Беренс, Петер

Петер Беренс

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Петер Бе́ренс (нем. Peter Behrens; 14 апреля 1868, Гамбург — 27 февраля 1940, Берлин) — один из основоположников современной промышленной архитектуры и дизайна, представитель Дюссельдорфской художественной школы.

Петер Беренс известен, в первую очередь, как архитектор. Вместе с тем он с успехом подвизался на поприще художника, графика, иллюстратора книг и разработчика шрифтов, что сделало его одним из самых известных представителей стиля Модерн (в Германии — Югендстиль).

Биография

Пройдя обучение в Карлсруэ и Дюссельдорфе, Беренс в 1891—1899 гг. обосновался в Мюнхене, где влился в ряды Сецессиона. Его произведения тех лет тяготеют к Югендстилю, композиционно сохраняя при этом геометрическую чёткость. В 1901 г. спроектировал собственный дом в Дармштадтской художественной колонии, вместе со всей мебелью и аксессуарами.

В 1903 году он становится директором Художественно-промышленной школы в Дюссельдорфе и занимал эту должность до 1907 года.

С 1907 года он — художественный консультант фирмы AEG в Берлине. Именно тогда он показал себя создателем Промышленного дизайна и промышленной архитектуры. Из его мастерской в Берлине вышли Мис ван дер Роэ и Вальтер Гропиус.

Основатель промышленного дизайна

В 1907 г. Беренс принял предложение стать советником концерна «AEG» и впервые в истории провёл его полный «ребрендинг», спроектировав в едином стиле не только заводские и офисные здания, но и точки розничной продажи, офисную мебель, рекламные щиты, продукцию (фены, вентиляторы), упаковку и проч. Один из учредителей Немецкого Веркбунда, объединения архитекторов ставящих целью — реорганизация строительства и художественных ремёсел на современной промышленной основе. Отстаивал принципы функционализма, а также использование современных материалов — стекла и стали.

В его мастерской делали первые шаги такие архитекторы-модернисты, как Ле Корбюзье, Вальтер Гропиус, Мис ван дер Роэ.

Здание немецкого посольства в Петербурге

В 1911-12 гг. Беренс спроектировал один из ключевых памятников европейского неоклассицизма — здание посольства Германии на Исаакиевской площади в Петербурге.

Упрощённые, лишённые классического декора колонны, казалось, провозглашали брутальную мощь Германской империи. Особенно чётко эта идея была выражена скульптурной группой Диоскуров и двух лошадей, которой сейчас не хватает для завершения выражения художественного замысла автора. Она была сброшена после начала Первой мировой войны.

Немецкое посольство в Петербурге — прототип той архитектуры, которая получила развитие при тоталитарных режимах СССР и Германии в 30-е годы XX века.

Прочие работы

В последующие десятилетия Беренс проектировал преимущественно заводские и фабричные здания (в Берлине, 1909-12; Риге, 1912-14 (Два корпуса завода «Унион» — ныне ВЭФ, совместно с Ф. Шеффелем и Ф. Зейберлихом); Оберхаузене, 1921-25; Хёхсте, 1925-26; Линце, 1932-36). В 1922-36 гг. возглавлял Школу архитектуры при Венской академии художеств. Несмотря на предельный лаконизм декора, поздние постройки Беренса вполне вписываются в русло немецкой традиции со свойственной ей внушительной тяжеловесностью и массивной суровостью.

Ссылки

• Кириков Б. М., Штиглиц М. С. Петербург немецких архитекторов. СПб.: «Чистый лист», 2002. ISBN 5-901528-04-2
• Scheurer, Ralf. Das Gebäude der Deutschen Botschaft in St.Petersburg von Peter Behrens. In «St.Petersburg-Leningrad».Universität Karlsruhe (TH), Institut für Baugeschichte. Karlsruhe.2000
• "Deutsche Botschaft 1911—1912 Peter Behrens", «DU». Die Zeitschrift der Kultur. Heft Nr.12, Dezember 1998
• Крастиньш Я. А. Стиль модерн в архитектуре Риги. Москва, Стройиздат, 1988.

Weblinks

[www.behrens-piano.de Schiedmayer grand piano from the musicroom of the House Behrens Darmstadt 1901]

• Петер Беренс: тематические медиафайлы на Викискладе

Отрывок, характеризующий Беренс, Петер

Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.