все существующие рабочие организации, решили подать петицию в городскую Думу.

В апреле 1906 года на предприятиях Петербурга были организованы выборы в Совет безработных, в которых приняло участие 90-100 тыс. рабочих. Наряду с общегородским Советом безработных были образованы 8 районных. Председателем городского Совета безработных стал член Петербургского комитета РСДРП студент-большевик Владимир Войтинский. Совет выпуская ежегодник «Тернии труда» и журнал «Хлеб и работа», название которого дублировало главный лозунг всего движения.

В апреле 1906 г. Совет безработных обратился в городскую думу Петербурга с петицией о помощи безработным и внес конкретные предложения об организации общественных работ в столице, рассчитанных на использование в течение полугода 6 тыс. человек. Городская дума ассигновала 500 тыс. руб. на продовольственную помощь и квартирные пособия безработным и затем выделила 2,5 млн руб. на организацию общественных работ (ремонт мостов, строительство рынков, реконструкция Галерной гавани). Совет безработных открыл столовые, выдававшие в пик своей деятельности ежедневно от 16 до 20 тыс. бесплатных обедов. На общественных работах были введены 8-часовой рабочий день, поденная оплата труда, избраны особые уполномоченные с правом контроля за ходом работ. Однако к концу 1906 г. общественные работы стали свертываться, власти начали высылать безработных из столицы, разгоняли их собрания, закрывали столовые, подвергали аресту активистов этого движения. В конце 1907 г. все члены Совета безработных были арестованы.

Литература

• [www.library6.com/index.php/library6/item/45622108 История Совета рабочих депутатов г. С.-Петербурга.]. — СПб., 1906. — 323 с.
• Л. Троцкий. [www.magister.msk.ru/library/trotsky/trotl197.htm Л. Троцкий. Наша первая революция. Часть 2]. — Москва-Ленинград, 1925.
• [encspb.ru/object/2804022759?lc=ru Петербургский Совет рабочих депутатов]. Энциклопедия Санкт-Петербурга. Проверено 3 января 2011. [www.webcitation.org/65hTtFIyI Архивировано из первоисточника 25 февраля 2012].
• М. Вогт-Дауни. [www.alternativy.ru/old/magazine/htm/96_2/90.htm 90-я годовщина Петербургского Совета рабочих депутатов] // журнал "Альтернативы". — 1996. — № 2.
• Сверчков Д. Ф. [www.magister.msk.ru/library/personal/sverch01.htm Г. С. Носарь-Хрусталев: Опыт политической биографии]. — Л., 1925.
• Дойчер И. Троцкий. Вооруженный пророк. 1879-1921 = The Prophet Armed: Trotsky 1879-1921. — М.: Центрполиграф, 2006. — ISBN 5-9524-2147-4.
• [www.piminfo.ru/catfile/bbook_Pdf_small_101.pdf Первая революция в России. Взгляд через столетие]. — М.: Памятники исторической мысли, 2005. — 602 с.

См. также

• Советы
• Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов

</div></div>

Отрывок, характеризующий Петербургский совет рабочих депутатов

– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.


Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.


Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.