Петипа, Мариус Иванович
Поделись знанием:
– Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, – говорил князь Андрей, видимо смущенный. – Я согласен, что и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.
– Гм… гм… – проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. – Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.
– Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.
В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.
– Через час, я думаю.
– Успеем переодеть?
– Не знаю, генерал…
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.
Через полчаса всё опять пришло в прежний порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир, опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его.
– Это что еще? Это что! – прокричал он, останавливаясь. – Командира 3 й роты!..
– Командир 3 й роты к генералу! командира к генералу, 3 й роты к командиру!… – послышались голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера.
Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича уже «генерала в 3 ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался из за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения. Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.
– Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это что? – крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3 й роты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других шинелей. – Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите от своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!… А?…
Ротный командир, не спуская глаз с начальника, всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом прижимании он видел теперь свое спасенье.
– Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там в венгерца наряжен? – строго шутил полковой командир.
– Ваше превосходительство…
– Ну что «ваше превосходительство»? Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство – никому неизвестно.
– Ваше превосходительство, это Долохов, разжалованный… – сказал тихо капитан.
– Что он в фельдмаршалы, что ли, разжалован или в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме.
– Ваше превосходительство, вы сами разрешили ему походом.
– Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так, молодые люди, – сказал полковой командир, остывая несколько. – Разрешил? Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Полковой командир помолчал. – Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Что? – сказал он, снова раздражаясь. – Извольте одеть людей прилично…
И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3 й роте.
– Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.
– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.
– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.
– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
– Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.
И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:
– Очень доволен, ваше высокопревосходительство.
– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.
Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:
– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.
– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.
– Это Долохов, – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.
– Или у вас денег много завелось?
– Приходи.
– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.
– Да что ж, до первого дела…
– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.
Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.
– А… – сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по французски начатый разговор.
– Я только говорю одно, генерал, – говорил Кутузов с приятным изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое неторопливо сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием слушал себя. – Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но обстоятельства бывают сильнее нас, генерал.
И Кутузов улыбнулся с таким выражением, как будто он говорил: «Вы имеете полное право не верить мне, и даже мне совершенно всё равно, верите ли вы мне или нет, но вы не имеете повода сказать мне это. И в этом то всё дело».
Австрийский генерал имел недовольный вид, но не мог не в том же тоне отвечать Кутузову.
– Напротив, – сказал он ворчливым и сердитым тоном, так противоречившим лестному значению произносимых слов, – напротив, участие вашего превосходительства в общем деле высоко ценится его величеством; но мы полагаем, что настоящее замедление лишает славные русские войска и их главнокомандующих тех лавров, которые они привыкли пожинать в битвах, – закончил он видимо приготовленную фразу.
Кутузов поклонился, не изменяя улыбки.
– А я так убежден и, основываясь на последнем письме, которым почтил меня его высочество эрцгерцог Фердинанд, предполагаю, что австрийские войска, под начальством столь искусного помощника, каков генерал Мак, теперь уже одержали решительную победу и не нуждаются более в нашей помощи, – сказал Кутузов.
Генерал нахмурился. Хотя и не было положительных известий о поражении австрийцев, но было слишком много обстоятельств, подтверждавших общие невыгодные слухи; и потому предположение Кутузова о победе австрийцев было весьма похоже на насмешку. Но Кутузов кротко улыбался, всё с тем же выражением, которое говорило, что он имеет право предполагать это. Действительно, последнее письмо, полученное им из армии Мака, извещало его о победе и о самом выгодном стратегическом положении армии.
– Дай ка сюда это письмо, – сказал Кутузов, обращаясь к князю Андрею. – Вот изволите видеть. – И Кутузов, с насмешливою улыбкой на концах губ, прочел по немецки австрийскому генералу следующее место из письма эрцгерцога Фердинанда: «Wir haben vollkommen zusammengehaltene Krafte, nahe an 70 000 Mann, um den Feind, wenn er den Lech passirte, angreifen und schlagen zu konnen. Wir konnen, da wir Meister von Ulm sind, den Vortheil, auch von beiden Uferien der Donau Meister zu bleiben, nicht verlieren; mithin auch jeden Augenblick, wenn der Feind den Lech nicht passirte, die Donau ubersetzen, uns auf seine Communikations Linie werfen, die Donau unterhalb repassiren und dem Feinde, wenn er sich gegen unsere treue Allirte mit ganzer Macht wenden wollte, seine Absicht alabald vereitelien. Wir werden auf solche Weise den Zeitpunkt, wo die Kaiserlich Ruseische Armee ausgerustet sein wird, muthig entgegenharren, und sodann leicht gemeinschaftlich die Moglichkeit finden, dem Feinde das Schicksal zuzubereiten, so er verdient». [Мы имеем вполне сосредоточенные силы, около 70 000 человек, так что мы можем атаковать и разбить неприятеля в случае переправы его через Лех. Так как мы уже владеем Ульмом, то мы можем удерживать за собою выгоду командования обоими берегами Дуная, стало быть, ежеминутно, в случае если неприятель не перейдет через Лех, переправиться через Дунай, броситься на его коммуникационную линию, ниже перейти обратно Дунай и неприятелю, если он вздумает обратить всю свою силу на наших верных союзников, не дать исполнить его намерение. Таким образом мы будем бодро ожидать времени, когда императорская российская армия совсем изготовится, и затем вместе легко найдем возможность уготовить неприятелю участь, коей он заслуживает».]
Кутузов тяжело вздохнул, окончив этот период, и внимательно и ласково посмотрел на члена гофкригсрата.
– Но вы знаете, ваше превосходительство, мудрое правило, предписывающее предполагать худшее, – сказал австрийский генерал, видимо желая покончить с шутками и приступить к делу.
Он невольно оглянулся на адъютанта.
– Извините, генерал, – перебил его Кутузов и тоже поворотился к князю Андрею. – Вот что, мой любезный, возьми ты все донесения от наших лазутчиков у Козловского. Вот два письма от графа Ностица, вот письмо от его высочества эрцгерцога Фердинанда, вот еще, – сказал он, подавая ему несколько бумаг. – И из всего этого чистенько, на французском языке, составь mеmorandum, записочку, для видимости всех тех известий, которые мы о действиях австрийской армии имели. Ну, так то, и представь его превосходительству.
Князь Андрей наклонил голову в знак того, что понял с первых слов не только то, что было сказано, но и то, что желал бы сказать ему Кутузов. Он собрал бумаги, и, отдав общий поклон, тихо шагая по ковру, вышел в приемную.
Несмотря на то, что еще не много времени прошло с тех пор, как князь Андрей оставил Россию, он много изменился за это время. В выражении его лица, в движениях, в походке почти не было заметно прежнего притворства, усталости и лени; он имел вид человека, не имеющего времени думать о впечатлении, какое он производит на других, и занятого делом приятным и интересным. Лицо его выражало больше довольства собой и окружающими; улыбка и взгляд его были веселее и привлекательнее.
Кутузов, которого он догнал еще в Польше, принял его очень ласково, обещал ему не забывать его, отличал от других адъютантов, брал с собою в Вену и давал более серьезные поручения. Из Вены Кутузов писал своему старому товарищу, отцу князя Андрея:
«Ваш сын, – писал он, – надежду подает быть офицером, из ряду выходящим по своим занятиям, твердости и исполнительности. Я считаю себя счастливым, имея под рукой такого подчиненного».
В штабе Кутузова, между товарищами сослуживцами и вообще в армии князь Андрей, так же как и в петербургском обществе, имел две совершенно противоположные репутации.
Одни, меньшая часть, признавали князя Андрея чем то особенным от себя и от всех других людей, ожидали от него больших успехов, слушали его, восхищались им и подражали ему; и с этими людьми князь Андрей был прост и приятен. Другие, большинство, не любили князя Андрея, считали его надутым, холодным и неприятным человеком. Но с этими людьми князь Андрей умел поставить себя так, что его уважали и даже боялись.
Выйдя в приемную из кабинета Кутузова, князь Андрей с бумагами подошел к товарищу,дежурному адъютанту Козловскому, который с книгой сидел у окна.
– Ну, что, князь? – спросил Козловский.
– Приказано составить записку, почему нейдем вперед.
– А почему?
Князь Андрей пожал плечами.
– Нет известия от Мака? – спросил Козловский.
– Нет.
– Ежели бы правда, что он разбит, так пришло бы известие.
– Вероятно, – сказал князь Андрей и направился к выходной двери; но в то же время навстречу ему, хлопнув дверью, быстро вошел в приемную высокий, очевидно приезжий, австрийский генерал в сюртуке, с повязанною черным платком головой и с орденом Марии Терезии на шее. Князь Андрей остановился.
– Генерал аншеф Кутузов? – быстро проговорил приезжий генерал с резким немецким выговором, оглядываясь на обе стороны и без остановки проходя к двери кабинета.
– Генерал аншеф занят, – сказал Козловский, торопливо подходя к неизвестному генералу и загораживая ему дорогу от двери. – Как прикажете доложить?
Неизвестный генерал презрительно оглянулся сверху вниз на невысокого ростом Козловского, как будто удивляясь, что его могут не знать.
– Генерал аншеф занят, – спокойно повторил Козловский.
Лицо генерала нахмурилось, губы его дернулись и задрожали. Он вынул записную книжку, быстро начертил что то карандашом, вырвал листок, отдал, быстрыми шагами подошел к окну, бросил свое тело на стул и оглянул бывших в комнате, как будто спрашивая: зачем они на него смотрят? Потом генерал поднял голову, вытянул шею, как будто намереваясь что то сказать, но тотчас же, как будто небрежно начиная напевать про себя, произвел странный звук, который тотчас же пресекся. Дверь кабинета отворилась, и на пороге ее показался Кутузов. Генерал с повязанною головой, как будто убегая от опасности, нагнувшись, большими, быстрыми шагами худых ног подошел к Кутузову.
– Vous voyez le malheureux Mack, [Вы видите несчастного Мака.] – проговорил он сорвавшимся голосом.
Лицо Кутузова, стоявшего в дверях кабинета, несколько мгновений оставалось совершенно неподвижно. Потом, как волна, пробежала по его лицу морщина, лоб разгладился; он почтительно наклонил голову, закрыл глаза, молча пропустил мимо себя Мака и сам за собой затворил дверь.
Слух, уже распространенный прежде, о разбитии австрийцев и о сдаче всей армии под Ульмом, оказывался справедливым. Через полчаса уже по разным направлениям были разосланы адъютанты с приказаниями, доказывавшими, что скоро и русские войска, до сих пор бывшие в бездействии, должны будут встретиться с неприятелем.
Князь Андрей был один из тех редких офицеров в штабе, который полагал свой главный интерес в общем ходе военного дела. Увидав Мака и услыхав подробности его погибели, он понял, что половина кампании проиграна, понял всю трудность положения русских войск и живо вообразил себе то, что ожидает армию, и ту роль, которую он должен будет играть в ней.
| Мариус Петипа | |||||||
| Marius Petipa | |||||||
 Мариус Петипа, 1898 год | |||||||
| Место рождения: | |||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Место смерти: | |||||||
| Профессия: | |||||||
| Гражданство: | |||||||
| Театр: | |||||||
| Награды: |
| ||||||
Ма́риус[1] Ива́нович Петипа́ (фр. Marius Petipa, 11 марта 1818 — 1 (14) июля 1910) — французский и российский солист балета, балетмейстер, театральный деятель и педагог.
Содержание
Биография
Мариус Петипа родился 11 марта 1818 года в Марселе в семье французского артиста балета и балетмейстера Жана-Антуана Петипа и драматической актрисы Викторины Морель-Грассо. Его старший брат Люсьен Петипа в дальнейшем стал известным танцовщиком, сестра Викторина Петипа — певицей и актрисой.
Учился балетному искусству у своего отца, брал также уроки у Огюста Вестриса. В детском возрасте начал выступать на сцене в балетах, поставленных его отцом. Первой исполненной им партией была роль мальчика из Савойи в балете «Танцемания» (постановка Ж. А. Петипа по хореографии П. Гарделя). Работал балетмейстером в Нанте. В молодости гастролировал с отцом, выступая во Франции, в США и в Испании.
В 1847 году Петипа по приглашению российских властей приехал в Петербург. Его дебют состоялся на сцене Петербургского Большого (Каменного) театра. В том же году дебютировал в качестве балетмейстера. После этого работал в России — сначала как солист балета и педагог, с 1862 года — как балетмейстер. С 1869 по 1903 годы занимал должность главного балетмейстера. В 1894 году получил российское подданство.
Мариус Петипа скончался в Гурзуфе 1 (14) июля 1910 года. Похоронен на Тихвинском кладбище Александро-Невской Лавры Санкт-Петербурга[2].
Семья
- Первая жена — Мария Суровщикова, русская артистка балета, солистка Императорских театров. Их брак продолжался 15 лет — с 1854 по 1869 год. Дети — Мария (р. 1857), русская артистка балета, солистка Императорских театров; Иван (р. 1859).
- Вторая жена — Любовь Савицкая, дочь известного актёра Леонида Леонидова, артистка балета Императорских театров. Их брак продолжался с 1882 года и до кончины балетмейстера. Дети — Надежда (р. 1874), Евгения (р. 1877), Виктор (р. 1879), Любовь (р. 1880), Марий (р. 1884), Вера (р. 1885).
Также Мариус Петипа имел внебрачных детей — сына Мариуса Петипа (р. 1850), ставшего драматическим актёром, от актрисы Терезы Бурден и девочку, от работницы театра, с которой он жил долгое время.
Репертуар
- Опера Ле Пелетье, Париж
- 22 декабря 1841 — дивертисмент* в опере Фроманталя Галеви «Королева Кипра[en]», хореограф Жозеф Мазилье (с участием Адель Дюмилатр, Луизы Фицджеймс, Полины Леру и Огюста Мабиля)
- Большой театр, Санкт-Петербург
- 1847 — Люсьен Д’Эрвильи**, «Пахита», балетмейстеры М. Петипа и Фредерик (по Жозефу Мазилье)
- 1848 — Фабио, «Сатанилла, или Любовь и ад», балетмейстеры М. Петипа и Ж. Петипа (по Жозефу Мазилье)
- 1848 — Граф Альберт, «Жизель», балетмейстеры Жан Коралли и Жюль Перро
- 1848 — Ахмет, «Пери», балетмейстер Фредерик
- 1848 — Феб де Шатопер, «Эсмеральда», балетмейстер Жюль Перро
- 1849 — Дьяволино, «Катарина, дочь разбойника», балетмейстер Жюль Перро
- 1849 — «Мечта художника, или Одушевлённый портрет», балетмейстер Жюль Перро
- 1849 — Освальд*, «Лида, швейцарская молочница», балетмейстеры М. Петипа и Жюль Перро
- 1850 — Граф, «Своенравная жена», балетмейстер Жюль Перро
- 1854 — Фауст, «Фауст», балетмейстер Жюль Перро
- 1858 — Конрад**, «Корсар», балетмейстер Жюль Перро (по Жозефу Мазилье)
- 1859 — «Парижский рынок», балетмейстер М. Петипа — Симон — первый исполнитель
- 1862 — Лорд Вильсон и Таор*, «Дочь фараона» собственного сочинения
(*) — первый исполнитель партии
(**) — первый исполнитель партии в Санкт-Петербурге
Постановки в Большом театре Санкт-Петербурга
Балеты
- 1847 — «Пахита» — Большой балет в 2 актах 3 картинах Эдуара Дельдеве (инструментовка Константина Лядова), (по Жозефу Мазилье, совместно с Фредериком)
- 1848 — «Сатанилла, или Любовь и ад» — Большой пантомимный балет в 3 актах 7 картинах Наполеона Ребера и Франсуа Бенуа (инструментовка Константина Лядова), (по Жозефу Мазилье, совместно с Жаном Петипа)
- 1849 — «Лида, швейцарская молочница» — Демихарактерный балет в 2 актах 3 картинах Адальберта Гировеца, (совместно с Жюлем Перро), в бенефис Мариуса Петипа
- 1858 — «Брак во времена регентства» — Балет в 2 актах Цезаря Пуни, для бенефиса Марии Суровщиковой-Петипа
- 1859 — «Венецианский карнавал» — Большое па де де Цезаря Пуни на тему Николо Паганини
- 1859 — «Парижский рынок» — Комический балет в 1 акте Цезаря Пуни, для бенефиса Марии Суровщиковой-Петипа
- 1860 — «Голубая георгина» — Фантастический балет в 2 актах Цезаря Пуни; возобновление — 1875 (1 действие)
- 1862 — «Дочь фараона» — Большой балет в 3 актах 9 картинах с прологом и эпилогом Цезаря Пуни, для бенефиса Каролины Розати; возобновление — 1885
- 1863 — «Корсар» — Большой балет в 4 актах 5 картинах Адольфа Адана и Цезаря Пуни, (по Жозефу Мазилье)
- 1863 — «Ливанская красавица, или Горный дух» — Большой фантастический балет в 3 актах 7 картинах с прологом и апофеозом Цезаря Пуни
- 1865 — «Путешествующая танцовщица» — Эпизод в 1 акте Цезаря Пуни, для бенефиса Николая Гольца
- 1866 — «Флорида» — Балет в 3 актах 5 картинах Цезаря Пуни
- 1867 — «Фауст» — Большой фантастический балет в 3 актах 7 картинах на музыку Джакомо Паницца и Цезаря Пуни, (по Жюлю Перро); возобновление — 1875
- 1868 — «Корсар» — Большой балет в 4 актах 5 картинах Адольфа Адана и Цезаря Пуни, с новым па «Оживлённый сад» на музыку Лео Делиба, для бенефиса Адели Гранцовой; возобновление — 1880
- 1868 — «Царь Кандавл» — Фантастический балет в 4 актах 6 картинах Цезаря Пуни, для бенефиса Генриетты Дор
- 1870 — «Катарина, дочь разбойника» — Большой балет в 3 актах 4 картинах Цезаря Пуни (по Жюлю Перро)
- 1871 — «Трильби» — Фантастический балет в 2 актах 3 картинах Юлия Гербера, для бенефиса Адели Гранцовой; возобновление — 1883
- 1871 — «Две звезды» — Анакреонтическая картина в 1 акте Цезаря Пуни, для бенефиса Екатерины Вазем, Анны Вергиной и Павла Гердта
- 1871 — «Дон Кихот» — Большой балет в 5 актах 11 картинах Людвига Минкуса, новая редакция
- 1872 — «Камарго» — Большой балет в 3 актах 9 картинах Людвига Минкуса, для бенефиса Адели Гранцовой
- 1874 — «Бабочка» — Фантастический балет в 4 актах Людвига Минкуса, для бенефиса Екатерины Вазем
- 1874 — «Наяда и рыбак» — Фантастический балет в 3 актах 5 картинах Цезаря Пуни
- 1875 — «Бандиты» — Балет в 2 актах 5 картинах с прологом Людвига Минкуса
- 1876 — «Приключения Пелея» — Мифологический балет в 3 актах 5 картинах Людвига Минкуса
- 1876 — «Сон в летнюю ночь» — Фантастический балет в 1 акте на музыку Феликса Мендельсона Бартольди и Людвига Минкуса
- 1877 — «Баядерка» — Большой балет в 4 актах 7 картинах с апофеозом Людвига Минкуса, для бенефиса Екатерины Вазем
- 1878 — «Роксана, краса Черногории» — Фантастический балет в 4 актах Людвига Минкуса
- 1879 — «Дочь снегов» — Фантастический балет в 3 актах 5 картинах Людвига Минкуса, для бенефиса Екатерины Вазем
- 1879 — «Фризак цирюльник, или Двойная свадьба» — Комический фарс в 1 акте на музыку Ж. Снеля в оркестровке Людвига Минкуса
- 1879 — «Млада» — Фантастический балет в 4 актах 9 картинах Людвига Минкуса, для бенефиса Евгении Соколовой
- 1880 — «Дева Дуная» — Балет в 2 актах 4 картинах Адольфа Адана (по Филиппо Тальони), для бенефиса Екатерины Вазем
- 1881 — «Зорайя, мавританка в Испании» — Большой балет в 4 актах 7 картинах Людвига Минкуса
- 1881 — «Пахита» — Большой балет в 2 актах Эдуара Дельдеве с новыми номерами на музыку Людвига Минкуса: па де труа, гран па и детская мазурка
- 1882 — «Пакеретта» — Большой балет в 4 актах 7 картинах на музыку Петера Бенуа, Цезаря Пуни и Людвига Минкуса
- 1883 — «Кипрская статуя» — Балет в 4 актах 6 картинах с апофеозом Ю. И. Трубецкого
- 1884 — «Жизель» — Фантастический балет в 2 актах Адольфа Адана (по Жану Коралли и Жюлю Перро)
- 1884 — «Коппелия» — Балет в 3 актах Лео Делиба
- 1885 — «Своенравная жена» — Большой балет в 4 актах 5 картинах Адольфа Адана и Людвига Минкуса
- 1885 — «Тщетная предосторожность» — Комический балет в 3 актах 4 картинах Петера Гертеля (совместно с Львом Ивановым)
- 1886 — «Приказ короля» — Большой балет в 4 актах 6 картинах А. Визентини
Танцы в операх
- 1849 — «Марта» Фридриха фон Флотова — дивертисмент на музыку Цезаря Пуни в 1-м акте: национальный танец, характерное па, английское па; итальянская оперная труппа
- 1868 — «Орфей» Кристофа Виллибальда Глюка — танцы и мимические группы
- 1872 — «Гамлет» Амбруаза Тома — странствующие комедианты в 3-м акте, весенний праздник в 5-м акте; итальянская оперная труппа
- 1875 — «Аида» Джузеппе Верди — танцы жриц в 1-м акте, танцы негров, танцы альмей во 2-м акте; итальянская оперная труппа
- 1878 — «Тангейзер» Рихарда Вагнера; итальянская оперная труппа
- 1879 — «Гуарани» Карлоса Гомеса — танец дикарей, па со стрелами, марш; итальянская оперная труппа
- 1880 — «Царица Савская» Карла Гольдмарка — амазонки, невольницы, негры в 1-м акте, танец альмей, па баядерок, танец чёрта, вакханалия в 4-м акте; итальянская оперная труппа
- 1881 — «Мефистофель» Арриго Бойто — обертас в 1-м акте, хоровод на шабаше во 2 акте, хореа в 4 акте; итальянская оперная труппа
- 1881 — «Король Лахорский» Жюля Массне — танцы альмей во 2-м акте, фантастический балет : адажио, мелодия и вариация, вальс и финал в 3-м акте; итальянская оперная труппа
- 1882 — «Роберт-Дьявол» Джакомо Мейербера — танцы в 3-м акте
- 1882 — «Гугеноты» Джакомо Мейербера — нимфы во 2-м акте, цыганский танец в 3-м акте
- 1882 — «Фауст» Шарля Гуно — вальс во 2-м акте, Вальпургиева ночь в 5-м акте. В том же году состоялось первое представление «Вальпургиевой ночи» как отдельного балета.
- 1883 — «Кавказский пленник» Цезаря Кюи — восточный танец, лезгинка в 3-м акте
- 1884 — «Лалла-Рук» Фелисьена Давида — танец кашемиров в 1-м акте
- 1884 — «Рогнеда» Александра Серова — хоровод, пляска скоморохов во 2-м акте
- 1884 — «Демон» Антона Рубинштейна — восточная пляска и лезгинка во 2-м акте, возобновление
- 1882 — «Кармен» Жоржа Бизе — морена во 2-м акте, бег быков, чулосы, пикадоры, фанданго, оле в 4 акте
- 1885 — «Манон» Жюля Массне — танцы в 3-м акте
Постановки в Московском Большом театре
Балеты
- 1848 — «Пахита» — Большой балет в 3 актах Эдуара Дельдеве (инструментовка Константина Лядова), (по Жозефу Мазилье)
- 1849 — «Сатанилла, или Любовь и ад» — Большой пантомимный балет в 3 актах Наполеона Ребера и Франсуа Бенуа (инструментовка Константина Лядова), (по Жозефу Мазилье); возобновление — 1866
- 1864 — «Дочь фараона» — Большой балет в 3 актах 9 картинах с прологом и эпилогом Цезаря Пуни; возобновление — 1891
- 1868 — «Парижский рынок» — Комический балет в 1 акте Цезаря Пуни
- 1865 — «Путешествующая танцовщица» — Эпизод в 1 акте Цезаря Пуни
- 1868 — «Корсар» — Большой балет в 4 актах Адольфа Адана, Цезаря Пуни и Лео Делиба
- 1868 — «Царь Кандавл» — Фантастический балет в 4 актах 6 картинах Цезаря Пуни
- 1869 — «Дон Кихот» — Большой балет в 4 актах 8 картинах Людвига Минкуса, в бенефис Анны Собещанской
- 1870 — «Трильби» — Фантастический балет в 2 актах 3 картинах Юлия Гербера, в бенефис Полины Карпаковой
- 1883 — «Ночь и день» — Фантастический балет в 1 акте Людвига Минкуса, парадный спектакль по случаю коронации Императора Александра III
- 1896 — «Пробуждение Флоры» — Анакреонтический балет в 1 акте Рикардо Дриго
- 1896 — «Прелестная жемчужина» — Балет в 1 акте Рикардо Дриго, торжественный спектакль по случаю Священного Коронования Их Императорских Величеств Николая II и Александры Фёдоровны
Танцы в операх
- 1849 — «Страделла» Фридриха фон Флотова — полька во 2-м акте
Постановки в Мариинском театре
Балеты
- 1870 — «Брак во времена регентства» — Балет в 2 актах Цезаря Пуни, возобновление
- 1881 — «Маркитантка» — Балет в 1 акте Цезаря Пуни
- 1886 — «Волшебные пилюли» — Феерия-балет в 3 актах 13 картинах Людвига Минкуса
- 1886 — «Жертвы Амуру, или Радости любви» — Балет в 1 акте Людвига Минкуса, для прощального бенефиса Евгении Соколовой
- 1886 — «Эсмеральда» — Балет в 4 актах 5 картинах Цезаря Пуни и Рикардо Дриго, (по Жюлю Перро); возобновление — 1899
- 1887 — «Гарлемский тюльпан» — Фантастический балет в 3 актах 4 картинах Бориса Фитингоф-Шеля (совместно с Львом Ивановым)
- 1888 — «Весталка» — Балет в 3 актах 4 картинах Михаила Иванова
- 1889 — «Талисман» — Большой фантастический балет в 4 актах 7 картинах с прологом и эпилогом Рикардо Дриго, для бенефиса Елены Корнальба; возобновление — 1895
- 1889 — «Капризы бабочки» — Балет в 1 акте Николая Кроткова; возобновление — 1895
- 1889 — «Сон в летнюю ночь» — Фантастический балет в 1 акте на музыку Феликса Мендельсона Бартольди и Людвига Минкуса, возобновление
- 1890 — «Спящая красавица» — Балет-феерия в 3 актах с прологом Петра Чайковского
- 1890 — «Ненюфар» — Хореографическая фантазия в 1 акте Николая Кроткова
- 1891 — «Калькабрино» — Фантастический балет в 3 актах Людвига Минкуса, для бенефиса Карлотты Брианца
- 1891 — «Царь Кандавл» — Фантастический балет в 4 актах 6 картинах Цезаря Пуни, возобновление для бенефиса Христиана Иогансона
- 1892 — «Сильфида» — Балет в 2 актах Жана Шнейцхоффера с новыми музыкальными номерами Рикардо Дриго (по программе Филиппо Тальони)
- 1892 — «Пахита» — Большой балет в 2 актах Эдуара Дельдеве и Людвига Минкуса, возобновление
- 1892 — «Наяда и рыбак» — Фантастический балет в 3 актах 5 картинах Цезаря Пуни, возобновление
- 1892 — «Щелкунчик» — Фантастический балет в 2 актах Петра Чайковского по мотивам сказки Э. Т. А. Гофмана «Щелкунчик и мышиный король»
- 1894 — «Тщетная предосторожность» — Комический балет в 3 актах 4 картинах Петера Гертеля, возобновление
- 1895 — «Лебединое озеро» Петра Чайковского (совместно с Львом Ивановым), в бенефис Пьерины Леньяни
- 1895 — «Пробуждение Флоры» — Анакреонтический балет в 1 акте Рикардо Дриго, возобновление для прощального бенефиса М. К. Андерсон
- 1895 — «Парижский рынок» — Комический балет в 1 акте Цезаря Пуни, возобновление для прощального бенефиса М. К. Андерсон
- 1895 — «Конёк-Горбунок, или Царь-девица» — Волшебный балет в 4 актах 8 картинах с апофеозом Цезаря Пуни (по Артуру Сен-Леону)
- 1896 — «Привал кавалерии» — Характерный балет в 1 акте Ивана Армсгеймера, для бенефиса Марии Петипа
- 1896 — «Млада» — Фантастический балет в 4 актах 9 картинах Людвига Минкуса, возобновление
- 1896 — «Синяя борода» — Балет-феерия в 3 актах 7 картинах с апофеозом Петра Шенка, в бенефис за 50 лет службы Мариуса Петипа
- 1898 — «Раймонда» Балет в 3 актах 4 картинах Александра Глазунова, для бенефиса Пьерины Леньяни
- 1898 — «Дочь фараона» — Большой балет в 3 актах 9 картинах с прологом и эпилогом Цезаря Пуни, возобновление для прощального бенефиса Анны Иогансон
- 1899 — «Корсар» — Большой балет в 4 актах Адольфа Адана, Цезаря Пуни, Лео Делиба, с новым вальсом и адажио на музыку Рикардо Дриго, возобновление для бенефиса Пьерины Леньяни
- 1899 — «Жизель» — Фантастический балет в 2 актах Адольфа Адана, возобновление для дебюта Энрикеты Гримальди
- 1900 — «Испытание Дамиса» — Балет в 1 акте Александра Глазунова, для бенефиса Пьерины Леньяни
- 1900 — «Жемчужина (Прелестная жемчужина)» — Балет в 1 акте Рикардо Дриго, возобновление для бенефиса Пьерины Леньяни
- 1900 — «Времена года» — Аллегорический балет в 1 акте Александра Глазунова, для бенефиса Матильды Кшесинской
- 1900 — «Арлекинада» — Балет в 2 актах Рикардо Дриго, для бенефиса Матильды Кшесинской
- 1900 — «Баядерка» — Большой балет в 4 актах 7 картинах с апофеозом Людвига Минкуса, возобновление для бенефиса Павла Гердта
- 1901 — «Фиаметта» — Фантастический балет в 4 актах Людвига Минкуса (совместно с Львом Ивановым), для бенефиса кордебалета
- 1903 — «Волшебное зеркало» — Большой фантастический балет в 4 актах 7 картинах Арсения Корещенко, в бенефис за 55 лет службы Мариуса Петипа
Танцы в операх
- 1874 — «Тангейзер» Рихарда Вагнера — группы: вакханки, нимфы, грации, пастухи, сатиры, наяды и сирены в 1-м акте; возобновление — 1899
- 1875 — «Демон» Антона Рубинштейна — восточная пляска и лезгинка во 2-м акте
- 1882 — «Роберт-Дьявол» Джакомо Мейербера — па де синк во 2-м акте, танцы в 3-м акте; итальянская оперная труппа
- 1882 — «Кармен» Жоржа Бизе — морена во 2-м акте, бег быков, чулосы, пикадоры, фанданго, оле в 4 акте; итальянская оперная труппа
- 1882 — «Гугеноты» Джакомо Мейербера — нимфы во 2-м акте, цыганский танец в 3-м акте; итальянская оперная труппа; возобновление — 1899
- 1883 — «Джоконда» Амилькаре Понкьелли; итальянская оперная труппа
- 1883 — «Северная звезда» Джакомо Мейербера; итальянская оперная труппа
- 1883 — «Ричард III» Жерве-Бернара Сальвейра; итальянская оперная труппа
- 1883 — «Филемон и Бавкида» Шарля Гуно — танец вакханок во 2-м акте; итальянская оперная труппа
- 1884 — «Нерон» Антона Рубинштейна; итальянская оперная труппа
- 1884 — «Альдона» Амилькаре Понкьелли — народный танец в 1-м акте, андалузский танец, танцы греческих невольниц, солдаты во 2-м акте; итальянская оперная труппа
- 1884 — «Лакме» Лео Делиба — танцы баядерок, терана, заклинание змей во 2-м акте; итальянская оперная труппа
- 1886 — «Тамара» Бориса Фитингоф-Шеля — баядерки, лезгинка во 2-м акте, видения Тамары в 4-м акте
- 1886 — «Руслан и Людмила» Михаила Глинки — танцы и группы с вуалями во 2-м акте, танцы невольниц Черномора, восточные танцы, лезгинка в 4-м акте
- 1886 — «Мефистофель» Арриго Бойто — обертас в 1-м акте, хоровод на шабаше во 2 акте, хореа в 4 акте
- 1887 — «Фенелла, или Немая из Портичи» Даниэля Обера — гюараш, болеро, тарантелла в 1-м акте
- 1888 — «Джоконда» Амилькаре Понкьелли — фурлана в 1-м акте, Танцы часов: Утро, День, Вечер, Ночь в 3-м акте
- 1890 — «Пиковая дама» Петра Чайковского — интермедия «Искренность пастушки» во 2-м акте
- 1891 — «Иоанн Лейденский» Джакомо Мейербера — вальс во 2-м акте, редова, кадриль-патинер, па де фрилез в 3-м акте, группы и танцы в 5 акте
- 1895 — «Дубровский» Эдуарда Направника — кадриль (контрданс) и полонез в 4-м акте
- 1897 — «Гензель и Гретель» Энгельберта Хумпердинка — группы ангелов
- 1897 — «Фра-Дьяволо» Даниэля Обера — тарантелла в 3-м акте
- 1898 — «Дон Жуан» Вольфганга Амадея Моцарта — выход масок, танец роз и бабочек, менуэт во 2-м акте
- 1898 — «Фераморс» Антона Рубинштейна — танцы баядерок, танцы невест, общий танец в 1-м акте, группы баядерок в 3-м акте
Постановки на других сценах
- 1855 — «Звезда Гренады» — Дивертисмент на музыку Цезаря Пуни — Михайловский театр
- 1856 — «Русалка» Александра Даргомыжского — славянская и цыганская пляски во 2-м акте, танцы русалок в 4-м акте (совместно с Н. Гольцем) — Санкт-Петербург, Театр-цирк
- 1857 — «Роза, фиалка и бабочка» — Хореографическая сцена в 1 акте Петра Ольденбургского — Царское Село, придворный спектакль
- 1861 — «Терпсихора» — Балет в 1 акте Цезаря Пуни — Царское Село, придворный спектакль
- 1866 — «Титания» — Балет в 1 акте Цезаря Пуни — Санкт-Петербург, дворец Великой княгини Елены Павловны
- 1868 — «Амур-благодетель» — Балет в 1 акте Цезаря Пуни — Санкт-Петербург, школьный театр Театрального училища
- 1868 — «Рабыня» — Дивертисмент на музыку Цезаря Пуни — Царское Село
- 1875 — «Две звезды» — Анакреонтическая картина в 1 акте Цезаря Пуни — Петергоф, парадный спектакль
- 1876 — «Сон в летнюю ночь» — Фантастический балет в 1 акте на музыку Феликса Мендельсона Бартольди и Людвига Минкуса — Петергоф, придворный спектакль
- 1886 — «Жертвы Амуру, или Радости любви» — Балет в 1 акте Людвига Минкуса — Петергоф, парадный спектакль
- 1891 — «Волшебная сказка» — Фантастический балет в 1 акте на музыку Рихтера — Санкт-Петербург, школьный театр Театрального училища
- 1894 — «Пробуждение Флоры» — Анакреонтический балет в 1 акте Рикардо Дриго — Петергоф, парадный спектакль
- 1897 — «Фетида и Пелей» — Мифологический балет в 1 акте на музыку Людвига Минкуса и Лео Делиба — Петергоф, парадный спектакль
- 1898 — «Зорайя, мавританка в Испании» — Большой балет в 4 актах 7 картинах Людвига Минкуса, возобновление — Петергоф
- 1898 — «Жемчужина (Прелестная жемчужина)» — Балет в 1 акте Рикардо Дриго — Петергоф, парадный спектакль
- 1900 — «Испытание Дамиса» — Балет в 1 акте Александра Глазунова — Санкт-Петербург, Эрмитажный театр
- 1900 — «Времена года» — Аллегорический балет в 1 акте Александра Глазунова — Санкт-Петербург, Эрмитажный театр
- 1900 — «Арлекинада» — Балет в 2 актах Рикардо Дриго — Санкт-Петербург, Эрмитажный театр
- 1900 — «Ученики Дюпре» — Балет в 2 актах на музыку А. Визентини, Лео Делиба и др. — Санкт-Петербург, Эрмитажный театр
- 1902 — «Сердце маркизы» — Пантомима в 1 акте Эрнеста Гиро — Санкт-Петербург, Эрмитажный театр
- 1904 — «Роман бутона розы» — Балет в 1 акте 3 картинах Рикардо Дриго — Санкт-Петербург, Эрмитажный театр — премьера не состоялась
Награды
- Золотая медаль «За усердие» на Станиславской ленте
- Золотая медаль «За усердие» на Анненской ленте
- Золотая медаль «За усердие» на ленте Святого Владимира
- Золотая медаль «За усердие» на ленте Святого Александра Невского
- Золотая медаль «За усердие» на Андреевской ленте
- Орден Святого Владимира 4 степени
- Орден Святой Анны 2 степени
- Орден Святого Станислава 3 степени
- Командор Ордена Академических пальм
- Командор Ордена Короны Румынии
- Офицер ордена Изабеллы Католички (Испания)
- Командор ордена Льва и Солнца (Персия)
- Медаль За спасение утопающих (Франция)
Сочинения
- Мемуары Мариуса Петипа. — СПб.: Типография "Труд", 1906.
- [www.ozon.ru/context/detail/id/1946337/ Мариус Петипа. Материалы, воспоминания, статьи]. — Л: Искусство, 1971. — 448 с. — 40 000 экз.
- [www.ozon.ru/context/detail/id/2458435/ Мемуары Мариуса Петипа]. — СПб.: Предприятие Санкт-Петербургского Союза художников, 1996. — 160 с. — 2000 экз. — ISBN 5-86685-011-7.
Библиография
- Плещеев А. [www.ozon.ru/context/detail/id/1379514/ Наш балет (1673—1899). Балет в России до начала XIX столетия и балет в Петербурге до 1899 г]. — СПб.: Издание Ф. А. Переяславцева и А. А. Плещеева, 1896. — 468 с.
- Светлов В. [www.ozon.ru/context/detail/id/1705162/ Терпсихора]. — СПб.: Арт. Зав. А.Ф. Маркса, 1906. — С. 325—330. — 351 с.
- Плещеев А. М. И. Петипа (1847—1907). — СПб., 1907.
- Чумаков В. О мемуарах балетмейстера. — СПб., 1907.
- Светлов В. [www.ozon.ru/context/detail/id/2489177/ Современный балет]. — СПб.: Товарищество Р. Голике и А. Вильборг, 1911. — 200 с. — 2000 экз.
- Иванов И., Иванов К. М. И. Петипа. 1822 — 1922). — Петроград, 1922.
- Лешков Д. [www.ozon.ru/context/detail/id/2916095/ Мариус Петипа (1822 — 1910)]. — Петроград: Издание Петроградских Академических Театров, 1922. — 72 с. — (Театральная библиотека). — 2000 экз.
- Яковлев М. Балетмейстер Мариус Петипа. Очерк из истории русского балета. — Л.: Издательство П.П. Сойкина, 1924. — 48 с. — 1500 экз.
- V. Svetloff. Marius Petipa. — London, 1930.
- Слонимский Ю. М. Петипа // [www.ozon.ru/context/detail/id/1465146/ Мастера балета]. — Л.: Искусство, 1937. — С. 201—286. — 288 с. — 5000 экз.
- 125 лет со дня рождения балетмейстера М. И. Петипа. 1822 — 1947. — Л.: Гос. ак. театр оперы и балета им. Кирова, 1947.
- Слонимский Ю. [www.ozon.ru/context/detail/id/2267071/ П. И. Чайковский и балетный театр его времени]. — М.: Государственное музыкальное издательство (МУЗГИЗ), 1956. — 336 с. — 5000 экз.
- Красовская В. [www.ozon.ru/context/detail/id/2490924/ Русский балетный театр второй половины XIX века]. — Л.—М.: Искусство, 1963. — С. 211—236. — 552 с. — 10 000 экз.
- Гаевский В. Эпоха Петипа // [books.google.ru/books/about/%D0%94%D0%BE%D0%BC_%D0%9F%D0%B5%D1%82%D0%B8%D0%BF%D0%B0.html?id=3dDfAAAAMAAJ&redir_esc=y Дом Петипа]. — М.: Артист. Режиссёр. Театр, 2000. — С. 9—150. — 432 с. — 6000 экз. — ISBN 5-87334-042-0.
- Мариус Петипа. Мемуары балетмейстера, статьи и публикации о нём / Игнатенко А.. — СПб.: Союз художников, 2003. — 480 с. — 3000 экз.
- [www.ozon.ru/context/detail/id/3880706/ Балетмейстер Мариус Петипа. Антология] / О. Федорченко, Ю. Смирнов, А. Фомкин. — СПб.: Фолиант, 2006. — 376 с. — 1000 экз. — ISBN 5-88990-057-9.
- Hormigón L. [www.danza.es/escena_editorial/publicacion.2011-01-14.6196832568 Marius Petipa en España, 1844—1847: memorias y otros materiales]. — Madrid: Danzarte Ballet, S.L., 2010. — 468 с. — ISBN 8-49359-500-4.
- Мариус Петипа, балетмейстер императорских театров // Всемирная иллюстрация : журнал. — СПб., 1872. — № 201. — С. 295.
- Плещеев А. М. И. Петипа // Всемирная иллюстрация : журнал. — СПб., 1896. — № 1454. — С. 611.
- Н. Б[езобразов]. М. И. Петипа (К 50-летию его артистической деятельности) // Новое время : газета. — СПб., 1896. — № 23 ноября.
- Свой. К юбилею М. И. Петипа // Биржевые ведомости : газета. — СПб., 1896. — № 8 декабря.
- Б. Юбилей М. И. Петипа // Петербургская газета : газета. — СПб., 1896. — № 9 декабря.
- Свой. Бенефис М. И. Петипа // Биржевые ведомости : газета. — СПб., 1896. — № 10 декабря.
- М. И. Петипа, к 50-летию арт. деятельности // Нива : журнал. — СПб., 1897. — № 7. — С. 162.
- Н. М. Б[езобразов]. М. И. Петипа (Биографический очерк к 50-летию сценической деятельности) // Ежегодник императорских театров : журнал. — СПб., 1896—1897. — С. 426—433.
- М. И. Петипа // Балет : газета. — СПб., 1907. — № 3.
- 60-летний юбилей М. И. Петипа // Петербургская газета : газета. — СПб., 1907. — № 7 марта.
- Плещеев А. М. И. Петипа (1847—1907. К 60-летию его хореографической деятельности в Петербурге) // Исторический вестник : журнал. — СПб., 1907. — С. 561—568.
- Сег. "Отец русского балета" // Театр : журнал. — СПб., 1907. — № 28. — С. 7—8.
- Юбилей М. И. Петипа // Биржевые ведомости : газета. — СПб., 1907. — № 29 мая.
- М. И. Петипа // Ежегодник императорских театров : журнал. — СПб., 1910. — № 8. — С. 161.
- М. И. Петипа // Русское слово : газета. — М., 1910. — № 3 июля.
- Светлов В. М. И. Петипа // Биржевые ведомости : газета. — СПб., 1910. — № 3 июля.
- М. И. Петипа // Речь : газета. — М., 1910. — № 4 июля.
- Плещеев А. М. И. Петипа // Петербургская газета : газета. — СПб., 1910. — № 4 июля.
- М. И. Петипа // Нива : журнал. — СПб., 1910. — № 30. — С. 539—540.
- Мариус Петипа // Обозрение театров : журнал. — СПб., 1910. — № 8 июля. — С. 6—9.
- Волынский А. Мариус Петипа // Жизнь искусства : журнал. — М., 1922. — № 12.
- Бахрушин Ю. Петипа // Экран : журнал. — М., 1922. — № 29.
- Франгопуло М. Мариус Петипа // За советское искусство : газета. — Л., 1940. — № 10 декабря.
- Солянников Н. Мои воспоминания о Мариусе Ивановиче Петипа // За советское искусство : газета. — Л., 1945. — № 14 октября.
- Лопухов Ф. Зачинатель русского балета // За советское искусство : газета. — Л., 1947. — № 22 мая.
- Солянников Н. Что давал Мариус Петипа исполнителю // За советское искусство : газета. — Л., 1947. — № 22 мая.
- Слонимский Ю. Как Петипа оказался в России? // Нева : журнал. — Л., 1968. — № 3. — С. 198—204.
- Слонимский Ю. Чародей танца. К 150-летию со дня рождения М. Петипа // Вечерний Ленинград : газета. — Л., 1968. — № 11 марта.
Напишите отзыв о статье "Петипа, Мариус Иванович"
Примечания
- ↑ Такое ударение принято в наше время. Настоящее имя Петипа — французское Мариу́с, с ударением на последнем слоге (см., напр.: Лихачёв Д. С. Воспоминания. — Изд. 2-е — СПб.: «LOGOS», 1999. — С. 70—96.)
- ↑ [funeral-spb.ru/necropols/tihvinskoe/petipa/ Биография] в проекте Санкт-Петербургских захоронений
Ссылки
- [belcanto.ru/petipa.html Биография] в проекте «Belcanto.ru»
| ||||||
Отрывок, характеризующий Петипа, Мариус Иванович
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.– Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, – говорил князь Андрей, видимо смущенный. – Я согласен, что и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.
– Гм… гм… – проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. – Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.
– Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.
В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.
– Через час, я думаю.
– Успеем переодеть?
– Не знаю, генерал…
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.
Через полчаса всё опять пришло в прежний порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир, опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его.
– Это что еще? Это что! – прокричал он, останавливаясь. – Командира 3 й роты!..
– Командир 3 й роты к генералу! командира к генералу, 3 й роты к командиру!… – послышались голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера.
Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича уже «генерала в 3 ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался из за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения. Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.
– Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это что? – крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3 й роты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других шинелей. – Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите от своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!… А?…
Ротный командир, не спуская глаз с начальника, всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом прижимании он видел теперь свое спасенье.
– Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там в венгерца наряжен? – строго шутил полковой командир.
– Ваше превосходительство…
– Ну что «ваше превосходительство»? Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство – никому неизвестно.
– Ваше превосходительство, это Долохов, разжалованный… – сказал тихо капитан.
– Что он в фельдмаршалы, что ли, разжалован или в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме.
– Ваше превосходительство, вы сами разрешили ему походом.
– Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так, молодые люди, – сказал полковой командир, остывая несколько. – Разрешил? Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Полковой командир помолчал. – Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Что? – сказал он, снова раздражаясь. – Извольте одеть людей прилично…
И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3 й роте.
– Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.
– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.
– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.
– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
– Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.
И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:
– Очень доволен, ваше высокопревосходительство.
– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.
Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:
– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.
– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.
– Это Долохов, – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.
– Или у вас денег много завелось?
– Приходи.
– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.
– Да что ж, до первого дела…
– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.
Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.
– А… – сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по французски начатый разговор.
– Я только говорю одно, генерал, – говорил Кутузов с приятным изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое неторопливо сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием слушал себя. – Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но обстоятельства бывают сильнее нас, генерал.
И Кутузов улыбнулся с таким выражением, как будто он говорил: «Вы имеете полное право не верить мне, и даже мне совершенно всё равно, верите ли вы мне или нет, но вы не имеете повода сказать мне это. И в этом то всё дело».
Австрийский генерал имел недовольный вид, но не мог не в том же тоне отвечать Кутузову.
– Напротив, – сказал он ворчливым и сердитым тоном, так противоречившим лестному значению произносимых слов, – напротив, участие вашего превосходительства в общем деле высоко ценится его величеством; но мы полагаем, что настоящее замедление лишает славные русские войска и их главнокомандующих тех лавров, которые они привыкли пожинать в битвах, – закончил он видимо приготовленную фразу.
Кутузов поклонился, не изменяя улыбки.
– А я так убежден и, основываясь на последнем письме, которым почтил меня его высочество эрцгерцог Фердинанд, предполагаю, что австрийские войска, под начальством столь искусного помощника, каков генерал Мак, теперь уже одержали решительную победу и не нуждаются более в нашей помощи, – сказал Кутузов.
Генерал нахмурился. Хотя и не было положительных известий о поражении австрийцев, но было слишком много обстоятельств, подтверждавших общие невыгодные слухи; и потому предположение Кутузова о победе австрийцев было весьма похоже на насмешку. Но Кутузов кротко улыбался, всё с тем же выражением, которое говорило, что он имеет право предполагать это. Действительно, последнее письмо, полученное им из армии Мака, извещало его о победе и о самом выгодном стратегическом положении армии.
– Дай ка сюда это письмо, – сказал Кутузов, обращаясь к князю Андрею. – Вот изволите видеть. – И Кутузов, с насмешливою улыбкой на концах губ, прочел по немецки австрийскому генералу следующее место из письма эрцгерцога Фердинанда: «Wir haben vollkommen zusammengehaltene Krafte, nahe an 70 000 Mann, um den Feind, wenn er den Lech passirte, angreifen und schlagen zu konnen. Wir konnen, da wir Meister von Ulm sind, den Vortheil, auch von beiden Uferien der Donau Meister zu bleiben, nicht verlieren; mithin auch jeden Augenblick, wenn der Feind den Lech nicht passirte, die Donau ubersetzen, uns auf seine Communikations Linie werfen, die Donau unterhalb repassiren und dem Feinde, wenn er sich gegen unsere treue Allirte mit ganzer Macht wenden wollte, seine Absicht alabald vereitelien. Wir werden auf solche Weise den Zeitpunkt, wo die Kaiserlich Ruseische Armee ausgerustet sein wird, muthig entgegenharren, und sodann leicht gemeinschaftlich die Moglichkeit finden, dem Feinde das Schicksal zuzubereiten, so er verdient». [Мы имеем вполне сосредоточенные силы, около 70 000 человек, так что мы можем атаковать и разбить неприятеля в случае переправы его через Лех. Так как мы уже владеем Ульмом, то мы можем удерживать за собою выгоду командования обоими берегами Дуная, стало быть, ежеминутно, в случае если неприятель не перейдет через Лех, переправиться через Дунай, броситься на его коммуникационную линию, ниже перейти обратно Дунай и неприятелю, если он вздумает обратить всю свою силу на наших верных союзников, не дать исполнить его намерение. Таким образом мы будем бодро ожидать времени, когда императорская российская армия совсем изготовится, и затем вместе легко найдем возможность уготовить неприятелю участь, коей он заслуживает».]
Кутузов тяжело вздохнул, окончив этот период, и внимательно и ласково посмотрел на члена гофкригсрата.
– Но вы знаете, ваше превосходительство, мудрое правило, предписывающее предполагать худшее, – сказал австрийский генерал, видимо желая покончить с шутками и приступить к делу.
Он невольно оглянулся на адъютанта.
– Извините, генерал, – перебил его Кутузов и тоже поворотился к князю Андрею. – Вот что, мой любезный, возьми ты все донесения от наших лазутчиков у Козловского. Вот два письма от графа Ностица, вот письмо от его высочества эрцгерцога Фердинанда, вот еще, – сказал он, подавая ему несколько бумаг. – И из всего этого чистенько, на французском языке, составь mеmorandum, записочку, для видимости всех тех известий, которые мы о действиях австрийской армии имели. Ну, так то, и представь его превосходительству.
Князь Андрей наклонил голову в знак того, что понял с первых слов не только то, что было сказано, но и то, что желал бы сказать ему Кутузов. Он собрал бумаги, и, отдав общий поклон, тихо шагая по ковру, вышел в приемную.
Несмотря на то, что еще не много времени прошло с тех пор, как князь Андрей оставил Россию, он много изменился за это время. В выражении его лица, в движениях, в походке почти не было заметно прежнего притворства, усталости и лени; он имел вид человека, не имеющего времени думать о впечатлении, какое он производит на других, и занятого делом приятным и интересным. Лицо его выражало больше довольства собой и окружающими; улыбка и взгляд его были веселее и привлекательнее.
Кутузов, которого он догнал еще в Польше, принял его очень ласково, обещал ему не забывать его, отличал от других адъютантов, брал с собою в Вену и давал более серьезные поручения. Из Вены Кутузов писал своему старому товарищу, отцу князя Андрея:
«Ваш сын, – писал он, – надежду подает быть офицером, из ряду выходящим по своим занятиям, твердости и исполнительности. Я считаю себя счастливым, имея под рукой такого подчиненного».
В штабе Кутузова, между товарищами сослуживцами и вообще в армии князь Андрей, так же как и в петербургском обществе, имел две совершенно противоположные репутации.
Одни, меньшая часть, признавали князя Андрея чем то особенным от себя и от всех других людей, ожидали от него больших успехов, слушали его, восхищались им и подражали ему; и с этими людьми князь Андрей был прост и приятен. Другие, большинство, не любили князя Андрея, считали его надутым, холодным и неприятным человеком. Но с этими людьми князь Андрей умел поставить себя так, что его уважали и даже боялись.
Выйдя в приемную из кабинета Кутузова, князь Андрей с бумагами подошел к товарищу,дежурному адъютанту Козловскому, который с книгой сидел у окна.
– Ну, что, князь? – спросил Козловский.
– Приказано составить записку, почему нейдем вперед.
– А почему?
Князь Андрей пожал плечами.
– Нет известия от Мака? – спросил Козловский.
– Нет.
– Ежели бы правда, что он разбит, так пришло бы известие.
– Вероятно, – сказал князь Андрей и направился к выходной двери; но в то же время навстречу ему, хлопнув дверью, быстро вошел в приемную высокий, очевидно приезжий, австрийский генерал в сюртуке, с повязанною черным платком головой и с орденом Марии Терезии на шее. Князь Андрей остановился.
– Генерал аншеф Кутузов? – быстро проговорил приезжий генерал с резким немецким выговором, оглядываясь на обе стороны и без остановки проходя к двери кабинета.
– Генерал аншеф занят, – сказал Козловский, торопливо подходя к неизвестному генералу и загораживая ему дорогу от двери. – Как прикажете доложить?
Неизвестный генерал презрительно оглянулся сверху вниз на невысокого ростом Козловского, как будто удивляясь, что его могут не знать.
– Генерал аншеф занят, – спокойно повторил Козловский.
Лицо генерала нахмурилось, губы его дернулись и задрожали. Он вынул записную книжку, быстро начертил что то карандашом, вырвал листок, отдал, быстрыми шагами подошел к окну, бросил свое тело на стул и оглянул бывших в комнате, как будто спрашивая: зачем они на него смотрят? Потом генерал поднял голову, вытянул шею, как будто намереваясь что то сказать, но тотчас же, как будто небрежно начиная напевать про себя, произвел странный звук, который тотчас же пресекся. Дверь кабинета отворилась, и на пороге ее показался Кутузов. Генерал с повязанною головой, как будто убегая от опасности, нагнувшись, большими, быстрыми шагами худых ног подошел к Кутузову.
– Vous voyez le malheureux Mack, [Вы видите несчастного Мака.] – проговорил он сорвавшимся голосом.
Лицо Кутузова, стоявшего в дверях кабинета, несколько мгновений оставалось совершенно неподвижно. Потом, как волна, пробежала по его лицу морщина, лоб разгладился; он почтительно наклонил голову, закрыл глаза, молча пропустил мимо себя Мака и сам за собой затворил дверь.
Слух, уже распространенный прежде, о разбитии австрийцев и о сдаче всей армии под Ульмом, оказывался справедливым. Через полчаса уже по разным направлениям были разосланы адъютанты с приказаниями, доказывавшими, что скоро и русские войска, до сих пор бывшие в бездействии, должны будут встретиться с неприятелем.
Князь Андрей был один из тех редких офицеров в штабе, который полагал свой главный интерес в общем ходе военного дела. Увидав Мака и услыхав подробности его погибели, он понял, что половина кампании проиграна, понял всю трудность положения русских войск и живо вообразил себе то, что ожидает армию, и ту роль, которую он должен будет играть в ней.
Категории:
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся в Марселе
- Умершие в Гурзуфе
- Умершие в Таврической губернии
- Артисты балета по алфавиту
- Артисты балета Франции
- Артисты балета Российской империи
- Артисты балета России
- Артисты балета XIX века
- Балетмейстеры по алфавиту
- Балетмейстеры Российской империи
- Балетмейстеры России
- Балетмейстеры XIX века
- Балетные педагоги по алфавиту
- Балетные педагоги Российской империи
- Балетные педагоги России
- Балетные педагоги XIX века
- Артисты балета Мариинского театра
- Кавалеры ордена Святого Владимира 4 степени
- Кавалеры ордена Святой Анны 2 степени
- Кавалеры ордена Святого Станислава 3 степени
- Командоры ордена Академических пальм
- Кавалеры ордена Короны Румынии
- Персоналии:Франция
- Петипа
