Пигафетта, Антонио

Антонио Пигафетта
Награды и премии:

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Анто́нио Франче́ско Пигафе́тта (итал. и исп. Antonio Pigafetta; год рождения в период от 1480 до 1491, в городе Виченца, умер после 1534, там же) — итальянский мореплаватель, сверхштатный (исп. sobresaliente) участник экспедиции Магеллана-Элькано (1519—1522). Во время первого в истории кругосветного плавания вёл дневники, которые по возвращении в Европу вручил императору Карлу V. Записи Пигафетты — основной источник сведений об экспедиции Магеллана, а также первый доступный в Европе документ о себуанском языке Филиппинских островов — были опубликованы хранителем Амброзианской библиотеки Карло Аморетти.

Путешествие, закончившееся в 1522 году, стало первым кругосветным мореплаванием. После смерти капитана корабля - Магеллана, новым главой экипажа стал Хуан Себастьян Элькано. Дневник, написанный рукой Антонио Пигафетта, на данный момент является основным источником о первом кругосветном путешествии.

Биография

О жизни мореплавателя известно очень мало. Известно, что Антонио Пигафетта родился между 1480 и 1491 годом в республике Венеция, в городе Виченца, был родом из богатой семьи. Отцом его был Джованни Антонио Пигафетта, достоверных сведений о том, кем являлась мать путешественника, не сохранилось. Сам Антонио Пигафетта утверждает, что в молодости он занимался изучением астрономии, географии и картографии, и преуспевал в этом начинании. В 1518 году сопровождал нунция Папы Льва X - Франческо Кьерикати по пути в Испанию. В начале своей карьеры служил на кораблях Госпитальеров.

Путешествие

Находясь в Севилье, Пигафетта узнал о планируемой экспедиции под руководством Магеллана, целью которой было открытие краткого пути к Индии ,и принял решение наняться в качестве внештатного члена команды, своего рода добровольца с скромным окладом в 1000 мараведи.В документах он значился как пассажир и был записан как "Антонио Ломбардо", "Антонио из Ломбардии". Несмотря на трудные отношения , сложившиеся у Антонио с капитаном корабля, Магелланом, в начале, позже Пигафетта смог завоевать его доверие и служил картографом и лингвистом.

Экспедиция, состоявшая из пяти кораблей и более чем двух сотен человек, отправившись из Севильи, достигла устья Рио-де-ла-Плата, обогнула берега Патагонии, 18 октября вышла ко входу в пролив.

В битве при Мактане, в которой Магеллан был убит, Антонио Пигафетта был ранен, но сумел выжить, и под командованием нового капитана Хуана Себастьяна Элькано продолжил обратный путь. Последняя запись в дневнике А. Пигафетты стоит 8 сентября 1522 года.

"Путешествие Магеллана"

В письменном труде А. Пигафетты были собраны многочисленные и уникальные данные о географии, флоре, фауне, климате и жителях тех мест, в которых он побывал в рамках экспедиции. Сведения, содержащиеся в его дневнике, а также детальные и красочные описания, играют важную роль в изучении первого кругосветного мореплавания, без них представление о путешествии Магеллана было бы неполным.

Литература

• Magellan's Voyage around the World by Antonio Pigafetta – The original text of the Ambrosian ms. translated by James Alexander Robertson, Cleveland : The Arthur H. Clark Company (1906); Vol 1, Vol. 2, Vol. 3

Ссылки

• [www.vostlit.info/haupt-Dateien/index-Dateien/P.phtml?id=2056 Пигафетта, Антонио]. Восточная литература. Проверено 16 апреля 2011. [www.webcitation.org/61A3eOAs3 Архивировано из первоисточника 24 августа 2011].
• [www.memoriachilena.cl//temas/documento_detalle.asp?id=MC0000793 Pigafetta, Antonio. Primer viaje alrededor del mundo]
• [www.vostlit.info/Texts/rus7/Pigafetta/frametext1.htm А. Пигафетта. «ПУТЕШЕСТВИЕ МАГЕЛЛАНА» (часть 1)]
• [www.vostlit.info/Texts/rus7/Pigafetta/frametext2.htm А. Пигафетта. «ПУТЕШЕСТВИЕ МАГЕЛЛАНА» (часть 2)]

Отрывок, характеризующий Пигафетта, Антонио

Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.