Петрункевич, Иван Ильич

Иван Ильич Петрункевич
Место рождения:	Плиски,Черниговская губерния, Российская империя ныне Борзнянский район, Черниговская область
Подпись:

Иван Ильич Петрункевич (23 декабря 1843 [4 января 1844], Плиски (Борзнянский район),Черниговская губерния — 14 июня 1928, Прага, Чехословакия) — юрист, один из лидеров земского движения, российский политический деятель, видный член кадетской партии. Член Государственной думы I созыва (1906).

Семья

Из потомственной дворянской семьи. Отец — Илья Яковлевич Петрункевич (1808—1888) (на 1858 г.: Борзенский уездный судья колежский асессор (с 1856 г.) при жалованьи 336 руб., имел знак отличия за XV л. безпорочной службы в 1853 г.). Мать — Анастасия Мартьяновна Петрункевич (в девичестве Рубан).

В 1882 женился на Анастасии Сергеевне Паниной (урожденной Мальцовой) (1850 – 1932), став отчимом графини Софьи Паниной.

Ранние годы

Окончил Киевский кадетский корпус (1861), затем — юридический факультет Санкт-Петербургского университета (1866). В 1868 году был выбран уездным, а затем и губернским (1886) гласным черниговского земства. В 1869 избирают участковым мировым судьёй, а с 1871 — председателем съезда мировых судей.

Земский деятель

За годы служения в черниговском съезде Петрункевич заработал репутацию сторонника либеральных преобразований. Организатор нелегальных земских съездов 1870-х годов. В декабре 1878 года участвовал в юбилейном вечере в честь украинского писателя Г. Ф. Квитко-Основьяненко (1778-1843). На этой встрече он призвал «к коренной реформе», так как нынешний строй «не соответствует ни достоинству русского народа, ни интересам великого государства». Во время этих торжеств участвовал в совещании с южной группой террористов с предложением остановить террор, чтобы дать земцам возможность поднять общественность на открытый протест против правительственной внутренней политики. За свои резкие заявления и попытку в январе 1879 выступить на сессии Черниговского губернского земского собрания с политической речью сослан в апреле 1879 в г. Варнавин Костромской губернии. Летом 1880 г. Петрункевич получил официальное предложение выбрать себе место жительства в одном из трех городов — Владимир, Ярославль или Смоленск, — где бы он оставался под надзором полиции. Петрункевич остановился на Смоленске и летом же переехал туда. Там, оставаясь все три года под пристальным наблюдением полиции, он работал в местной газете «Смоленский вестник», занимаясь написанием статей, редакцией присылаемых материалов и т. д.

Только в середине 1883 г. Петрункевичу стало известно, что комиссия, рассматривающая дела административных ссыльных, определила ему пятилетний срок, однако ему было предоставлено право избрать для жительства любой город за исключением столиц. Петрункевич выбрал Тверь, где жили его брат и очень близкая ему семья братьев Бакуниных и откуда было недалеко до Москвы и Петербурга. В 1886 вернулся в Чернигов и вновь стал гласным черниговского губернского земства. Отбыв более семи лет в ссылке, Петрункевич после полутора месяцев свободы был снова выслан из пределов пяти малороссийских губерний. И он опять перебрался в Тверь.

Позднее купил участок земли в Новоторжском уезде Тверской губернии и там же избрался уездным земским гласным (1890). В 1890-е гг. жил преимущественно в Москве, в 1897—1905 гг. в своём имении Машук. В 1903 г. по распоряжению Плеве были проведены ревизии в ряде губерний, в том числе и в Тверской. В результате Новоторжское земство было упразднено, а уездная земская управа отправлена в отставку. Земские гласные, в том числе и Петрункевич, были высланы из пределов Тверской губернии. Прожив несколько дней в Москве, Петрункевич с женой выехал в Крым.

Либеральный политик

В начале нового ХХ века Петрункевич участвовал в попытках земцев добиться разрешения от правительства на издание либерального печатного органа. Поддержал журнал «Освобождение» (1902—1905), вынужденный выходить за границей, печатался в нём. Участвовал в 1903 г. в учредительном съезде «Союза освобождения» в Шаффхаузене (Швейцария), бессменный его председатель с 1904 по 1905 гг. (избран заочно, так как находился в ссылке с 1903 года). Он был одним из инициаторов «Союза земцев-конституционалистов» (1903—1905 гг.). По возвращении из ссылки осенью 1904 года председательствовал в столице на нескольких заседаниях первого легального земского съезда в ноябре того же года, который потребовал народного представительства и конституции. В 1904 выступил с осуждением русско-японской войны.

Участник всех земских съездов 1905 года. Председательствовал на первом съезде «Союза союзов» в мае 1905 года. Осенью 1905, в разгар первой русской революции, стал одним из основателей Конституционно-демократической партии (Партии народной свободы), активно участвует в работе партии как член Центрального комитета, с 1909 по 1915 годы председатель её ЦК.

Петрункевич был активным либеральным публицистом, печатался в газете «Право», журнале «Полярная звезда». В 1906 Петрункевич учреждает печатный орган Партии народной свободы — газету «Речь».

Член Государственной думы

Петрункевич был избран в 1-ю Государственную думу 26 марта 1906 г. выборщиками Тверского губернского избирательного собрания. После роспуска Первой Думы был в числе депутатов, подписавших Выборгское воззвание. По решению суда он был лишен избирательного права и приговорен к трем месяцам тюрьмы. После выхода на свободу, постепенно отошел от активной политической деятельности, подолгу живя в Гаспре, крымском имении жены.

Эмиграция

В 1919 году Петрункевич, негативно относившийся к политике большевиков, выехал в Афины. Первые два года эмиграции жил во Франции, затем перебрался в Швейцарию (1921—1924), последние годы жил в Праге.

Похоронен там же на Ольшанском кладбище.

Посмертно в Праге в 1934 году вышли мемуары Петрункевича «Из записок общественного деятеля».

Семья

• Сестра — Вера Ильинична в замужестве Кандыба (1839—?)
• Сестра — Клеопатра Ильинична Петрункевич (1841—?)
• Брат — Михаил Ильич Петрункевич (1845—1912), врач, гласный Тверской городской думы, член Государственной думы I созыва в составе конституционно-демократической фракции.
• Брат — Николай Ильич Петрункевич (?—?)

• Первая жена — урождённая Кандыба.
  • Сын — Сергей (1872—?)
  • Сын — Александр (1875 Плиски, Киевская губерния — 1964, Нью Хэвен), арахнолог, поэт и переводчик, в том числе русской поэзии на английский язык.
  • Дочь — Наталья Конисская (Петрункевич, ?—1922)
  • Сын — Илья
  • Сын — Владимир
• Вторая жена — Анастасия Сергеевна в девичестве Мальцева (1850—1932), в первом браке за графом Владимиром Викторовичем Паниным (1842—1872). От этого брака дочь Софья Владимировна в замужестве Половцева (1871—1956).
  • Сын — Михаил (1867—1942), женат на Елизавете Ильиничне Бакуниной (1868—1921), сестре А. И. Букунина.

Литература

• Государственная дума Российской империи, 1906—1917 : Энциклопедия. Москва : Российская политическая энциклопедия, 2008. С. 460. ISBN 978-5-8243-1031-3.
• [www.rusliberal.ru/books/Ros_liberaly_v.pdf Российский либерализм: идеи и люди. М., 2004. C.386-395]
• Политические партии России. Конец XIX — первая треть XX века. М., 1996.
• [dlib.rsl.ru/viewer/01004165846 3-й созыв Государственной Думы: портреты, биографии, автографы. — Санкт-Петербург : издание Н. Н. Ольшанскаго, 1910.]
• [www.nivestnik.ru/2003_1/5.shtml Найдис С. М. И. И. Петрункевич: в России и в эмиграции / Новый исторический вестник. № 1/2003.]
• Краткий кадетский военно-исторический словарь / Сост. А. Н. Шишков, А. А. Ковалёв. — М.: ОЛМА Медиа Групп, 2007. — С. 8. — 495 с. — 2000 экз. — ISBN 978-5-373-01336-9.

Отрывок, характеризующий Петрункевич, Иван Ильич

– Хорошо, – сказал ритор поспешно, видимо вполне удовлетворенный этим ответом. – Искали ли вы средств к достижению своей цели в религии?
– Нет, я считал ее несправедливою, и не следовал ей, – сказал Пьер так тихо, что ритор не расслышал его и спросил, что он говорит. – Я был атеистом, – отвечал Пьер.
– Вы ищете истины для того, чтобы следовать в жизни ее законам; следовательно, вы ищете премудрости и добродетели, не так ли? – сказал ритор после минутного молчания.
– Да, да, – подтвердил Пьер.
Ритор прокашлялся, сложил на груди руки в перчатках и начал говорить:
– Теперь я должен открыть вам главную цель нашего ордена, – сказал он, – и ежели цель эта совпадает с вашею, то вы с пользою вступите в наше братство. Первая главнейшая цель и купно основание нашего ордена, на котором он утвержден, и которого никакая сила человеческая не может низвергнуть, есть сохранение и предание потомству некоего важного таинства… от самых древнейших веков и даже от первого человека до нас дошедшего, от которого таинства, может быть, зависит судьба рода человеческого. Но так как сие таинство такого свойства, что никто не может его знать и им пользоваться, если долговременным и прилежным очищением самого себя не приуготовлен, то не всяк может надеяться скоро обрести его. Поэтому мы имеем вторую цель, которая состоит в том, чтобы приуготовлять наших членов, сколько возможно, исправлять их сердце, очищать и просвещать их разум теми средствами, которые нам преданием открыты от мужей, потрудившихся в искании сего таинства, и тем учинять их способными к восприятию оного. Очищая и исправляя наших членов, мы стараемся в третьих исправлять и весь человеческий род, предлагая ему в членах наших пример благочестия и добродетели, и тем стараемся всеми силами противоборствовать злу, царствующему в мире. Подумайте об этом, и я опять приду к вам, – сказал он и вышел из комнаты.
– Противоборствовать злу, царствующему в мире… – повторил Пьер, и ему представилась его будущая деятельность на этом поприще. Ему представлялись такие же люди, каким он был сам две недели тому назад, и он мысленно обращал к ним поучительно наставническую речь. Он представлял себе порочных и несчастных людей, которым он помогал словом и делом; представлял себе угнетателей, от которых он спасал их жертвы. Из трех поименованных ритором целей, эта последняя – исправление рода человеческого, особенно близка была Пьеру. Некое важное таинство, о котором упомянул ритор, хотя и подстрекало его любопытство, не представлялось ему существенным; а вторая цель, очищение и исправление себя, мало занимала его, потому что он в эту минуту с наслаждением чувствовал себя уже вполне исправленным от прежних пороков и готовым только на одно доброе.
Через полчаса вернулся ритор передать ищущему те семь добродетелей, соответствующие семи ступеням храма Соломона, которые должен был воспитывать в себе каждый масон. Добродетели эти были: 1) скромность , соблюдение тайны ордена, 2) повиновение высшим чинам ордена, 3) добронравие, 4) любовь к человечеству, 5) мужество, 6) щедрость и 7) любовь к смерти.
– В седьмых старайтесь, – сказал ритор, – частым помышлением о смерти довести себя до того, чтобы она не казалась вам более страшным врагом, но другом… который освобождает от бедственной сей жизни в трудах добродетели томившуюся душу, для введения ее в место награды и успокоения.
«Да, это должно быть так», – думал Пьер, когда после этих слов ритор снова ушел от него, оставляя его уединенному размышлению. «Это должно быть так, но я еще так слаб, что люблю свою жизнь, которой смысл только теперь по немногу открывается мне». Но остальные пять добродетелей, которые перебирая по пальцам вспомнил Пьер, он чувствовал в душе своей: и мужество , и щедрость , и добронравие , и любовь к человечеству , и в особенности повиновение , которое даже не представлялось ему добродетелью, а счастьем. (Ему так радостно было теперь избавиться от своего произвола и подчинить свою волю тому и тем, которые знали несомненную истину.) Седьмую добродетель Пьер забыл и никак не мог вспомнить ее.
В третий раз ритор вернулся скорее и спросил Пьера, всё ли он тверд в своем намерении, и решается ли подвергнуть себя всему, что от него потребуется.
– Я готов на всё, – сказал Пьер.
– Еще должен вам сообщить, – сказал ритор, – что орден наш учение свое преподает не словами токмо, но иными средствами, которые на истинного искателя мудрости и добродетели действуют, может быть, сильнее, нежели словесные токмо объяснения. Сия храмина убранством своим, которое вы видите, уже должна была изъяснить вашему сердцу, ежели оно искренно, более нежели слова; вы увидите, может быть, и при дальнейшем вашем принятии подобный образ изъяснения. Орден наш подражает древним обществам, которые открывали свое учение иероглифами. Иероглиф, – сказал ритор, – есть наименование какой нибудь неподверженной чувствам вещи, которая содержит в себе качества, подобные изобразуемой.
Пьер знал очень хорошо, что такое иероглиф, но не смел говорить. Он молча слушал ритора, по всему чувствуя, что тотчас начнутся испытанья.
– Ежели вы тверды, то я должен приступить к введению вас, – говорил ритор, ближе подходя к Пьеру. – В знак щедрости прошу вас отдать мне все драгоценные вещи.
– Но я с собою ничего не имею, – сказал Пьер, полагавший, что от него требуют выдачи всего, что он имеет.
– То, что на вас есть: часы, деньги, кольца…
Пьер поспешно достал кошелек, часы, и долго не мог снять с жирного пальца обручальное кольцо. Когда это было сделано, масон сказал:
– В знак повиновенья прошу вас раздеться. – Пьер снял фрак, жилет и левый сапог по указанию ритора. Масон открыл рубашку на его левой груди, и, нагнувшись, поднял его штанину на левой ноге выше колена. Пьер поспешно хотел снять и правый сапог и засучить панталоны, чтобы избавить от этого труда незнакомого ему человека, но масон сказал ему, что этого не нужно – и подал ему туфлю на левую ногу. С детской улыбкой стыдливости, сомнения и насмешки над самим собою, которая против его воли выступала на лицо, Пьер стоял, опустив руки и расставив ноги, перед братом ритором, ожидая его новых приказаний.
– И наконец, в знак чистосердечия, я прошу вас открыть мне главное ваше пристрастие, – сказал он.
– Мое пристрастие! У меня их было так много, – сказал Пьер.
– То пристрастие, которое более всех других заставляло вас колебаться на пути добродетели, – сказал масон.
Пьер помолчал, отыскивая.
«Вино? Объедение? Праздность? Леность? Горячность? Злоба? Женщины?» Перебирал он свои пороки, мысленно взвешивая их и не зная которому отдать преимущество.
– Женщины, – сказал тихим, чуть слышным голосом Пьер. Масон не шевелился и не говорил долго после этого ответа. Наконец он подвинулся к Пьеру, взял лежавший на столе платок и опять завязал ему глаза.
– Последний раз говорю вам: обратите всё ваше внимание на самого себя, наложите цепи на свои чувства и ищите блаженства не в страстях, а в своем сердце. Источник блаженства не вне, а внутри нас…
Пьер уже чувствовал в себе этот освежающий источник блаженства, теперь радостью и умилением переполнявший его душу.


Скоро после этого в темную храмину пришел за Пьером уже не прежний ритор, а поручитель Вилларский, которого он узнал по голосу. На новые вопросы о твердости его намерения, Пьер отвечал: «Да, да, согласен», – и с сияющею детскою улыбкой, с открытой, жирной грудью, неровно и робко шагая одной разутой и одной обутой ногой, пошел вперед с приставленной Вилларским к его обнаженной груди шпагой. Из комнаты его повели по коридорам, поворачивая взад и вперед, и наконец привели к дверям ложи. Вилларский кашлянул, ему ответили масонскими стуками молотков, дверь отворилась перед ними. Чей то басистый голос (глаза Пьера всё были завязаны) сделал ему вопросы о том, кто он, где, когда родился? и т. п. Потом его опять повели куда то, не развязывая ему глаз, и во время ходьбы его говорили ему аллегории о трудах его путешествия, о священной дружбе, о предвечном Строителе мира, о мужестве, с которым он должен переносить труды и опасности. Во время этого путешествия Пьер заметил, что его называли то ищущим, то страждущим, то требующим, и различно стучали при этом молотками и шпагами. В то время как его подводили к какому то предмету, он заметил, что произошло замешательство и смятение между его руководителями. Он слышал, как шопотом заспорили между собой окружающие люди и как один настаивал на том, чтобы он был проведен по какому то ковру. После этого взяли его правую руку, положили на что то, а левою велели ему приставить циркуль к левой груди, и заставили его, повторяя слова, которые читал другой, прочесть клятву верности законам ордена. Потом потушили свечи, зажгли спирт, как это слышал по запаху Пьер, и сказали, что он увидит малый свет. С него сняли повязку, и Пьер как во сне увидал, в слабом свете спиртового огня, несколько людей, которые в таких же фартуках, как и ритор, стояли против него и держали шпаги, направленные в его грудь. Между ними стоял человек в белой окровавленной рубашке. Увидав это, Пьер грудью надвинулся вперед на шпаги, желая, чтобы они вонзились в него. Но шпаги отстранились от него и ему тотчас же опять надели повязку. – Теперь ты видел малый свет, – сказал ему чей то голос. Потом опять зажгли свечи, сказали, что ему надо видеть полный свет, и опять сняли повязку и более десяти голосов вдруг сказали: sic transit gloria mundi. [так проходит мирская слава.]
Пьер понемногу стал приходить в себя и оглядывать комнату, где он был, и находившихся в ней людей. Вокруг длинного стола, покрытого черным, сидело человек двенадцать, всё в тех же одеяниях, как и те, которых он прежде видел. Некоторых Пьер знал по петербургскому обществу. На председательском месте сидел незнакомый молодой человек, в особом кресте на шее. По правую руку сидел итальянец аббат, которого Пьер видел два года тому назад у Анны Павловны. Еще был тут один весьма важный сановник и один швейцарец гувернер, живший прежде у Курагиных. Все торжественно молчали, слушая слова председателя, державшего в руке молоток. В стене была вделана горящая звезда; с одной стороны стола был небольшой ковер с различными изображениями, с другой было что то в роде алтаря с Евангелием и черепом. Кругом стола было 7 больших, в роде церковных, подсвечников. Двое из братьев подвели Пьера к алтарю, поставили ему ноги в прямоугольное положение и приказали ему лечь, говоря, что он повергается к вратам храма.