Пётр Ломбардский

Пётр Ломбардский
Petrus Lombardus
Дата смерти:	1160(1160)
Школа/традиция:	схоластика

Пётр Ломбардский ( — 1160 ; Пётр Новарский, Пётр Ломбард, Ломбард, Ломбардец; лат. Petrus Lombardus) — католический богослов и философ-схоласт XII века. Прозвище Петра — Магистр сентенций (лат. Magister sententiarum) по названию его самого известного произведения «Сентенции в чётырех книгах».

Биография

Родился Пётр около Новары в Ломбардии. Учился сперва на родине, в Новаре или Лукке, а затем, при покровительстве Св. Бернарда Клервоского и епископа Лукки Одо, — в Реймсе (где тогда преподавали два ученика Ансельма Лаонского) и Париже (в Сен-Викторской школе у Гуго и у Абеляра). Последний был причиной того, что Пётр остался жить в столице Франции и стал известным магистром здешних школ. Его духовная карьера, начавшаяся в 1140-х гг., закончилась назначением епископом Парижским в 1159 г. В 1148 г., на синоде в Реймсе, среди других осудил учение Жильбера, епископа Пуатье. В числе учеников — Пётр Едок (Petrus Comestor) и Вильгельм Тирский. Умер в 1160 г., но никак не в 1164 г.

«Сентенции»

Магнум опус Петра Ломбардского — «Сентенции в чётырех книгах» (лат. Sententiarum libri IV) или просто «Сентенции». В этой работе первый раз в католическом мире догматическое богословие было сведено в одно систематическое целое. На строение этой работы повлиял «Источник знания» Иоанна Дамаскина (латинский перевод его третьей части, осуществленный в середине XII века). Пётр разбирает изречения Отцов церкви по поводу догматических вопросов и пытается их обосновать, опровергая противоречащие им положения. В предисловии к «Сентенциям» он скромно сравнивает себя с бедной евангельской вдовицей, пожертвовавшей храму свою лепту.

Влияние и значение

Влияние «Сентенций» было велико. Применяемый в них метод взяли себе за образец так называемые Сентенциарии, он послужил формированию такой формы теоретического текста, как сумма. В первое время новаторский характер этой работы вызывал критику. Например, Вальтер Сен-Викторский написал полемический трактат «Против четырёх лабиринтов Франции», где под «лабиринтами» подразумеваются теоретические построения Абеляра, Гильберта Порретанского, Петра Ломбардского и Петра Пуатевинского.

Позднее «Сентенции» стали базовым учебником по католическому богословию и оставались им до эпохи Реформации и Контрреформации. Соответственно, было написано большое количество комментариев к книге, и такой комментарий был формой выражения авторской концепции. «Комментарии к „Сентенциям“» оставили Фома Аквинский, Уильям Оккам, Иоанн Дунс Скот (под заглавием «Оксфордское сочинение»), Майстер Экхарт.

Значение Петра Ломбардского хорошо демонстрирует тот факт, что Данте Алигьери сделал его персонажем «Божественной комедии» (раздел «Рай») в числе других видных церковных деятелей.

Издания сочинений

Patrologiae cursus completus… / Accurante G. P. Migne… Series latina… T. 192. — (Самое доступное издание.)

Ссылки

• [antology.rchgi.spb.ru/P_Lombardus/_autor_rus.html Пётр Ломбардский] в Философской библиотеке средневековья

Отрывок, характеризующий Пётр Ломбардский

– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.