Петимезас, Николаос

Николаос Петимезас (греч. Νικόλαος Πετιμεζάς; 1790, село Судена, Калаврита — 1865, Калаврита) — участник Освободительной войны Греции 1821—1829 годов.

Биография

Николаос родился в 1790 году в селе Судена, недалеко от города Калаврита, ном Ахайя в знатной семье.

В 1804 году после убийства турками его отца, Николаос нашёл убежище на острове Закинтос, где вступил в греческий легион, который последовательно находился под российским, французским и британским командованием.

На Закинтосе, в декабре 1818 года, его посвятил в тайное революционное общество Филики Этерия П. Папагеоргиу, более известный как Анагностарас.

После начала Греческой революции 1821 года Николаос вернуся на Пелопоннес , где 21 марта 1821 года вместе с братом Василисом и военачальником Н. Солиотис возглавил 600 повстанцев и после 5-дневного боя с местными мусульманами занял город Калаврита.

Вместе с братом Василисом Николаос представлял Калаврита 26 мая на Пелопоннеском конгрессе.

13 апреля 1827 года по приказу военачальника Караискакиса Георгиос Петимезас высадился на полуостров города Пирей и, атакуя турок, вышел и соединился с другими отрядами в районе сегодняшней таможни Пирея.

В июне 1827 года командующий египетской армии на Пелопоннесе Ибрагим потребовал повиновения от монахов монастыря Мега Спилео (греч. Μέγα Σπ ήλαιο — Большая пещера). Петимезас во главе отряда в 600 бойцов занял монастырь. Ему на помощь подошёл военачальник Фотакос с сотней бойцов. 23 июня Ибрагим расположил 3 тыс. своих войск в горах над монастырём, 12 тыс. турок-египтян расположились к юго-востоку от монастыря, к северо-востоку расположился греческий военачальник Ненекос, покорившийся Ибрагиму и предавший революцию, чьё имя стало нарицательным именем предателя в греческом языке.

24 июня, видя как турки гонят из окрестных сёл скот и людей как скот в рабство, монахи пристыдили военачальников, обвинили в бездействии и решили показать как нужно воевать. Около сотни монахов во главе с игуменом Герасимосом Торолосом, сменив рясу на фустанеллу, бросились в атаку. Военачальники были вынуждены последовать в бой за монахами, которые, согласно Фотакосу, убили вдвое больше турок нежели воины Петимезаса и Фотакоса.

После этого победного боя, который номинально прошёл под командованием Петимезаса, Ибрагим не стал тратить время и силы на монастырь и снял осаду.

После освобождения

После освобождения Николаос Петимезас стал депутатом парламента, представляя епархию Калаврита . В мае 1833 года король Оттон объявил о создании жандармерии. Петимезас вступил в жандармерию, стал одним из первых её офицеров и дослужился до звания генерала. Николаос Петимезас умер в Калаврита в 1865 году.

Отрывок, характеризующий Петимезас, Николаос

Стараясь как можно язвительнее оскорбить Вейротера в его авторском военном самолюбии, Ланжерон доказывал, что Бонапарте легко может атаковать, вместо того, чтобы быть атакованным, и вследствие того сделать всю эту диспозицию совершенно бесполезною. Вейротер на все возражения отвечал твердой презрительной улыбкой, очевидно вперед приготовленной для всякого возражения, независимо от того, что бы ему ни говорили.
– Ежели бы он мог атаковать нас, то он нынче бы это сделал, – сказал он.
– Вы, стало быть, думаете, что он бессилен, – сказал Ланжерон.
– Много, если у него 40 тысяч войска, – отвечал Вейротер с улыбкой доктора, которому лекарка хочет указать средство лечения.
– В таком случае он идет на свою погибель, ожидая нашей атаки, – с тонкой иронической улыбкой сказал Ланжерон, за подтверждением оглядываясь опять на ближайшего Милорадовича.
Но Милорадович, очевидно, в эту минуту думал менее всего о том, о чем спорили генералы.
– Ma foi, [Ей Богу,] – сказал он, – завтра всё увидим на поле сражения.
Вейротер усмехнулся опять тою улыбкой, которая говорила, что ему смешно и странно встречать возражения от русских генералов и доказывать то, в чем не только он сам слишком хорошо был уверен, но в чем уверены были им государи императоры.
– Неприятель потушил огни, и слышен непрерывный шум в его лагере, – сказал он. – Что это значит? – Или он удаляется, чего одного мы должны бояться, или он переменяет позицию (он усмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляет нас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаются те же.
– Каким же образом?.. – сказал князь Андрей, уже давно выжидавший случая выразить свои сомнения.
Кутузов проснулся, тяжело откашлялся и оглянул генералов.
– Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче (потому что уже первый час), не может быть изменена, – сказал он. – Вы ее слышали, и все мы исполним наш долг. А перед сражением нет ничего важнее… (он помолчал) как выспаться хорошенько.
Он сделал вид, что привстает. Генералы откланялись и удалились. Было уже за полночь. Князь Андрей вышел.

Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней! Вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял с Несвицким, и стал ходить перед домом.
Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! – думал он. – Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говорит опять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что ж? – «Ну, а потом, – отвечает сам себе князь Андрей, – я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князь Андрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»