Петипа, Мариус Мариусович

Мариус Петипа
Имя при рождении:	Мариус Мариусович Петипа
Дата рождения:	1850(1850)
Дата смерти:	6 ноября 1919(1919-11-06)
Профессия:	актёр

Ма́риус Ма́риусович Петипа́ (1850—1919) — российский драматический актёр.

Биография

Мариус Мариусович Петипа родился в 1850 году. Его родители: знаменитый балетный танцор, впоследствии балетмейстер Мариус Ивановича Петипа и Тереза Бурден. Отношения родителей не переросли в семью, и они очень скоро расстались. Однако отец, у которого всего было 9 детей, не бросал ни одного своего ребёнка и всем помог подготовиться к артистической деятельности и выйти на сцену. Мариус Мариусович, получивший своё имя в честь отца, был его первенцем, старшим ребёнком.

Поначалу он окончил Санкт-Петербургское коммерческое училище. Однако по окончании училища в 1871 году дебютировал на театральных подмостках в драматических спектаклях. Свои первые шаги на театральной сцене сделал в провинциальных театрах.

С 1875 по 1888 год работал в Александринском театре. Это был период, когда на сцене Александринки властвовала оперетта, и Мариус Мариусович, обладая неплохими вокальными данными, с успехом исполнял роли Анжа Питу («Дочь рынка»), Пигмалиона («Прекрасная Галатея») и др. Позже М. М. Петипа обратился к драматическим ролям. Он блистал в образах первых любовников, фатов и резонёров. Но в 1886 году у него возникли недоразумения с дирекцией, и через какое-то время ему пришлось выйти в отставку и, покинув императорскую сцену, вновь работать в провинции. С ним вместе работала и его супруга драматическая актриса Лидия Петровна Петипа (урождённая Евстафьева).

Далее работал в частных театрах как провинции, так и в Москве: в 1886 году становится режиссёром и главным администратором в Ораниенбаумском театре; в сезон 1890 1891 в театре Е. Н. Горевой в Москве, в 1915 1917 гг. в Камерном театре. В конце 1916 года он поставил на сцене Камерного театра пьесу Сэма Бенелли «Ужин шуток».

Гастролировал с труппами по российской глубинке. До сих пор сохранены воспоминания в старых газетах с хвалебными отзывами о работах Мариуса Мариусовича Петипа в разных городах: Барнауле, Саратове, Омске, Казани, Владикавказе и других городах.

Жизнь артистов частных театров была ещё тяжелее, чем при императорских театрах, и в отличие от государственных казённых сцен, очень зависела от доходов со спектаклей. Сайт города Витебска рассказывает, как однажды летом 1891 года труппа организовала гастроли в Витебск, однако почти в стотысячном городе не было продано ни одного билета на все объявленные гастрольные спектакли! Разобидевшийся Мариус Мариусович решил немедленно покинуть город, не давая в нём ни одного представления, и больше никогда в жизни не заезжал в этот город.

Мариус Мариусович обладал умением красиво носить костюмы и фраки, у него была пленительная внешность; всё это делало его идеальным актёром на амплуа героев-любовников и фатов. Например, роль Фигаро Петипа с успехом исполнял в разных театрах и в разное время: в 1883 году в Александринском театре, в 1890 году в театре Горевой, в 1915 году в Камерном театре.

Критика писала о нем: «Обладал прекрасными сценическими данными, изяществом, умением красиво носить костюм. Был мастером диалога. В его игре видимая легкость, эффектный рисунок роли сочетались с тщательной проработанностью общего замысла»; «Он в совершенстве владел искусством жеста, движения, блистательно вел диалог, красиво носил костюм. Отмечали, что лучшие создания этого актера достигнуты в комедийном репертуаре, а самые значительные из них Тартюф и Жорж Дорси в „Гувернере“ Дьяченко».

Сценический образ героя-любовника был им привнесён и в личную жизнь; от одного из его романов — с портнихой Марией Казанковой родился сын, ставший не менее популярным драматическим артистом: Николай Мариусович Радин (1872—1935).

С приходом к власти большевиков Мариус выехал на юг, что поставило его в новые условия существования. При поддержке Екатеринодарского отделения Русского музыкального общества (РМО) он в конце 1918 г. уже начал давать платные уроки сценического искусства в г. Екатеринодаре для всех желающих, о чем сообщалось в областной прессе.

Роли в театре

• 1880, 1890 — «Дон Жуан» Мольера — Дон Жуан
• 1883, 1890, 1915 — «Женитьба Фигаро» Бомарше — Фигаро
• «Последняя жертва» А. Н. Островского — Дульчин
• 1884 — «Без вины виноватые» А. Н. Островского — Незнамов
• «Сирано де Бержерак» Э. Ростана — Сирано
• «Много шума из ничего» Шекспира — Клавдио
• 1889 — «Дон Карлос» Шиллера — Поза
• 1915 — «Тартюф, или Обманщик» — Тартюф (Театр «Эрмитаж»)
• «Гувернер» В. А. Дьяченко — Жорж Дорси
• «Ромео и Джульетта» Шекспира — Меркуцио

Отрывок, характеризующий Петипа, Мариус Мариусович

Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.