Петрозаводская епархия
Поделись знанием:
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.
Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.
Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. – И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! – сказал он.
– Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.
– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.
Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.
Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства. Он устроивал столовые и надгробные ложи, вербовал новых членов, заботился о соединении различных лож и о приобретении подлинных актов. Он давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, на сколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны. Он почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге. Жизнь его между тем шла по прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью. Он любил хорошо пообедать и выпить, и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал.
В чаду своих занятий и увлечений Пьер однако, по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте.
Иосифа Алексеевича не было в Петербурге. (Он в последнее время отстранился от дел петербургских лож и безвыездно жил в Москве.) Все братья, члены лож, были Пьеру знакомые в жизни люди и ему трудно было видеть в них только братьев по каменьщичеству, а не князя Б., не Ивана Васильевича Д., которых он знал в жизни большею частию как слабых и ничтожных людей. Из под масонских фартуков и знаков он видел на них мундиры и кресты, которых они добивались в жизни. Часто, собирая милостыню и сочтя 20–30 рублей, записанных на приход, и большею частию в долг с десяти членов, из которых половина были так же богаты, как и он, Пьер вспоминал масонскую клятву о том, что каждый брат обещает отдать всё свое имущество для ближнего; и в душе его поднимались сомнения, на которых он старался не останавливаться.
Всех братьев, которых он знал, он подразделял на четыре разряда. К первому разряду он причислял братьев, не принимающих деятельного участия ни в делах лож, ни в делах человеческих, но занятых исключительно таинствами науки ордена, занятых вопросами о тройственном наименовании Бога, или о трех началах вещей, сере, меркурии и соли, или о значении квадрата и всех фигур храма Соломонова. Пьер уважал этот разряд братьев масонов, к которому принадлежали преимущественно старые братья, и сам Иосиф Алексеевич, по мнению Пьера, но не разделял их интересов. Сердце его не лежало к мистической стороне масонства.
Ко второму разряду Пьер причислял себя и себе подобных братьев, ищущих, колеблющихся, не нашедших еще в масонстве прямого и понятного пути, но надеющихся найти его.
К третьему разряду он причислял братьев (их было самое большое число), не видящих в масонстве ничего, кроме внешней формы и обрядности и дорожащих строгим исполнением этой внешней формы, не заботясь о ее содержании и значении. Таковы были Виларский и даже великий мастер главной ложи.
(перенаправлено с «Петрозаводская и Карельская епархия»)
Александро-Невский кафедральный собор | |
| Основная информация | |
|---|---|
| Страна | Россия |
| Площадь | 172 400 км² |
| Численность населения | 690 653 (2008 год) |
| Епархиальный центр | Петрозаводск |
| Основана | 1828 |
| Количество благочиний | 6 |
| Количество приходов | 78 (на 1 января 2013) |
| Количество монастырей | 7 монастырей |
| Кафедральный храм | Александро-Невский собор |
| Сан правящего архиерея | митрополит |
| Титул правящего архиерея | Петрозаводский и Карельский |
| Сайт | eparhia.karelia.ru |
| Архиерей | |
| Правящий архиерей | Константин (Горянов) |
| с | 5 мая 2015 года |
Петрозаво́дская епа́рхия — епархия Русской православной церкви с центром в Петрозаводске.
Содержание
История
Православие пришло на Корельскую землю в 1227 году. Вероятно, что и до этого среди карелов уже были православные, так как к этому времени карелы и новгородцы были связаны долгими годами совместной торговли и борьбы против общих внешних врагов. Однако русский летописец именно в 1227 году сделал запись: «…того же лета князь Ярослав Всеволодович, послав, крести множество корел, мало не все люди»[1]. В то время часто нападали на карельские земли соседи из племени хямь. Расширяло свои владения и молодое шведское государство. Все чаще отряды шведов вторгались в карельские земли. И чтобы оправдать свои походы, шведы часто прибегали к поддержке католической церкви. Противоречия православной и католической церквей стали предлогом для шведской агрессии[1].
В 1589 году была учреждена Корельская епископия. Епископом Корельским был назначен Сильвестр, его кафедра находилась в городе Корела.
С 1708 по 1764 год существовала Корельская и Ладожская епархия, викарная от Новгородской митрополии.
В 1764 году в составе Новгородской епархии была образована викарная Олонецкая епархия[2]. Правящие архиереи именовались викариями Олонецкими и Каргопольскими (кафедра находилась в Александро-Свирском Свято-Троицком монастыре). Викариатству подчинались приходы Олонецкого, Каргопольского, Устюженского уездов, Ясенецкого и Красновского заказов[3].
После образования в 1784 году Олонецкого наместничества с центром в Петрозаводске и учреждения Олонецкого и Архангельского генерал-губернаторства указом Екатерины II от 15 мая 1787 г. Олонецкая епархия была соединена с Архангельской в единую Архангельскую и Олонецкую с центром в Архангельске[4].
5 октября 1798 году указом императора Павла I, после ликвидации Олонецкой губернии, приходы Петрозаводского, Олонецкого, Каргопольского, Вытегорского, Пудожского уездов перешли в состав Новгородской епархии (это отразилось в наименовании её правящего архиерея, который в 1799—1800 и 1818 гг., когда не управлял одновременно и Санкт-Петербургской епархией, имел наименование «Новгородский и Олонецкий»[5]). Они находились в ведении викарного епископа Старорусского, кафедра которого была в Хутынском монастыре. В 1801 г. Олонецкая губерния была восстановлена, с включением в её состав Повенецкого уезда.
22 мая 1828 году была образована отдельная Олонецкая епархия с кафедрой епископа в Петрозаводске, первым епископом стал Игнатий (Семёнов). Действовал также коллегиальный орган управления при епископе — Олонецкая духовная консистория.
Кафедра Олонецкого и Петрозаводского епископа изначально находилась в Соборе во имя святых первоверховных апостолов Петра и Павла, а в 1872 году была перенесена в новопостроенный Собор во имя Сошествия Святого Духа. В 1929 году кафедральный собор был закрыт.
С 1829 по 1918 год епархия имела своё среднее учебное духовное заведение — Олонецкую духовную семинарию, выпускавшую священнослужителей для края.
Для обучения дочерей духовенства в 1858 году при Каргопольском Успенском монастыре по инициативе архиепископа Олонецкого и Петрозаводского Аркадия открылось Олонецкое епархиальное женское училище.
c 1898 по 1918 год издавалась епархиальная газета «Олонецкие епархиальные ведомости». В 1892 г. было основано епархиальное духовно-просветительское Александро-Свирское братство.
На 1904 года в епархии был 251 православный и единоверческий приход.
В 1922 году, при организации обновленчества, духовенство трёх из четырёх приходов Петрозаводска поддержало обновленческий раскол. Сторонники патриаршей ориентации во главе с епископом Евфимием (Лапиным) перешли в Александро-Невскую Заводскую церковь. В конце 1922 года епископ Евфимий был без всяких оснований арестован, а весной 1923 года административно выслан в Сибирь. Однако почти 5 лет он сохранял титул «епископ Олонецкий»; в эти годы епархия имела т. н. временноуправляющих епископов. С 1924 года Воскресенский и Святодуховский соборы вновь стали патриаршими (в 1922—1924 году в Святодуховском соборе проводили службы обновленцы, позднее удержавшие лишь кладбищенские церкви — Крестовоздвиженскую и Екатерининскую).
В 1920-х — 1930-х гг. наряду с Олонецкой епархией существовала обновленческая Карельская епархия со своим епископом[6]. Храмы Карелии часто переходили из под контроля сторонников патриаршей ориентации под контроль обновленцев, и обратно.
В 1929 г. границы епархии приведены в соответствие с границами Карельской АССР: в её состав из Архангельской епархии были переданы приходы Беломорский Карелии, а приходы, оказавшиеся вне пределов Карельской АССР, отошли к другим епархиям.
После того, как сгорели Петропавловский и Воскресенский собор, были закрыты Александро-Невская церковь и Святодуховский собор, сторонники Московской патриархии в Петрозаводске потеряли все храмы. В 1929 году НКВД по прошению приходского совета Святодуховского собора передал Екатерининскую церковь от обновленцев патриаршей общине. В эту церковь была переведена кафедра епископа[7] и находилась в ней до конца 1930-х годов. В ходе Большого террора 1937—1938 годов было репрессировано как обновленческое духовенство Крестовоздвиженского собора, так и сторонники патриаршества, служившие в Екатерининской церкви.
Местные власти продолжали оформлять закрытие храмов «в связи с отсутствием служителей культа» ещё в июле 1941 г., в условиях Великой Отечественной войны. На оккупированной территории Карелии возрождение религиозной жизни в 1941—1944 гг. возглавили православные (военные) священники Финской Автономной Церкви Константинопольского Патриархата, которые в 1944 г. ушли вместе с армией вглубь Финляндии. Среди этих священников были молодые иеромонахи, русские по национальности — Павел Олмари (Гусев), впоследствии архиепископ Карельский и всей Финляндии, глава Финляндской православной церкви, и Марк Шавыкин, впоследствии перешедший в РПЦ и ставший епископом Ладожским, викарием Ленинградской епархии.
В освобождённом Петрозаводске оказался единственный русский священник, который стал служить «с разрешения председателя горсовета»[8]. Номинально Олонецкая епархия в конце 1944 г. была передана во временное управление архиепископу Псковскому и Порховскому Григорию (Чукову).
В 1947—1949 гг. в Олонецкой епархии вновь были собственные епископы, причём хоть название епархии было сохранено как Олонецкая, титул епископов в 1947 году был изменён на «Петрозаводский и Олонецкий» (а не наоборот, как ранее). Но в этот период в епархии не удалось открыть даже 10 храмов. В 1949 г. управление епархией было вновь поручено митрополиту Ленинградскому. В период с 1962 по 1986 гг. Олонецкая епархия насчитывала всего 4 прихода.
19 июля 1990 г. епархия вновь получает самостоятельный статус.
14 августа 1990 года Патриарх Московский и всея Руси Алексий II хиротонисал настоятеля Крестовоздвиженского собора архимандрита Мануила во епископа Петрозаводского и Олонецкого.
В 1991 году епархия официально была переименована из Олонецкой в Петрозаводскую, а с 17 июля 1996 года правящий архиерей носит титул «Петрозаводский и Карельский».
Решением Священного Синода Русской православной церкви от 29 мая 2013 года из состава епархии была выделена Костомукшская и Кемская епархия и образована Карельская митрополия, включающая в себя Петрозаводскую и Костомукшскую епархии[9].
Епископы
Корельская епископия (кафедра в городе Корела)
Олонецкие и Каргопольские (кафедра в Троицком Александро-Свирском монастыре)
- Иоанн (Никитин) (15 июля 1764 — 9 июня 1767)
- Антоний (Феофанов) (12 августа 1767 — 7 июня 1774)
- Вениамин (Румовский-Краснопевков) (13 июля 1774 — 1 апреля 1775)
- Иоанникий (Микрицкий) (1775—1782)
- Виктор (Онисимов) (1782—1783)
- Амвросий (Серебряников) (1783—1786)
Олонецкая и Архангельская епархия (управлялась из Архангельска)
- Вениамин (Румовский-Краснопевков) (1787—1798)
- Олонецкая и Петрозаводская епархия
- Игнатий (Семёнов) (22 мая 1828 — 17 октября 1842)
- Венедикт (Григорович) (14 ноября 1842 — 7 декабря 1850)
- Дамаскин (Россов) (19 декабря 1850 — 7 февраля 1851) в епархию не приезжал
- Аркадий (Фёдоров) (29 марта 1851 — 7 июля 1869)
- Ионафан (Руднев) (29 августа 1869 — 28 февраля 1877)
- Палладий (Пьянков) (28 февраля 1869 — 7 января 1882)
- Павел (Доброхотов) (23 января 1882 — 21 октября 1897)
- Назарий (Кириллов) (21 октября 1897 — 20 января 1901)
- Анастасий (Опоцкий) (20 января 1901 — 7 декабря 1905)
- Мисаил (Крылов) (24 декабря 1905 — 21 ноября 1908)
- Никанор (Надеждин) (28 ноября 1908 — 6 ноября 1916)
- Иоанникий (Дьячков) (30 ноября 1916—1919)
- Вениамин (Казанский) (1919) в/у
- Евгений (Мерцалов) (17 ноября 1919 — 7 мая 1920)
- Евфимий (Лапин) (июнь 1920 — конец 1927)
- Венедикт (Плотников) (1924—1925) в/у еп. Кронштадтский
- Григорий (Лебедев) (1926) в/у
- Гавриил (Воеводин) (1926—1927) в/у
- Василий (Дохторов) (1927—1928) в/у, еп. Вытегорский
- Сергий (Гришин) (16 апреля — 18 мая 1928)
- Артемий (Ильинский) (19 мая 1928 — 3 апреля 1930)
- Феодор (Яковцевский) (4 апреля 1930 — 30 ноября 1935)
- Борис (Шипулин) (январь (?) — 26 февраля 1936) в управление не вступал
- Палладий (Шерстенников) (31 марта 1936 — 1936)
- Петрозаводская и Олонецкая епархия
- Григорий (Чуков) (28 августа 1944 — 29 июня 1947) в/у, архиеп. Псковский, с 7 сент. 1945 — митр. Ленинградский
- Нектарий (Григорьев) (29 июня 1947 — 3 июня 1948)
- Венедикт (Пляскин) (3 июля 1948 — 4 марта 1949)
- в 1949—1990 годах епархия находилась в управлении митрополитов Ленинградских
- Мануил (Павлов) (14 августа 1990 — 17 июля 1996)
- Петрозаводская и Карельская епархия
- Мануил (Павлов) (17 июля 1996 — 29 мая 2013)
- Петрозаводская епархия в составе Карельской митрополии
- Мануил (Павлов) (29 мая 2013 — 7 марта 2015)
- Лев (Церпицкий) (7 марта 2015 — 5 мая 2015) в/у, митр. Новгородский
- Константин (Горянов) (с 5 мая 2015)
Викариатства
- Вытегорское (недейств.)
- Каргопольское (недейств.)
Современное состояние
Кафедральный собор епархии — Александро-Невский собор (с 2000 года); ранее — Крестовоздвиженский собор.
Приходов — 78; 7 монастырей, 90 храмов, 155 часовен. Количество священнослужителей — 100; 6 благочиний.
Благочиния епархии
- Центральный округ, г. Петрозаводск, Прионежский район, Пряжинский район, Кондопожский район;
- Олонецкий округ, г. Олонец и Олонецкий район;
- Приладожский округ, г. Сортавала, Питкярантский район, Лахденпохский район, Суоярвский район.
- Заонежский округ, Пудожский район, Медвежьегорский район.
Храмы епархии
- Город Петрозаводск
- Кафедральный собор во имя святого благоверного князя Александра Невского
- Крестовоздвиженский собор
- Храм во имя святого великомученика Димитрия Солунского
- Храм во имя святого великомученика Пантелеимона
- Храм во имя иконы Богородицы Казанской
- Церковь во имя святой великомученицы Екатерины
- Церковь во имя Сретения Господня
- Храм во имя Иоанна Богослова
- Храм во имя святого преподобного Ионы Яшезерского (на территории федерального казенного учреждения «Исправительная колония № 9 УФСИН России по Республике Карелия», микрорайон Птицефабрика)
- Храм во имя Святого и Животворящего Духа
- Кондопожский район
- Собор во имя Успения Богородицы города Кондопога
- Сретенский храм города Кондопога
- Храм во имя Пресвятой Троицы села Кончезеро
- Храм во имя апостола Петра посёлка Марциальные Воды
- Храм во имя иконы Пресвятой Богородицы «Живоносный Источник» посёлка Марциальные Воды
- Храм во имя святого великомученика Пантелеймона пос. Гирвас
- Храм во имя святых мучениц Веры, Надежды, Любови и матери их Софии с. Янишполе
- Лахденпохский район
- Храм во имя пророка Илии города Лахденпохья
- Храм во имя Рождества Богородицы посёлка Куркиёки
- Храм во имя святого преподобного Серафима Саровского посёлка Хийтола
- Медвежьегорский район
- Храм во имя пророка Илии города Медвежьегорск
- Храм во имя иконы Пресвятой Богородицы «Всех скорбящих Радость» (на территории федерального казенного лечебно-профилактического учреждения «Республиканская больница № 2 Управления Федеральной службы исполнения наказаний по Республике Карелия»), город Медвежьегорск
- Храм во имя святителя и чудотворца Николая села Повенец
- Храм во имя святого великомученика Георгия Победоносца села Толвуя
- Храм во имя Рождества Богородицы деревни Лумбуши
- Храм во имя пророка Илии села Великая Губа
- Олонецкий район
- Собор во имя иконы Богородицы «Смоленская» города Олонец
- Храм во имя Успения Пресвятой Богородицы города Олонец
- Храм во имя Рождества Христова села Коткозеро
- Храм во имя Спаса Нерукотворенного образа деревни Еройла
- Храм во имя святого великомученика Георгия Победоносца села Видлица
- Храм во имя священомучеников Флора и Лавра села Мегрега
- Питкярантский район
- Храм во имя Вознесения Господня города Питкяранта
- Прионежский район
- Спасо-Рождественский храм села Шёлтозеро
- Храм во имя Рождества Иоанна Предтечи посёлка Шуя
- Храм во имя святого преподобного Серафима Саровского посёлка Мелиоративный
- Храм во имя святого преподобного Ионы Яшезерского посёлка Кварцитный
- Храм во имя святителя и чудотворца Николая посёлка Ладва
- Храм во имя святого преподобного Серафима Саровского деревни Машезеро
- Храм во имя святых Царственных новомучеников села Новая Вилга
- Пудожский район
- Храм во имя святого преподобного Серафима Саровского города Пудож
- Храм во имя святого благоверного князя Александра Невского города Пудож
- Храм во имя святого преподобного Диодора Юрьегорского деревни Куганаволок
- Храм во имя Введения во храм Пресвятой Богородицы посёлка Подпорожье
- Храм во имя Рождества Богородицы села Колодозеро
Монастыри
Действующие
- Благовещенский Ионо-Яшезерский мужской монастырь (деревня Яшезеро)
- Важеозерский Спасо-Преображенский мужской монастырь (посёлок Интерпосёлок)
- Водлозерская Свято-Ильинская пустынь (мужской; на территории Водлозерского национального парка)
- Муромский Успенский монастырь (мужской; деревня Гакугса)
- Корнилие-Палеостровский Рождественский мужской монастырь (село Толвуя)
- Никольский Адриано-Ондрусовский монастырь (мужской; Олонецкий район)[10]
- Сяндемская Успенская пустынь (деревня Сяндеба, Олонецкий район)[11]
Закрытые и упразднённые
- Клименецкий Свято-Троицкий монастырь
- Брусенский Никольский монастырь
- Габановская пустынь
- Ильинская Машезерская пустынь
- Ильинский женский монастырь в Шуньге
- Керетский Варлаамиев монастырь
- Ладвинский Боголюбский Кирикко-Иулитинский монастырь (село Ладва, Прионежский район)
- Муезерский Троицкий монастырь
- Нигозерская пустынь
- Олонецкий Рождественский монастырь
- Рогозерская пустынь
- Рождественский на Коловеострове монастырь
- Соломенский Петропавловский монастырь (Петрозаводск)
- Спасо-Преображенская Вышеостровская пустынь
- Сунская Виданская пустынь
- Челмужский монастырь
- Шальский Спасский монастырь
- Шуйская Николаевская пустынь[12]
См. также
Напишите отзыв о статье "Петрозаводская епархия"
Примечания
- ↑ 1 2 Петров И. В., Петрова М. И. [eparhia.karelia.ru/kanass.htm Забытые монастыри Корельского уезда]
- ↑ [www.gov.karelia.ru/Different/Religion/date_st.html Памятные даты из истории Олонецкой епархии вт. пол. XVII — нач. ХХ в.]
- ↑ [www.nason.ru/otpetradopavla/ Насон — история города Вологды. епархии — от Петра до Павла]
- ↑ [www.rkna.ru/projects/mosaic/viewimg.phtml?lng=&id=1011&pageid=2129 Указ Синода об объединении Олонецкой и Архангельской епархий во главе с викарным епископом Феофилом]
- ↑ [www.patriarchia.ru/db/text/31466.html Новгородская и Старорусская епархия]
- ↑ [www.hierarchy.religare.ru/h-orthod-obnovepardk.html Иерархия церквей | Епархии Обновленческой церкви]
- ↑ [eparhia.karelia.ru/ekat09.htm Сохраним старинный храм-памятник Петрозаводска]
- ↑ Бовкало А. А., Галкин А. К. Религиозная жизнь в Карелии в первое десятилетие после «Большого террора» // Финно-угры и соседи: проблема этнокультурного взаимодействия в Балтийском и Баренцевом регионах. Сб. научн. трудов. СПб., 2002. С. 263—277
- ↑ [www.patriarchia.ru/db/text/3005123.html Журналы заседания Священного Синода от 29 мая 2013 года. Журнал № 41]
- ↑ [www.grad-petrov.ru/newsindex.phtml?id=1256 Интернет-радио «Град Петров»]
- ↑ [eparhia.onego.ru/syan10.htm В возрождающейся Сяндемской Успенской пустыни совершена первая Божественная литургия]
- ↑ Барсов Е. В. Алфавитный указатель монастырей и пустынь, упраздненных и существующих в Олонецкой епархии, с их настоятелями // Памятная книжка Олонецкой губернии на 1867 год. Петрозаводск, 1867. С. 3 ‑ 29: [library.karelia.ru/in_dmaterials/kraeved_chtenia_2010.html Старицын А. Н. Монастыри Карелии по материалам писцовых и переписных книг XVII века, Петрозаводск]
Литература
- Бацер М. И. Олонецкая епархия и карельские староверы : (по страницам «Олонецких епархиальных ведомостей»)// Вопросы истории Европейского Севера : Проблемы развития культуры : вторая половина XIX—XX вв. : Сб. ст. — Петрозаводск, 2002. — С. 33-46.
- Каргопольский Спасопреображенский, викариатский ныне монастырь//Олонецкие епархиальные ведомости. 1915. 11 июля. № 20 — с.372-373.
- Кожевникова Ю. Н. Монастыри и монашество Олонецкой епархии во второй половине XVIII — начале XX в. Петрозаводск, 2009.
- Олонецкая епархия. Страницы истории. Петрозаводск, 2000.
- Памятная книжка Олонецкой губернии на 1904 год.
- Петрозаводск. Путеводитель по православным святыням Карелии. Петрозаводск, 2003.
- Пулькин М. В. Сельские приходы Олонецкой епархии во второй половине 18 в. : Автореферат диссертации на соискание учёной степени канд. ист. наук (07.00.02-отечественная история). СПб., 1995.
Ссылки
- [eparhia.karelia.ru Официальный сайт епархии]
- [www.patriarchia.ru/db/text/31495.html Петрозаводская и Карельская епархия] официальный сайт МП
- [www.gov.karelia.ru/Different/Religion/date_st.html Памятные даты Олонецкой епархии]
- Петров И. В., Петрова М. И. [eparhia.karelia.ru/kanass.htm Куркиёкский краеведческий центр. Забытые монастыри Корельского уезда]
| ||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Петрозаводская епархия
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.
Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.
Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. – И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! – сказал он.
– Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.
– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.
Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.
Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства. Он устроивал столовые и надгробные ложи, вербовал новых членов, заботился о соединении различных лож и о приобретении подлинных актов. Он давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, на сколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны. Он почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге. Жизнь его между тем шла по прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью. Он любил хорошо пообедать и выпить, и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал.
В чаду своих занятий и увлечений Пьер однако, по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте.
Иосифа Алексеевича не было в Петербурге. (Он в последнее время отстранился от дел петербургских лож и безвыездно жил в Москве.) Все братья, члены лож, были Пьеру знакомые в жизни люди и ему трудно было видеть в них только братьев по каменьщичеству, а не князя Б., не Ивана Васильевича Д., которых он знал в жизни большею частию как слабых и ничтожных людей. Из под масонских фартуков и знаков он видел на них мундиры и кресты, которых они добивались в жизни. Часто, собирая милостыню и сочтя 20–30 рублей, записанных на приход, и большею частию в долг с десяти членов, из которых половина были так же богаты, как и он, Пьер вспоминал масонскую клятву о том, что каждый брат обещает отдать всё свое имущество для ближнего; и в душе его поднимались сомнения, на которых он старался не останавливаться.
Всех братьев, которых он знал, он подразделял на четыре разряда. К первому разряду он причислял братьев, не принимающих деятельного участия ни в делах лож, ни в делах человеческих, но занятых исключительно таинствами науки ордена, занятых вопросами о тройственном наименовании Бога, или о трех началах вещей, сере, меркурии и соли, или о значении квадрата и всех фигур храма Соломонова. Пьер уважал этот разряд братьев масонов, к которому принадлежали преимущественно старые братья, и сам Иосиф Алексеевич, по мнению Пьера, но не разделял их интересов. Сердце его не лежало к мистической стороне масонства.
Ко второму разряду Пьер причислял себя и себе подобных братьев, ищущих, колеблющихся, не нашедших еще в масонстве прямого и понятного пути, но надеющихся найти его.
К третьему разряду он причислял братьев (их было самое большое число), не видящих в масонстве ничего, кроме внешней формы и обрядности и дорожащих строгим исполнением этой внешней формы, не заботясь о ее содержании и значении. Таковы были Виларский и даже великий мастер главной ложи.
