Петров, Василий Иванович (маршал)

Василий Иванович Петров
Василий Иванович Петров на церемонии вручения ордена Александра Невского.
Дата рождения	2 (15) января 1917(1917-01-15)
Место рождения	с. Чернолесское, Ставропольская губерния, Российская империя
Дата смерти	1 февраля 2014(2014-02-01) (97 лет)
Место смерти	Москва, Россия
Принадлежность	СССР СССР → Россия Россия
Годы службы	1939—1992
Звание
Сражения/войны	Великая Отечественная война: Оборона Одессы Оборона Севастополя Битва за Кавказ Битва за Днепр Днепровско-Карпатская операция Ясско-Кишинёвская операция Бухарестско-Арадская операция Будапештская операция Эфиопо-сомалийская война
Награды и премии	Иностранные награды:

Васи́лий Ива́нович Петро́в (2 (15) января 1917, село Чернолесское, Ставропольская губерния — 1 февраля 2014, Москва) — советский военачальник. Маршал Советского Союза (1983). Герой Советского Союза (1982).

Биография

Родился 2 (15) января 1917 года в селе Чернолесское Ставропольской губернии. В 1935 году окончил 10 классов средней школы, в 1937 году — 2 курса Орджоникидзевского педагогического института.

В армии с 22 ноября 1939 года, служил в полковой школе. В 1941 году окончил двухмесячные курсы младших лейтенантов, после чего принял командование кавалерийским взводом. С декабря 1942 по март 1943 года — командир батальона автоматчиков, заместитель начальника штаба мотострелковой бригады.

Приказом №: 47 от: 06.11.1942 года от ВС Черноморской группы войск Закавказского фронта капитан Петров, помощник начальника штаба 40-й отдельной мотострелковой бригады, награждён орденом Красной Звезды.

С марта 1943 по декабрь 1944 года был на штабной работе.

Приказом №: 112 от: 31.10.1943 года от ВС 27 армии 1-го Украинского фронта майор Петров, начальник 1-го отделения штаба 38-й стрелковой дивизии, награждён орденом Отечественной войны 2-й степени за то, что в боях на правом берегу Днепра, обеспечил выполнение боевого приказа, командуя 343-м стрелковым полком.

Приказом №: 72/н от: 08.07.1944 года от ВС 40 армии 2-го Украинского фронта награждён орденом Отечественной войны 1-й степени.

Участник обороны Одессы, Севастополя и Кавказа, освобождал Украину, форсировал Днепр и Днестр, воевал в Румынии и Венгрии. Сражался на Крымском, Северо-Кавказском, Закавказском, Степном, Воронежском, 2-м Украинском и 1-м Украинском фронтах.

В 1945 году окончил ускоренный курс военной академии имени М. В. Фрунзе, в 1948 году — основной курс этой же академии. В 1969 году окончил Высшие академические курсы при военной академии Генерального штаба.

После войны на штабной работе в армейском звене. С 1948 служил на Дальнем Востоке. С июня 1953 года по декабрь 1955 года — командир полка.

С декабря 1955 по январь 1957 года — начальник штаба дивизии. С января 1957 по июль 1961 года — командир дивизии. С июля 1961 по июнь 1964 года — начальник штаба армии. С июня 1964 по январь 1966 года — командующий армией. С января 1966 по апрель 1972 года — начальник штаба Дальневосточного военного округа. С апреля 1972 по май 1976 года — командующий войсками Дальневосточного военного округа. С мая 1976 по декабрь 1978 года — первый заместитель Главнокомандующего сухопутными войсками.

Во время эфиопо-сомалийской войны (1977—1978) возглавлял оперативную группу Министерства обороны в Эфиопии и занимался планированием боевых операций эфиопских войск. С декабря 1978 по ноябрь 1980 года — Главнокомандующий войсками Дальнего Востока. С ноября 1980 по январь 1985 года — Главнокомандующий сухопутными войсками — заместитель министра обороны СССР. С января 1985 по июль 1986 года — первый заместитель министра обороны СССР.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 16 февраля 1982 года «за успешное выполнение заданий правительства и проявленные при этом мужество и отвагу» генералу армии Петрову Василию Ивановичу присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» (№ 11468).

До 1992 года являлся также генеральным инспектором Группы генеральных инспекторов Министерства обороны СССР, а также советником начальника Генерального штаба Объединённых Вооруженных Сил СНГ. С сентября 1992 года — советник при Министерстве обороны Российской Федерации.

Член ВКП(б) (КПСС) в 1944—1991, член ЦК КПСС в 1976—1989 годах. Депутат Совета Союза Верховного Совета СССР 7 и 9-11 созывов (1966—1970 и 1974—1989) от Иркутской области.

Скончался 1 февраля 2014 года.

Похороны прошли 5 февраля на Федеральном военном мемориальном кладбище в Мытищах.

Петров является одним из двух в истории Маршалов Советского Союза, похороненных за пределами Москвы. Второй — Чуйков, Василий Иванович — похоронен в Волгограде на Мамаевом кургане у подножья монумента «Родина-мать».

Воинские звания

• Полковник — с 29 апреля 1952 года;
• генерал-майор — с 9 мая 1961 года;
• генерал-лейтенант — с 16 июня 1965 года;
• генерал-полковник — с 29 апреля 1970 года;
• генерал армии — с 15 декабря 1972 года;
• Маршал Советского Союза — с 25 марта 1983 года.

Награды

• Герой Советского Союза (16.02.1982).
• Орден Александра Невского (24 февраля 2012 года) — за заслуги в укреплении обороноспособности страны и многолетнюю активную общественную деятельность.
• Четыре ордена Ленина (12.1967, 02.1978, 16.02.1982, 01.1987).
• Орден Октябрьской Революции (02.1974).
• Орден Красного Знамени (10.1944).
• Два ордена Отечественной войны I степени (07.1944, 04.1985).
• Орден Отечественной войны II степени (10.1943).
• Два ордена Красной Звезды (11.1942, 10.1955).
• Орден «За службу Родине в Вооружённых Силах СССР» III степени (02.1976).
• 14 медалей, в том числе:
  • медаль «За боевые заслуги»;
  • медаль «За отличие в охране государственной границы СССР»;
  • медаль «За оборону Кавказа»;
  • Медаль «За оборону Одессы»
  • медаль «За оборону Севастополя»;
  • медаль «За укрепление боевого содружества»;
  • медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»;
  • юбилейная медаль «Двадцать лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»;
  • юбилейная медаль «Тридцать лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»;
  • юбилейная медаль «Сорок лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»;
  • медаль «За взятие Будапешта»;
  • юбилейная медаль «50 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»;
  • юбилейная медаль «60 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»;
  • Юбилейная медаль «65 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.».

• 14 орденов и 14 медалей иностранных государств, в том числе:
  • орден «Эрнесто Че Гевара» I степени (Куба, 1985);
  • орден Красного Знамени (Чехословакия, 1982);
  • орден Победного Февраля (Чехословакия, 1985);
  • орден Сухэ-Батора (Монголия, 1981);
  • орден Красного знамени (Монголия, 1982);
  • орден «За боевые заслуги» (Монголия, 1971);
  • орден Шарнхорста (ГДР, 1983);
  • орден Знамени Венгерской Народной Республики с алмазами (Венгрия, 1985);
  • орден Тудора Владимиреску I степени (Румыния, 1974);
  • орден «За военные заслуги» I степени (Румыния, 1985);
  • орден Государственного знамени (Эфиопия, 1982);
  • орден Государственного флага I-й степени (КНДР, 1985);
  • орден Народной Республики Болгария I степени (Болгария, 1985);
  • орден «За воинскую доблесть» I степени (1983).

Ссылки

 [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=1937 Петров, Василий Иванович (маршал)]. Сайт «Герои Страны».

• [wwii-soldat.narod.ru/200/ARTICLES/BIO/petrov_vi.htm Петров В. И. Проект «Солдаты XX века»].

Отрывок, характеризующий Петров, Василий Иванович (маршал)

Наконец вошел в комнату староста Дрон и, низко поклонившись княжне, остановился у притолоки.
Княжна Марья прошлась по комнате и остановилась против него.
– Дронушка, – сказала княжна Марья, видевшая в нем несомненного друга, того самого Дронушку, который из своей ежегодной поездки на ярмарку в Вязьму привозил ей всякий раз и с улыбкой подавал свой особенный пряник. – Дронушка, теперь, после нашего несчастия, – начала она и замолчала, не в силах говорить дальше.
– Все под богом ходим, – со вздохом сказал он. Они помолчали.
– Дронушка, Алпатыч куда то уехал, мне не к кому обратиться. Правду ли мне говорят, что мне и уехать нельзя?
– Отчего же тебе не ехать, ваше сиятельство, ехать можно, – сказал Дрон.
– Мне сказали, что опасно от неприятеля. Голубчик, я ничего не могу, ничего не понимаю, со мной никого нет. Я непременно хочу ехать ночью или завтра рано утром. – Дрон молчал. Он исподлобья взглянул на княжну Марью.
– Лошадей нет, – сказал он, – я и Яков Алпатычу говорил.
– Отчего же нет? – сказала княжна.
– Все от божьего наказания, – сказал Дрон. – Какие лошади были, под войска разобрали, а какие подохли, нынче год какой. Не то лошадей кормить, а как бы самим с голоду не помереть! И так по три дня не емши сидят. Нет ничего, разорили вконец.
Княжна Марья внимательно слушала то, что он говорил ей.
– Мужики разорены? У них хлеба нет? – спросила она.
– Голодной смертью помирают, – сказал Дрон, – не то что подводы…
– Да отчего же ты не сказал, Дронушка? Разве нельзя помочь? Я все сделаю, что могу… – Княжне Марье странно было думать, что теперь, в такую минуту, когда такое горе наполняло ее душу, могли быть люди богатые и бедные и что могли богатые не помочь бедным. Она смутно знала и слышала, что бывает господский хлеб и что его дают мужикам. Она знала тоже, что ни брат, ни отец ее не отказали бы в нужде мужикам; она только боялась ошибиться как нибудь в словах насчет этой раздачи мужикам хлеба, которым она хотела распорядиться. Она была рада тому, что ей представился предлог заботы, такой, для которой ей не совестно забыть свое горе. Она стала расспрашивать Дронушку подробности о нуждах мужиков и о том, что есть господского в Богучарове.
– Ведь у нас есть хлеб господский, братнин? – спросила она.
– Господский хлеб весь цел, – с гордостью сказал Дрон, – наш князь не приказывал продавать.
– Выдай его мужикам, выдай все, что им нужно: я тебе именем брата разрешаю, – сказала княжна Марья.
Дрон ничего не ответил и глубоко вздохнул.
– Ты раздай им этот хлеб, ежели его довольно будет для них. Все раздай. Я тебе приказываю именем брата, и скажи им: что, что наше, то и ихнее. Мы ничего не пожалеем для них. Так ты скажи.
Дрон пристально смотрел на княжну, в то время как она говорила.
– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.


Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.