Петроний Пробиан

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Петро́ний Пробиа́н
лат. Petronius Probianus
консул Римской империи 322 года
 
Дети: сын — Петроний Пробин (консул 341 года)

Петроний Пробиан (лат. Petronius Probianus) — государственный деятель Римской империи первой половины IV века, консул 322 года.

В 315316 годах был проконсулом Африки. В 321 году занимал неизвестную должность (возможно, префекта претория Востока) — к нему обращена одна конституция из Кодекса Феодосия[1], датированная 27 февраля 321 года.

В 322 году был назначен Константином I консулом вместе с Амнием Аницием Юлианом. Находившийся в конфликте с Константином Лициний не признал этого назначения и на востоке империи было объявлено продолжение предыдущего консулата.

Согласно Хронографии 354 года, Пробиан занимал должность префекта Рима с 8 октября 329 года по 12 апреля 331.

Его сын Петроний Пробин был консулом 341 года, внук Секст Клавдий Петроний Проб — в 371. Консулами также были и три его внука.

Известно, что Пробиан писал стихи, а один из представителей рода Симмахов, городской префект Рима 364—365 годов Луций Аврелий Авианий Симмах, посвятил ему стихотворные строки[2].

Напишите отзыв о статье "Петроний Пробиан"



Примечания

  1. Кодекс Феодосия. IX. 42.
  2. Симмах Ep. 12.

Литература

Отрывок, характеризующий Петроний Пробиан

Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»