Пибунсонграм

Пибунсонграм тайск. จอมพล แปลก พิบูลสงคราม<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
премьер-министр Таиланда
8 апреля 1948 — 17 сентября 1957
Монарх:	Рама IX
Предшественник:	Кхуанг Апхайвонг
Преемник:	Пот Сарасин
премьер-министр Таиланда
16 декабря 1938 — 26 июля 1944
Монарх:	Рама VIII
Предшественник:	Пхахон Пхаюхасена
Преемник:	Кхуанг Апхайвонг
Министр иностранных дел Таиланда
15 декабря 1941 года — 1942 год
Предшественник:	Дирек Джаянама
Преемник:	Вичит Вичитватакан
Министр иностранных дел Таиланда
1939 года — 22 августа 1941 года
Предшественник:	Чао Пийя Сридармэдхайбс
Преемник:	Дирек Джаянама
Вероисповедание:	буддизм
Рождение:	14 июля 1897(1897-07-14) Нонтхабури, Королевство Сиам
Смерть:	11 июля 1964(1964-07-11) (66 лет) Токио, Япония
Место погребения:	Бангкок, Таиланд
Партия:	Кхана Ратсадон Сери Манангасила
Образование:	Королевская военная академия Чулачомклао
Профессия:	военный
Награды:

Луанг (виконт) Плек Пибунсонграм, Пибу́н Сонгкра́м, также Пибун (тайск. จอมพล แปลก พิบูลสงคราม, 14 июля 1897—11 июня 1964) — военный и политический деятель Таиланда, фельдмаршал, премьер-министр в 1938—1944 и 1948—1957.

Ранние годы и карьера до революции 1932 года

Родился в 1897 году в Нонтхабури, северном пригороде Бангкока, в семье Кида Кхиттасангкха, который был сыном китайского иммигранта. Первое его имя «Плек» на тайском языке означает «странный». Родители Плека владели садом, где выращивали дуриан. Плек Кхиттасангкха сначала учился в школе при буддийском храме, после чего поступил в Королевскую военную академию Чулачомклао, которую окончил в 1914 году, получил звание второго лейтенанта артиллерии и был направлен в артиллерийский полк в Пхитсанулок. Во время первой мировой войны проходил стажировку в артиллерийских частях во Франции. Молодой офицер пользовался среди сослуживцев репутацией культурного, трудолюбивого и пунктуального человека.

С 1924 по 1927 годы Плек Кхиттасангкха продолжил своё обучение во Франции, окончил военную академию в Пуатье и Фонтенбло. Во время учёбы Плек общался с другими представителями тайской молодёжи, военными и гражданскими, которые учились во Франции, в том числе с создателями партии Кхана Ратсадон, будущими организаторами революции 1932 года, и разделял их идеи о необходимости революции в Таиланде. Среди его друзей были студент-юрист Приди Паномионг, который возглавлял Ассоциацию тайских студентов во Франции, и Прайоон Пхорнмонтри. Знакомство с Паномионгом впоследствии способствовало политической карьере Плека, но потом переросло в соперничество и вражду.

По возвращении в Таиланд Плек получил звание капитана, а в 1928 году король Прачадипок (Рама VII) присвоил ему титул «Луанг» (что примерно соответствует виконту в европейской системе титулов) и новое имя — «Пибунсонграм» вместо имени, данного ему при рождении. Такая практика — присвоение нового имени вместе с титулом — была распространена в Сиаме. Имя «Пибунсонграм» означает «большая», или «наступательная война». Впоследствии Пибунсонграм получил звание майора Генерального штаба и был назначен шталмейстером принца Нарисара Нувадтивонга. В начале 1930-х вступил в партию Кхана Ратсадон, возглавив одну из групп партии в кругах военных. Был активным участником революции 1932 года, после чего получил прозвище «человек на лошади».

Карьера в 1932—1938

После революции 1932 года Пибунсонграм занял должность заместителя командующего артиллерией Королевских вооружённых сил Таиланда, но поначалу не вёл политической деятельности. В июне 1933 года принял активное участие в военном перевороте во главе с Пхахоном Пхаюхасена, после чего политическое влияние Пибунсонграма стало быстро расти. В октябре 1933 Пибунсонграм успешно проявил себя в подавлении роялистского мятежа принца Боворадета, что укрепило его авторитет в армии. Пибунсонграм был повышен в звании до полковника, заместителя командующего армией, а в 1934 году стал министром обороны в правительстве Пхахона Пхаюхасена, став фактически вторым человеком в правительстве.

На посту министра обороны Пибунсонграм способствовал внедрению националистической и милитаристской пропаганды в школьную программу. Пибунсонграм был главным идеологом создания фильмов героико-исторической тематики «Кровь тайских солдат» (1935), «Кровь Суфанбури», «Принцесса Сенви», а также по его инициативе были установлены памятники знаменитым правителям Таиланда — королям Наресуану Великому и Таксину, которые должны были служить примерами успешного правления страной.

После скандала, связанного с продажей по заниженным ценам конфискованного имущества короля Прачадипока, который отрекся от престола в 1935 году, правительство Пхахона Пхаюхасена ушло в отставку, и после внеочередных парламентских выборов 1938 года 16 декабря 1938 года Регентский совет утвердил кандидатуру Пибунсонграма на пост премьер-министра.

Первое премьерство (1938—1944)

Внутренняя политика

Придя к власти, Пибунсонграм использовал своё положение, чтобы избавиться от политических оппонентов. Ряд королевских сановников, военных, а также представителей парламентской оппозиции был предан суду по обвинению в заговоре против короля Ананда Махидола. На судебном процессе, беспристрастность которого была весьма сомнительной, 18 подсудимых были приговорены к смертной казни, а 52 — к длительным срокам заключения. Десятки людей были также арестованы на острове Тарутау. Бывший король Прачадипок, обвинённый в организации заговора с целью возвращения на трон, был объявлен персоной нон грата, его изображения были удалены отовсюду. Таким образом была подавлена оппозиция режиму личной власти Пибунсонграма как со стороны консервативных роялистов, так и внутри партии Кхана Ратсадон.

С приходом к власти Пибунсонграма прогрессивные формы национализма в Таиланде сменились пантаистскими (основной принцип пантаизма — объединение всех тайских народов под властью тайского короля). Главным идеологом режима Пибунсонграма был министр культуры (с 1942 — министр иностранных дел) Вичит Вичитватхакан, писатель и поклонник Муссолини, которого британский посол в Бангкоке окрестил «карманным Геббельсом». Для культурной политики Таиланда конца 1930-х — начала 1940-х были характерны мистификация истории тайской государственности, популизм и реваншистские настроения (в частности, требования освободить «исконно тайские» территории Бирмы и Камбоджи, которые отошли Великобритании и Франции (соответственно) в период колониальных захватов в начале XX века). По распоряжению правительства Пибунсонграма были изданы карты для школьников, на которых эти территории Бирмы и Камбоджи обозначались как принадлежащие Таиланду.

По инициативе Пибунсонграма в 1939 году Сиам был переименован в Таиланд, а в 1941 году в стране был введён европейский григорианский календарь — год отныне начинался с 1 января, а не с 13 апреля.

Франко-тайская война

После оккупации Франции нацистской Германией в 1940 году французские колониальные власти, изолированные от метропполии, были ослаблены и не могли воспрепятствовать японскому вторжению во Французский Индокитай в сентябре 1940 года. Это послужило своего рода сигналом для режима Пибунсонграма, который в ноябре 1940 года выдвинул территориальные претензии к вишистскому правительству и начал боевые действия против французских войск в Индокитае. Боевые действия велись до января 1941 года, в ходе боёв тайский флот потерпел поражение в Сиамском заливе. 29 января было подписано перемирие, а 9 мая 1941 года — мирный договор. Под давлением Японии правительство Виши уступило Таиланду Лаос и 2 провинции Камбоджи, что было воспринято в Таиланде как победа над Францией и личный триумф Пибунсонграма, поскольку впервые за свою историю Таиланд оказался способным одержать верх над европейским государством, хотя и значительно ослабленным.

В июне 1941 года в Бангкоке в ознаменование этой победы был построен огромный Монумент Победы, а Пибунсонграм, в начале войны имевший звание генерал-майора, присвоил себе чин фельдмаршала, минуя чины генерал-лейтенанта и генерала.

Вторая мировая война

Ещё до начала франко-тайской войны, в октябре 1940 года Пибунсонграм вёл секретные переговоры с Японией, на которых дал устное секретное обещание поддержать Японию в случае её вторжения в Малайзию. С другой стороны, в 1941 году правительство Пибунсонграма вело переговоры и с правительствами Великобритании и США, пытаясь заручиться их поддержкой в случае вторжения Японии в Таиланд. Премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль в письме Пибунсонграму писал:

Если Вы подвергнетесь нападению, защищайтесь. Сохранение подлинной независимости и суверенитета Таиланда — в британских интересах, мы расценим нападение на Вас как нападение непосредственно на нас.

На следующий день после атаки на Пёрл-Харбор, 8 декабря 1941 года японские войска высадились на побережье Таиланда, и после непродолжительных боевых действий Пибунсонграм принял решение заключить перемирие с Японией. В результате этого соглашения Япония сначала получила возможность использовать территорию Таиланда для вторжения в Малайю, а затем вовлечь Таиланд в состав оси Берлин-Рим-Токио. 21 декабря 1941 года было подписано соглашение о военном союзе между Таиландом и Японией. Кабинет министров и парламент дал согласие на этот союз.

25 января 1942 года тайское правительство объявило войну США и Великобритании. Это вызвало сопротивление со стороны отдельных представителей политической элиты Таиланда. Министр финансов и министр иностранных дел Приди Паномионг подал в отставку в знак протеста. Тайский посол в Вашингтоне Сени Прамот объявил декларацию об объявлении войны недействительной и отказался передать её правительству США. Таиланд был фактически оккупирован японской армией, которая вела боевые действия в Индокитае совместно с армией Таиланда. В мае 1942 года, тайские войска совместно с японской армией заняли северо-восточную Бирму, а 20 августа 1943 года Япония передала Таиланду четыре северомалайских и два танских княжества.

Вторая мировая война нанесла большой урон экономике Таиланда, поскольку страна лишилась традиционных рынков сбыта. Ситуацию усугубила девальвация бата по отношению к иене, поскольку с мая 1942 года Таиланд с Японией вели расчеты в японской валюте. В июне 1942 года Пибунсонграм признал, что Таиланд стал банкротом, после чего Япония предоставила Таиланду облигационный займ на сумму 200 млн иен. Японские оккупационные власти проводили массовые принудительные мобилизации тайцев для строительных работ, в частности, тайско-бирманской железной дороги (получившей название «Железная дорога смерти»). На строительстве этой дороги погибло более 250 тысяч рабочих (в основном гражданские лица из Юго-Восточной Азии, а также военнопленные).

В связи с катастрофической экономической ситуацией и японской оккупацией в Таиланде нарастало сопротивление режиму Пибунсонграма. В 1942 году было создано массовое подпольное движение «Свободный Таиланд», ведущими деятелями которого были Приди Паномионг и Сени Прамот. Недовольство режимом росло и в кругах высших чиновников режима, которые противились исполнению таких указов премьер-министра, как обязанность государственных чиновников посещать уроки народных танцев, попытка переноса столицы из Бангкока в Пхетчабун, создание огромного буддийского парка Пхуттхамонтхон. В июле 1944 года парламент вынес Пибунсонграму вотум недоверия, и ему пришлось уйти в отставку с поста премьер-министра, сохранив при этом пост верховного главнокомандующего.

Новым премьер-министром Таиланда 1 августа 1944 года был назначен Кхуанг Апхайвонг, который занимал эту должность до 31 августа 1945 года. К этому времени в Таиланде была начата подготовка к антияпонскому вооружённому восстанию, которая была прекращена по распоряжению командующего британскими войсками на Дальнем Востоке. 19 августа правительство Апхайвонга обратилось к странам антигитлеровской коалиции с просьбой о мире. По условиям мирного договора, заключенного 1 января 1946 года, Сиам (с сентября 1945 по август 1948 страна вновь именовалась «Сиам») отказывался от территориальных захватов 1941—1943 годов и выплачивал контрибуцию Великобритании.

Временный уход из политики (1944—1948)

Поражение держав Оси и их союзников во второй мировой войне привели к осуждению Пибунсонграма как военного преступника, но в апреле 1946 года военный трибунал оправдал его. Одной из причин оправдания Пибунсонграма было то, что правительство Сени Прамота сочло, что закон о военных преступлениях не имеет обратной силы. Против наказания Пибунсонграма выступил и его давний друг, влиятельный политик Приди Паномионг.

После освобождения Пибунсонграм, вопреки своему обещанию не участвовать в политической деятельности, начал искать пути возвращения к власти. Весной 1947 года группа сторонников Пибунсонграма, в том числе генерал Мангкон Пхомиот, бывший министр иностранных дел Вичит Вичитватхакан и Праюн Пханмонтри, создали консервативную партию Тхамматхипат («Право в силе») во главе с Мангконом Пхомиотом.

После гибели при загадочных обстоятельствах в июне 1946 года Ананды Махидола (Рамы VIII) трон Таиланда наследовал младший брат короля Рама IX, которому в тот момент было 18 лет. Воспользовавшись неопытностью юного короля и политической нестабильностью, группировка военных во главе с фельдмаршалом Пхином Чунхаваном в ноябре 1947 года осуществила военный переворот, сместив Тхамронга Навасавата. Новым премьер-министром в качестве компромиссной фигуры был назначен лидер Демократической партии Кхуанг Апхайвонг, поскольку Пибунсонграм и его сторонники, принимавшие участие в ноябрьском перевороте, сочли кандидатуру Пибунсонграма неприемлемой для того, чтобы сразу возглавить правительство. В то же время политические позиции К.Апхайвонга были достаточно непрочными, и в апреле 1948 года, после очередного военного переворота, Пибунсонграм вновь взял власть в качестве премьер-министра.

Второе премьерство (1948—1957)

Возвращение к власти Пибунсограма было неоднозначно воспринято в Таиланде, в течение года было предпринято две попытки его свержения. 1 октября 1948 года офицерами Генерального штаба армии Таиланда была предпринята попытка переворота, окончившаяся провалом, более пятидесяти офицеров и несколько видных сторонников Паномионга были арестованы. 26 февраля 1949 года была ещё одна неудачная попытка государственного переворота, когда сторонники движения «Свободный Таиланд» и оппозиционно настроенные студенты заняли Большой дворец в Бангкоке.

Второе премьерство Пибунсонграма характеризуется проамериканским внешнеполитическим курсом и авторитарной внутренней политикой. Во время Корейской войны Пибунсонграм отправил в Корею 4-тысячный воинский контингент в состав войск ООН. В 1950 году Таиланд подписал союзный договор с США, в 1951 году запретил торговлю с социалистическими странами, в том же году в стране были запрещены все политические партии. Несмотря на рекомендации министра иностранных дел Пота Сарасина, 28 февраля 1951 года Пибунсонграм объявил об официальном признании королевских правительств Лаоса, Камбоджи и Вьетнама. В знак протеста П.Сарасин подал в отставку.

В 1954 году Таиланд выступил одним из основателей антикоммунистического военного блока СЕАТО.

Запад рассматривал Пибунсонграма как предпочтительную фигуру, способную удерживать власть и придерживаться прозападного курса и оказывал режиму Пибунсонграма военную и экономическую помощь. В период 1951 по 1957 год США предоставили Таиланду военную помощь в размере 222 млн долларов и экономическую — в размере 149 млн долларов.

В 1955 году, после заключения Женевских соглашений по Индокитаю и длительной зарубежной поездки в США и Европу, Пибунсонграм провёл ряд мероприятий по либерализации внутренней политики. В парке Санам Луанг в Бангкоке был создан «уголок ораторов», аналог Гайд-парка в Лондоне. Была проведена амнистия политических заключённых и разрешено создание политических партий. Под руководством Пибунсонграма была создана политическая партия Сери Манангасила , в которой он сам стал председателем, вице-председателем — фельдмаршал Сарит Танарат, а генеральным секретарём — начальник полиции Пхао Срианон. Был также принят ряд законов, облегчавших положение трудящихся. Закон о труде, принятый в январе 1957 года легализовал профсоюзы, ограничил продолжительность рабочей недели 48 часами, установил время отдыха и сверхурочной работы, а также нормы техники безопасности. 1 мая было объявлено выходным днём.

В феврале 1957 года были проведены парламентские выборы на многопартийной основе, на которых победу одержала Сери Манангасила. Но в армейских кругах вызревало недовольство политикой Пибунсонграма, раздавались обвинения в фальсификации выборов, что привело в конечном счете к военному перевороту 16 сентября 1957, возглавляемому Саритом Танаратом и свержению Пибунсонграма. По некоторым оценкам, в этом перевороте были замешаны США.

Последние годы

После отстранения от власти Пибунсонграм эмигрировал в Японию, неоднократные его просьбы о возможности вернуться в Таиланд были отклонены. 11 июня 1964 года он скончался в Токио от сердечной недостаточности. Урна с его прахом была перевезена в Таиланд и с воинскими почестями захоронена в Бангкоке в райне Бангкхе.

Личная жизнь

Был женат на Ла-иад Бхандуракви, в браке у них было трое сыновей и трое дочерей. Его младший сын — Нития Пибунсонграм (род. 1941) был министром иностранных дел Таиланда в 2006—2008 годах.

Литература

• Chris Baker, Pasuk Phongpaichit. A History of Thailand.. — Auflage: Cambridge University Press, 2009. — ISBN 978-0-521-76768-2.
• Volker Grabowsky. Kleine Geschichte Thailands.. — München: C.H. Beck, 2010.
• Thak Chaloemtiarana. Thailand. The Politics of Despotic Paternalism.. — Ithaca NY: Cornell Southeast Asia Program, 2007. — ISBN 978-0-87727-742-2.
• Daniel Fineman. A Special Relationship. The United States and Military Government in Thailand, 1947—1958.. — Honolulu: University of Hawai‘i Press, 1997. — ISBN 0-8248-1818-0.
• Thawatt Mokarapong. History of Thai Revolution. A study in political behaviour.. — Bangkok: Chalermnit, 1972. — ISBN 9740753965.
• Thamsook Numnonda. Thailand and the Japanese Presence 1941—1945.. — Singapur: Institute of Southeast Asian Studies, 1977.
• Martina Peitz. Tigersprung des Elefanten. Rent-seeking, Nation Building und nachholende Entwicklung in Thailand.. — Zürich: LIT Verlag, 2008. — ISBN 978-3-03735-268-7.
• Judith A. Stowe. Siam Becomes Thailand. A Story of Intrigue.. — London: C. Hurst & Co, 1991.
• Kobkua Suwannathat-Pian. Thailand’s Durable Premier. Phibun through three decades, 1932—1957.. — Oxford: Oxford University Press, 1995. — ISBN 9676530530.
• Barend Jan Terwiel. Field Marshal Plaek Phibun Songkhram. — St. Lucia: University of Queensland Press, 1980. — ISBN 0-7022-1509-0.
• David K. Wyatt. Thailand. A Short History.. — Auflage: Yale University Press, 2003. — ISBN 0-300-08475-7.
• E. Bruce Reynolds Phibun Songkhram And Thai Nationalism in the Fascist Era. (англ.) // European Journal of East Asian Studies. — 2004. — Vol. 3, no. 1. — P. 99-134. — DOI:10.1163/1570061033004686.

Ссылки

• [www.cabinet.thaigov.go.th/eng/bb2_main21.htm Биография Пибунсонграма на сайте History of Thai Prime Ministers]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Пибунсонграм

«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m me Обер Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
– Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на аршин от земли). – Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал, чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё и хорошо будет.
Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от застенчивости, но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было.
– Ты видишь ли, я его давно знаю, и Машеньку, твою золовку, люблю. Золовки – колотовки, ну а уж эта мухи не обидит. Она меня просила ее с тобой свести. Ты завтра с отцом к ней поедешь, да приласкайся хорошенько: ты моложе ее. Как твой то приедет, а уж ты и с сестрой и с отцом знакома, и тебя полюбили. Так или нет? Ведь лучше будет?
– Лучше, – неохотно отвечала Наташа.


На другой день, по совету Марьи Дмитриевны, граф Илья Андреич поехал с Наташей к князю Николаю Андреичу. Граф с невеселым духом собирался на этот визит: в душе ему было страшно. Последнее свидание во время ополчения, когда граф в ответ на свое приглашение к обеду выслушал горячий выговор за недоставление людей, было памятно графу Илье Андреичу. Наташа, одевшись в свое лучшее платье, была напротив в самом веселом расположении духа. «Не может быть, чтобы они не полюбили меня, думала она: меня все всегда любили. И я так готова сделать для них всё, что они пожелают, так готова полюбить его – за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что не за что им не полюбить меня!»
Они подъехали к старому, мрачному дому на Вздвиженке и вошли в сени.
– Ну, Господи благослови, – проговорил граф, полу шутя, полу серьезно; но Наташа заметила, что отец ее заторопился, входя в переднюю, и робко, тихо спросил, дома ли князь и княжна. После доклада о их приезде между прислугой князя произошло смятение. Лакей, побежавший докладывать о них, был остановлен другим лакеем в зале и они шептали о чем то. В залу выбежала горничная девушка, и торопливо тоже говорила что то, упоминая о княжне. Наконец один старый, с сердитым видом лакей вышел и доложил Ростовым, что князь принять не может, а княжна просит к себе. Первая навстречу гостям вышла m lle Bourienne. Она особенно учтиво встретила отца с дочерью и проводила их к княжне. Княжна с взволнованным, испуганным и покрытым красными пятнами лицом выбежала, тяжело ступая, навстречу к гостям, и тщетно пытаясь казаться свободной и радушной. Наташа с первого взгляда не понравилась княжне Марье. Она ей показалась слишком нарядной, легкомысленно веселой и тщеславной. Княжна Марья не знала, что прежде, чем она увидала свою будущую невестку, она уже была дурно расположена к ней по невольной зависти к ее красоте, молодости и счастию и по ревности к любви своего брата. Кроме этого непреодолимого чувства антипатии к ней, княжна Марья в эту минуту была взволнована еще тем, что при докладе о приезде Ростовых, князь закричал, что ему их не нужно, что пусть княжна Марья принимает, если хочет, а чтоб к нему их не пускали. Княжна Марья решилась принять Ростовых, но всякую минуту боялась, как бы князь не сделал какую нибудь выходку, так как он казался очень взволнованным приездом Ростовых.
– Ну вот, я вам, княжна милая, привез мою певунью, – сказал граф, расшаркиваясь и беспокойно оглядываясь, как будто он боялся, не взойдет ли старый князь. – Уж как я рад, что вы познакомились… Жаль, жаль, что князь всё нездоров, – и сказав еще несколько общих фраз он встал. – Ежели позволите, княжна, на четверть часика вам прикинуть мою Наташу, я бы съездил, тут два шага, на Собачью Площадку, к Анне Семеновне, и заеду за ней.
Илья Андреич придумал эту дипломатическую хитрость для того, чтобы дать простор будущей золовке объясниться с своей невесткой (как он сказал это после дочери) и еще для того, чтобы избежать возможности встречи с князем, которого он боялся. Он не сказал этого дочери, но Наташа поняла этот страх и беспокойство своего отца и почувствовала себя оскорбленною. Она покраснела за своего отца, еще более рассердилась за то, что покраснела и смелым, вызывающим взглядом, говорившим про то, что она никого не боится, взглянула на княжну. Княжна сказала графу, что очень рада и просит его только пробыть подольше у Анны Семеновны, и Илья Андреич уехал.
M lle Bourienne, несмотря на беспокойные, бросаемые на нее взгляды княжны Марьи, желавшей с глазу на глаз поговорить с Наташей, не выходила из комнаты и держала твердо разговор о московских удовольствиях и театрах. Наташа была оскорблена замешательством, происшедшим в передней, беспокойством своего отца и неестественным тоном княжны, которая – ей казалось – делала милость, принимая ее. И потом всё ей было неприятно. Княжна Марья ей не нравилась. Она казалась ей очень дурной собою, притворной и сухою. Наташа вдруг нравственно съёжилась и приняла невольно такой небрежный тон, который еще более отталкивал от нее княжну Марью. После пяти минут тяжелого, притворного разговора, послышались приближающиеся быстрые шаги в туфлях. Лицо княжны Марьи выразило испуг, дверь комнаты отворилась и вошел князь в белом колпаке и халате.
– Ах, сударыня, – заговорил он, – сударыня, графиня… графиня Ростова, коли не ошибаюсь… прошу извинить, извинить… не знал, сударыня. Видит Бог не знал, что вы удостоили нас своим посещением, к дочери зашел в таком костюме. Извинить прошу… видит Бог не знал, – повторил он так не натурально, ударяя на слово Бог и так неприятно, что княжна Марья стояла, опустив глаза, не смея взглянуть ни на отца, ни на Наташу. Наташа, встав и присев, тоже не знала, что ей делать. Одна m lle Bourienne приятно улыбалась.
– Прошу извинить, прошу извинить! Видит Бог не знал, – пробурчал старик и, осмотрев с головы до ног Наташу, вышел. M lle Bourienne первая нашлась после этого появления и начала разговор про нездоровье князя. Наташа и княжна Марья молча смотрели друг на друга, и чем дольше они молча смотрели друг на друга, не высказывая того, что им нужно было высказать, тем недоброжелательнее они думали друг о друге.
Когда граф вернулся, Наташа неучтиво обрадовалась ему и заторопилась уезжать: она почти ненавидела в эту минуту эту старую сухую княжну, которая могла поставить ее в такое неловкое положение и провести с ней полчаса, ничего не сказав о князе Андрее. «Ведь я не могла же начать первая говорить о нем при этой француженке», думала Наташа. Княжна Марья между тем мучилась тем же самым. Она знала, что ей надо было сказать Наташе, но она не могла этого сделать и потому, что m lle Bourienne мешала ей, и потому, что она сама не знала, отчего ей так тяжело было начать говорить об этом браке. Когда уже граф выходил из комнаты, княжна Марья быстрыми шагами подошла к Наташе, взяла ее за руки и, тяжело вздохнув, сказала: «Постойте, мне надо…» Наташа насмешливо, сама не зная над чем, смотрела на княжну Марью.
– Милая Натали, – сказала княжна Марья, – знайте, что я рада тому, что брат нашел счастье… – Она остановилась, чувствуя, что она говорит неправду. Наташа заметила эту остановку и угадала причину ее.
– Я думаю, княжна, что теперь неудобно говорить об этом, – сказала Наташа с внешним достоинством и холодностью и с слезами, которые она чувствовала в горле.
«Что я сказала, что я сделала!» подумала она, как только вышла из комнаты.
Долго ждали в этот день Наташу к обеду. Она сидела в своей комнате и рыдала, как ребенок, сморкаясь и всхлипывая. Соня стояла над ней и целовала ее в волосы.
– Наташа, об чем ты? – говорила она. – Что тебе за дело до них? Всё пройдет, Наташа.
– Нет, ежели бы ты знала, как это обидно… точно я…
– Не говори, Наташа, ведь ты не виновата, так что тебе за дело? Поцелуй меня, – сказала Соня.
Наташа подняла голову, и в губы поцеловав свою подругу, прижала к ней свое мокрое лицо.
– Я не могу сказать, я не знаю. Никто не виноват, – говорила Наташа, – я виновата. Но всё это больно ужасно. Ах, что он не едет!…
Она с красными глазами вышла к обеду. Марья Дмитриевна, знавшая о том, как князь принял Ростовых, сделала вид, что она не замечает расстроенного лица Наташи и твердо и громко шутила за столом с графом и другими гостями.


В этот вечер Ростовы поехали в оперу, на которую Марья Дмитриевна достала билет.
Наташе не хотелось ехать, но нельзя было отказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее предназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более стало грустно; но грустно сладостно и любовно.
«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не так как прежде, с какой то глупой робостью перед чем то, а по новому, просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня и потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его – как я вижу эти глаза! думала Наташа. – И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю его одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе детской… Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», – и она отошла от зеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. – «И как может Соня так ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»! подумала она, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.
«Нет, она совсем другая. Я не могу»!
Наташа чувствовала себя в эту минуту такой размягченной и разнеженной, что ей мало было любить и знать, что она любима: ей нужно теперь, сейчас нужно было обнять любимого человека и говорить и слышать от него слова любви, которыми было полно ее сердце. Пока она ехала в карете, сидя рядом с отцом, и задумчиво глядела на мелькавшие в мерзлом окне огни фонарей, она чувствовала себя еще влюбленнее и грустнее и забыла с кем и куда она едет. Попав в вереницу карет, медленно визжа колесами по снегу карета Ростовых подъехала к театру. Поспешно выскочили Наташа и Соня, подбирая платья; вышел граф, поддерживаемый лакеями, и между входившими дамами и мужчинами и продающими афиши, все трое пошли в коридор бенуара. Из за притворенных дверей уже слышались звуки музыки.