Петрок Малый

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Петрок Малый (Пётр Малой Фрязин) — итальянский архитектор, активно работавший на Руси в 1530-е годы, в основном в области фортификации. Прозвище «Фрязин» — искажённое «франк» — старорусское название выходцев из Южной Европы, в основном итальянцев. По сообщению эстонского историка Ю. Ю. Кивимяэ[1], настоящее имя — Пётр Франческо (Францизско) Анибале. Летописи называют Петрока «архитектоном». Это слово свидетельствует о высоком статусе и применялось также лишь по отношению к Пьетро Антонио Солари и Алевизу Новому.

Согласно летописям, Петрок является автором следующих построек:

  • В 1532 году заложена Воскресенская церковь в Кремле, примыкающая к колокольне Ивана Великого (завершена в 1552 году уже без Петрока)
  • В 1534 году заложил земляную крепость в Москве, названную Китаем
  • В 1535 году начал строительство каменной Китайгородской стены
  • В 1534—1535 годах строит земляную крепость в Себеже
  • В 1536 году строит земляную крепость в Пронске

Традиционно Петроку приписывается трёхпролётная звонница, примыкавшая к колокольне Ивана Великого, взорванная в 1812 году французами и в XIX веке отстроенная заново в изменённом виде. Однако, по мнению В. В. Кавельмахера и С. С. Подъяпольского, эта звонница появилась на месте возведенной Петроком Малым Воскресенской церкви лишь во второй половине XVII века. По их мнению, все более ранние изображения показывают на этом месте не звонницу, а церковь.

Петроку также приписывается церковь Вознесения в Коломенском, на основании анализа деятельности Петрока Малого в целом, анализа сооружений того времени, а также совпадения дат завершения её строительства и начала строительства Воскресенской церкви.

Крепости, построенные Петроком, относились к новому для Руси типу, связанному с дальнейшим развитием огнестрельного оружия; их можно рассматривать как переходные к бастионной системе укреплений.

Некоторые источники считают, что Пётр Фрязин, убежавший в Ливонию в 1539 году — это Петрок. Как следует из материалов розыскного дела, городовой мастер Пётр Фрязин бежал во время поездки в Себеж и Печёрский монастырь, прибыл в Новгородок (Нейгаузен) и был перевезен в Юрьев. Конец дела считался потерянным, но был найден Ю. Ю. Кивимяэ в Шведском государственном архиве в Стокгольме; дальнейших сведений о Петре Фрязине нет. По словам самого Петра, причиной бегства были «великая мятеж и безгосударьство» после смерти Елены Глинской. Если считать, что этот Пётр Фрязин и Петрок — одно и то же лицо, то материалы дела позволяют датировать приезд Петрока в Москву 1528 годом («служил, сказал, Великому Князю одиннадцать лет, а держал его Князь Великий силою»). В том году, в июне, вернулось в Москву посольство Трусова и Лодыгина, привезя с собой мастеров от двора папы Климента VII Медичи.

Идентичность Петра Фрязина-беглеца и Петрока оспаривается некоторыми авторами, например, А. Н. Кирпичниковым, который ссылается на летописные сведения, что Петрок достраивал Воскресенскую церковь в Кремле в 1543 году[2].

Напишите отзыв о статье "Петрок Малый"



Примечания

  1. Кивимяэ Ю. Ю. Доклад о Петре Францизске Анибале на конференции, посвященной 500-летию Московского Кремля в 1985 г., цитируется по: Гаврилов С. А. [rusarch.ru/gavrilov_s2.htm О начале строительства церкви Вознесения в Коломенском (гипотеза).]
  2. Кирпичников А. Н. Крепости бастионного типа в средневековой России. — «Памят­ники культуры. Новые открытия. Ежегодник. 1978». — Л., 1979. — С. 495.

Источники

Отрывок, характеризующий Петрок Малый

– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.