Петровский, Иван Георгиевич

Иван Георгиевич Петровский
Дата рождения:	5 (18) января 1901(1901-01-18)
Место рождения:	Севск, Орловская губерния, Российская империя
Дата смерти:	15 января 1973(1973-01-15) (71 год)
Место смерти:	Москва, РСФСР, СССР
Научная сфера:	математика
Место работы:	МГУ
Учёная степень:	доктор физико-математических наук (1935)
Учёное звание:	профессор, академик АН СССР (1946)
Альма-матер:	Московский университет
Научный руководитель:	Д. Ф. Егоров
Награды и премии:

Ива́н Гео́ргиевич Петро́вский (5 [18] января 1901, Севск, Орловская губерния — 15 января 1973, Москва) — советский математик и деятель отечественного образования. Ректор МГУ имени М. В. Ломоносова (1951—1973).

Биография

Родился 5 (18) января 1901 года в Севске (ныне Брянская область) в купеческой семье. Городское реальное училище окончил в 1917 году с отличными отметками по всем дисциплинам, кроме математики и рисования, получив по ним «четвёрки». Но рисовать он любил; любовь к искусству, живописи (Рембрандт, Серов, Нестеров) станет в дальнейшем неотъемлемой частью его натуры.

Сначала Иван Петровский поступает на естественное отделение физико-математического факультета Московского университета, но вскоре после революции и начавшейся гражданской войны оставляет его и возвращается в семью, переехавшую к этому времени в Елисаветград. Здесь Иван Петровский учился в Елисаветградском механико-машиностроительном техникуме. Пытаясь читать книгу Н. Е. Жуковского по теоретической механике, он обнаружил, что ему для понимания данной книги не достаёт математических знаний; желая восполнить пробел, Иван знакомится с классической книгой П. Г. Дирихле «Теория чисел». Эта книга поразила его красотой и тонкостью математических построений и результатов, «потрясла и навсегда повернула его интересы в сторону математики». Вернувшись в Москву в университет в 1922 году, он определяется на математическое отделение физико-математического факультета.

В 1927 году студент 5-го курса Иван Петровский принял участие в первом Всероссийском съезде математиков, выступив с приветственной речью от имени молодёжи физико-математического факультета МГУ.

Окончив в том же году университет, Петровский поступил в аспирантуру, которую окончил в 1930 году. Научным руководителем Петровского был профессор Д. Ф. Егоров, оказавший на молодого математика большое влияние. С 1929 года Петровский работает в МГУ — в должности ассистента, затем доцента.

С 1933 года И. Г. Петровский — профессор МГУ имени М. В. Ломоносова. В 1935 году утверждён — без защиты диссертации — доктором физико-математических наук. Одновременно с работой в МГУ он с 1930 по 1941 год заведовал кафедрой на вечернем факультете Московского механико-машиностроительного института (тогдашнее название МВТУ имени Баумана).

7 сентября 1940 года Петровский был назначен исполняющим обязанности декана механико-математического факультета МГУ, а 4 октября того же года избран на эту должность (1 июля 1944 года освобождён от должности декана по личной просьбе). Во время Великой Отечественной войны руководил переездом МГУ осенью 1941 года в Ташкент (позднее — в Ашхабад, Свердловск) и возвращением в мае 1943 года в Москву.

В годы войны им была выполнена глубокая и содержательная работа о лакунах и диффузии волн. В 1943 году Петровский был избран членом-корреспондентом, а в 1946 году — действительным членом АН СССР, в 1949—1951 годах занимал должность академика-секретаря Отделения физико-математических наук, с 1953 года был членом Президиума Академии.

В 1951 году стал заведующим кафедрой дифференциальных уравнений мехмата МГУ (которую возглавлял вплоть до своей смерти в 1973 году). В том же году И. Г. Петровский избирается на должность ректора МГУ имени М. В. Ломоносова. Он был талантливым педагогом: по словам А. Н. Колмогорова, «его научные семинары всегда были центрами живой научной мысли», а их участники стали руководителями математических школ и направлений, по его учебникам обучаются студенты многих поколений. Среди его учеников: С. К. Годунов, О. А. Ладыженская, Е. М. Ландис, В. П. Михайлов, А. Д. Мышкис, О. А. Олейник, В. С. Рябенький, Е. П. Жидков.

Депутат 6 — 8 созывов (1962—1973) и член Президиума (1966—1973) ВС СССР. Член Советского комитета защиты мира (с 1955). Умер 15 января 1973 года в здании ЦК от приступа стенокардии, непосредственно после разговора в ЦК КПСС. Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище (участок № 7).

Научная деятельность

К числу основных областей научных исследований И. Г. Петровского относятся: теория дифференциальных уравнений в частных производных, качественная теория обыкновенных дифференциальных уравнений, алгебраическая геометрия, теория вероятностей, математическая физика. Он заложил основы общей теории систем уравнений в частных производных, выделил и изучил среди таких систем классы эллиптических, гиперболических и параболических систем уравнений (доказав при этом в 1937 году аналитичность решений эллиптических систем). В 1935 году решил для уравнения теплопроводности первую краевую задачу при наиболее общих предположениях относительно границы области, а в 1936 году исследовал задачи с начальными условиями для гиперболических и параболических систем.

В теории систем обыкновенных дифференциальных уравнений в 1934 году И. Г. Петровский изучил поведение интегральных кривых такой системы в окрестности особой точки. В алгебраической геометрии он в 1949 году разработал метод для решения задачи о расположении овалов алгебраической кривой произвольного порядка, что позволило установить топологические свойства алгебраических многообразий любой размерности. Работы И. Г. Петровского по теории вероятностей существенно повлияли на развитие теории случайных процессов.

Петровский — ректор МГУ

Иван Георгиевич Петровский

«… начал свою работу на посту ректора, когда строительство МГУ на Ленинских горах было в разгаре и ещё около трёх лет оставалось до переезда в новые здания. Одно строительство, осуществляемое небывалыми темпами, требовало огромного и постоянного внимания. Кадровые вопросы … требовательно ставились в порядок дня. И всё это на фоне текущей учебно-научной жизни, которая должна была идти бесперебойно и которая одна способна загрузить Ректора полностью.»

— академик А. Н. Несмеянов

[цит. по: Садовничий В. А.  [www.pms.ru/petrovskiy_i/157.html 22 года во главе МГУ — это подвиг: К 100-летию со дня рождения академика И. Г. Петровского] // газета «Московский университет». — 2000, декабрь. — № 8 (3937).]

Обращая внимание на проблемы довузовского образования, Петровский был одним из инициаторов организации курсов повышения квалификации для учителей средних школ, учреждения заочной математической школы и школы-интерната при МГУ.

За время пребывания Петровского во главе первого вуза страны (второй по протяжённости срок ректорства в истории Московского университета — 21 год, 7 месяцев и 28 дней) его деятельность глубоко отразилась на всей жизни многотысячного коллектива. Было организовано более 70 кафедр и 200 лабораторий по новейшим направлениям. Обладая высоким научным авторитетом, ректор смог привлечь к работе в университете крупнейших учёных страны (в том числе более ста членов АН СССР). Осуществлялись мероприятия по сосредоточению основной научной работы на кафедрах. Университет вышел на первое место по числу аспирантов. Факультеты и институты получили новейшее экспериментальное оборудование. Много было сделано Петровским для расширения контактов с крупнейшими научными и образовательными центрами мира.

Коллеги Ивана Георгиевича по университету отмечали «одну из самых привлекательных черт его характера — доступность и интерес ко всему окружающему. У него не было определённых часов приёма, так как он принимал всегда, когда выдавалась свободная минута, стараясь помочь всем, кто обращался к нему за помощью, будь то общественная или личная просьба. Об этом хорошо знали студенты, учёные, сотрудники…».

Кабинет Петровского

В 1973 году по завещанию И. Г. Петровского его личная библиотека была передана в Московский государственный университет, всего 20776 томов книг по математике на разных языках, издания русской и зарубежной литературы; большое количество автографов. В настоящий момент библиотека И. Г. Петровского хранится в Отделе редких книг и рукописей Научной библиотеки МГУ имени М. В. Ломоносова.

Награды и звания

• Герой Социалистического Труда (13.03.1969)
• пять орденов Ленина (19.09.1953; 17.01.1961; 14.01.1967; 13.03.1969; 15.01.1971)
• три ордена Трудового Красного Знамени (04.11.1944; 10.06.1945; 29.10.1949)
• медали
• орден «Кирилл и Мефодий» I степени (1968; Болгария)
• орден Труда I степени (1964; Венгрия)
• орден «За заслуги перед Отечеством» (ГДР) I степени (1965)
• орден Почётного легиона (1971; Франция)
• Сталинская премия первой степени (1946) — за фундаментальные исследования в области теории дифференциальных уравнений с частными производными, завершающиеся статьями «О зависимости решения задачи Коши от начальных данных», «О диффузии волн в лакунах для систем гиперболических уравнений» (1943—1944)
• Сталинская премия второй степени (1952) — за учебники «Лекции по теории обыкновенных дифференциальных уравнений», «Лекции об уравнениях с частными производными» (1949—1951)
• Почётный доктор Карлова университета (Прага, 1960), Бухарестского (1962), Лундского (1968), Софийского (1972) университетов, иностранный почётный член Академии СРР (1965)

Высказывания

• На административную работу можно назначать лишь того, кто её ненавидит.
• Я не спрашиваю вас, кто занимается этим вопросом. Мне нужен тот, кто его решает.
• Администратор не может принести пользы! Задача хорошего администратора — минимизировать вред, который он наносит.
•  — Вы совершенно правы… (пауза) Но и я прав! Давайте разберёмся.
•  — Законы пишутся для умных людей… (пауза) И чем глупее человек, тем настойчивее нужно объяснять ему смысл закона.

— А. А. Кириллов «Об Иване Георгиевиче Петровском»

Память

• В 1973 году была выпущена почтовая марка СССР, посвященная Петровскому.
• В честь него названа одна из улиц Москвы.
• Имя академика носит Брянский государственный университет имени академика И. Г. Петровского.

Литература

• Мехмат МГУ 80. Математика и механика в Московском университете / Гл. ред. А. Т. Фоменко. — М.: Изд-во Моск. ун-та, 2013. — 372 с. — ISBN 978-5-19-010857-6.
• Тихомиров В. М.  [www.mathnet.ru/rus/mp95 Об Иване Георгиевиче Петровском (Десять тысяч добрых дел Петровского и другие воспоминания).] — Сборник Математическое Просвещение, третья серия, выпуск 6 (2002 год).

Ссылки

• *  [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=15598 Петровский, Иван Георгиевич]. Сайт «Герои Страны».
• Петровский Иван Георгиевич // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>
• [www.ras.ru/win/db/show_per.asp?P=.id-51717.ln-ru Профиль Ивана Георгиевича Петровского] на официальном сайте РАН
• [www.math.ru/history/people/Petrovskii Петровский Иван Георгиевич] — статья в Математическом энциклопедическом словаре, М., Сов. энциклопедия, 1988 (на сайте math.ru)
• Демидов С. С.  [www.ras.ru/nappelbaum/2f9ab86d-ffe9-4bf9-bebb-a2148c574054.aspx?hidetoc=1 Петровский Иван Георгиевич (18(5).01.1901 — 15.01.1973)] // Сайт РАН
• [ru.rodovid.org/wk/Запись:755810 Иван Петровский] на «Родоводе». Дерево предков и потомков

Отрывок, характеризующий Петровский, Иван Георгиевич

– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…


Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.


Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.