Пётр Дамиани

Пётр Дамиани
Рождение	1007(1007) Равенна
Смерть	1072(1072) Фаэнца
Почитается	Католическая церковь
Главная святыня	мощи в кафедральном соборе Фаэнци
День памяти	21 февраля
Подвижничество	богословские сочинения, монашеская реформа

Пётр Дамиа́ни (итал. Pier Damiani, Петр Дамиан, лат. Petrus Damianus; 1007, Равенна — 22/23 февраля 1072, Фаэнца) — католический святой, учитель церкви, богослов, деятель Григорианской реформы, монах-бенедиктинец, кардинал.

Биография

Пётр принадлежал к знатному, но обедневшему роду. Он рано осиротел, жил сначала у своего старшего брата, затем у среднего, носившего имя Дамиан и бывшего архипресвитером в Равенне. Вероятно прозвание «Дамиани» Пётр получил по имени брата-священника.

Под влиянием брата Пётр ощутил призвание к священству и аскетической жизни. После получения образования в Равенне, Фаэнце и Парме около 1035 года он вступил в бенедиктинский монастырь Фонте-Авеллана около города Губбио. Пётр быстро добился авторитета в монастыре, проделав за восемь лет путь от послушника до настоятеля монастыря. Новый аббат развернул энергичную деятельность в монастыре, при нём были основаны 7 дочерних обителей, реформирован устав монашеской жизни, укреплена дисциплина. Своим духовным наставником Пётр Дамиани считал святого Ромуальда, основателя ордена камальдулов, биографию которого он написал около 1042 года.

Пётр Дамиани был горячим сторонником реформ в Церкви, и, особенно, в монашестве, направленных на строгое соблюдение бенедиктинского устава в монастырях и независимости монастырей от светской власти. Он поддерживал Клюнийское движение, вылившееся впоследствии в Григорианскую реформу. Выросший авторитет аббата монастыря Фонте-Авеллана привёл к тому, что в 1057 году Пётр Дамиани был возведён папой Стефаном IX в сан епископа и назначен кардиналом-епископом Остии, что позволило стать ему одним из самых высокопоставленных клириков Церкви. В период Великого раскола христианской церкви Дамиани написал трактат, в защиту западного представления о филиокве, которое послужило одной из формальных причин к расколу.

Вероятно при участии Петра Дамиани был создан в 1059 году декрет папы Николая II, который обеспечивал независимое избрание папы коллегией кардиналов-епископов, чьё решение подтверждалось императором и одобрялось клиром и народом. Тогда впервые выявилась острота конфликта между империей и реформаторским папством.

В 1059 году Николай II направил в Милан Петра Дамиани и архиепископа Лукки Ансельма (будущий папа Александр II), обнаруживших, что там не было ни одного клирика, от архиепископа до низшего церковнослужителя, который не был бы повинен в симонии. Несмотря на то, что посланцы подвергались смертельной опасности, они выполнили свою миссию: примирили Миланскую митрополию с Римской кафедрой и добились покаяния миланского духовенства. В том же 1059 году Пётр Дамиани сыграл важную роль на Латеранском соборе.

Дамиани выступал против антипап Бенедикта X и Гонория II, поддерживавшихся имперской стороной, и выступил в поддержку папы Александра II, избранного после смерти Николая II. В 1063 году Дамиани урегулировал спор между аббатством Клюни, напрямую подчинённым Риму, и епископом Макона на соборе во французском городе Шалоне-на-Соне. В 1067 году он тщетно старался примирить флорентийского епископа с монахами монастыря Валломброзы, обвинявших его в симонии и ереси. В 1069 году Дамиани представлял папу на соборе во Франкфурте и при поддержке части духовенства и германской знати воспрепятствовал разводу Генриха IV с королевой Бертой Туринской. В 1071 году он освящал церковь в знаменитом аббатстве Монтекассино. Деятельность в качестве видного церковного политика не мешала Петру Дамиани соблюдать строгую личную аскезу, он много времени проводил в обители Фонте-Авеллана, практически не оставляя своей кельи, предаваясь молитвам и пению псалмов; носил вериги и строго постился.

Последние годы жизни Петра Дамиани были посвящены реформаторской деятельности, направленной на искоренение злоупотреблений и симонии. В начале 1072 года папа поручил Петру разрешение конфликта между Римом и Равенной. Этот город тогда находился под отлучением от церковного общения за то, что равеннцы поддерживали своего епископа, выступившего на стороне антипапы Гонория II. Когда папский легат добрался до Равенны, непокорный прелат уже умер, а его сообщники раскаялись. На обратном пути в Рим Дамиани простудился и остановился в монастыре Санта Мариа дельи’Анджели (ныне Санта Мариа Веккья) близ Фаэнцы. Здесь он и скончался и был похоронен в монастырской церкви.

Вклад в борьбу империи с папством

Хотя решающие этапы противоборства Священной Римской империи и папства, вошедшие в историю, как борьба за инвеституру, наступили после смерти Дамиани, его труды, относящиеся к раннему периоду противостояния, интенсивно использовались как при жизни самого Дамиани, так и после его смерти. Именно он первым писал в послании императору Генриху IV о том, что королевское правление — это служение, и, если «король напрасно держит свой меч и не наказывает тех, кто противится Богу», то его власти следует противостоять. Он ставил Римскую церковь во главе «всей христианской религии» и разделял ту характеристику, которую дал ей впоследствии его ближайший сотрудник и советник нескольких пап, питомец Клюни Гильдебранд (будущий папа Григорий VII), назвав её «матерью и наставницей всех церквей». В своём трактате, созданном по просьбе Гильдебранда, он развивал идею о главенстве Римских епископов, как преемников святого Петра, которому Христос даровал власть «вязать и решать». В подтверждение своих мыслей он цитировал, помимо Священного Писания и церковных авторитетов, подложный документ, составленный в начале VIII века и получивший название Константинов дар.

Учение

В своих сочинениях Пётр Дамиани решительно выступает за общинный характер монашеской жизни и за целибат для духовенства. Несмотря на то, что в своих трактатах он бичевал грехи клира, прежде всего симонию, он обосновывал законность рукоположений, осуществляемых епископами-симонианами, ибо, по его мнению, симония получила настолько широкое распространение, что, если бы все подобного рода ординации были бы признаны неверными, то это грозило бы повсеместным прекращением служб и отправлений церковных обрядов. Несмотря на это папа Николай II счёл возможным запретить признавать законными рукоположения, которые были совершены епископами, повинными в симонии.

В богословии Петра Дамиани относят к той группе мыслителей, которые полагали, что после Христа человечеству достаточно Божественного Откровения для разрешения всех важных вопросов его бытия и — самое главное — для достижения спасения, это Откровение заменяет любое другое знание, беспомощное в истолковании тайн веры.

Произведения

Петру Дамиани принадлежат 7 агиографических произведений, 53 проповеди, около 240 поэтических сочинений (гимнов, молитв и пр.), 180 писем. Некоторые из его творений читались и были очень актуальны на протяжении всего средневековья, а выдержки из них вошли в сборники, например, в юридическое собрание Грациана, составленное в XII веке.

Почитание

Мощи святого многократно переносились из города в город. В конце XIX века они были помещены в кафедральном соборе Фаэнци, городе, близ которого Пётр Дамиани скончался, там они пребывают по настоящее время. В 1828 году папа Лев XII провозгласил Петра Дамиани Учителем Церкви. День памяти в Католической церкви — 23 февраля.

В Божественной комедии был помещён Данте на Седьмое небо рая.

Литература

• Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона: В 86 томах (82 т. и 4 доп.). — СПб.: 1890—1907.
• Католическая энциклопедия. Т. 3. — М.: Изд. францисканцев, 2007
• Toke, L. [www.newadvent.org/cathen/11764a.htm St. Peter Damian (Or Damiani)] // The Catholic Encyclopedia. Vol. 11. New York: Robert Appleton Company, 1911. 10 Aug. 2012
• Чанышев А.Н. [www.runivers.ru/philosophy/lib/book6221/142192/ Курс лекций по древней и средневековой философии]. — Москва: Высшая школа, 1991. — 512 с. — 100 000 экз. — ISBN 5-06-000992-0.
• Соколов В.В. Средневековая философия. — Москва: Высшая школа, 1979. — 448 с. — 40 000 экз.
• С.С.Неретина [iph.ras.ru/elib/2830.html Средневековая европейская философия] // В.С. Стёпин Новая философская энциклопедия : в 4 т. — Москва: Мысль, 2010. — Т. 4. — ISBN 978-5-244-01115-9.
• Desmond Paul Henry Medieval and Early Christian Philosophy // Donald M. Borchert Encyclopedia of Philosophy. — Thomson & Gale, 2006. — Т. 6. — С. 99—107. — ISBN 0-02-865786-1.
• Г.А.Смирнов [iph.ras.ru/elib/2167.html Оккам] // В.С. Стёпин Новая философская энциклопедия : в 4 т. — Москва: Мысль, 2010. — ISBN 978-5-244-01115-9.

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Св. Пётр Дамиани

Отрывок, характеризующий Пётр Дамиани

– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».