Пидгирский, Самуил Максимович

Самуил (Самойло) Пидгирский
укр. Самійло Максимович Підгірський
Самойло Пидгирский — председатель УПНР
Дата рождения:	20 сентября 1888(1888-09-20)
Место рождения:	Любитов Ковельский уезд, Волынская губерния, Российская империя
Дата смерти:	1945(1945)
Место смерти:	Киев, СССР
Гражданство:	Российская империя Российская империя
Образование:	Санкт-Петербургский университет
Партия:	Украинская партия национальной работы
Основные идеи:	украинский национализм
Род деятельности:	общественно-политический деятель, адвокат, редактор

Самуил (Самойло) Максимович Пидгирский (укр. Самійло Максимович Підгірський; 20 сентября 1888, Любитов Ковельского уезда Волынской губернии (ныне Ковельского района Волынской области Украина) — 1945, Киев) — украинский общественно-политический деятель, адвокат, редактор.

Биография

Родился в семье зажиточного крестьянина. В 1914 окончил юридический факультет Санкт-Петербургского университета. Затем работал юристом в Киеве, где был в числе организаторов Общества украинских адвокатов. В дальнейшем в Житомире стал одним из активных создателей отделений общественно-просветительских организаций — «Просвіти» и «Родной дом» (укр. Рідна Хата).

В 1917 — редактор первой на Волыни украинской газеты — «Гражданин» (укр. Громадянин). Позже редактировал газеты «Волынская газета» (1918—1819), «Общество» (укр. Громада)(1920) и «Наша жизнь» (укр. Наше Життя).

Член Украинской партии социалистов-федералистов.

В апреле 1917 адвокат С. Пидгирский был избран членом Центральной рады УНР.

После разгона Центральной рады с 1921 поселился в Польше, жил в Ковеле.

В 1920—1940 гг. — организатор общественно-политической жизни Западной Украины и Волыни.

В 1923 один из инициаторов создания и председатель Украинской партии национальной работы.

В 1923—1927 избрался депутатом (послом) польского сейма по спискам блока национальных меньшинств от Волынского воеводства II-й Речи Посполитой, возглавлял украинскую парламентскую группу сейма.

В 1928-1939 занимался частной юридической практикой, принимал участие в политических судебных процессах, как защитник обвиняемых деятелей ОУН.

Подвергался преследованиям со стороны польских властей. В 1927 был арестован за хранение нелегальной литературы. В 1930 на процессе в Варшаве приговорен к 2-м годам заключения, но в 1931 выпущен на свободу.

В 1940 был заместителем руководителя (проводника) Волынской областной экзекутивы ОУН в отдельной сети, подчиненной непосредственно А. Мельнику (а перед этим Е. Коновальцу). . Кандидат в члены Украинского Главного Освободительного Совета (укр. Української Головної Визвольної Ради)

После присоединения Западной Украины к СССР в 1939 С. Пидгирский — на нелегальном положении, затем уехал из Ковеля.

После оккупации Волыни немецкими частями в 1941 поступил на службу к властям Рейха, стал руководителем Ковельского повета, входившего в Генеральный округ Волынь-Подолия (нем. Generalbezirk Wolhynien-Podolien) рейхскомиссариата Украины. В 1943-м году его жена Олександра, а также, по некоторым данным, и дочь Нона были расстреляны немецкой властью за связи с УПА.

После освобождения Волыни частями Красной Армии, уйти на Запад не успел и 15 апреля 1944, как вражеский пособник, коллаборационист был арестован работниками НКВД и доставлен в Киев.

Умер в 1945 году в киевской тюрьме.

Ссылки

• [kovel.in.ua/ukr/vydatni/pidgir/ Самійло Підгірський] (укр.)

К:Википедия:Изолированные статьи (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Пидгирский, Самуил Максимович

Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый(несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.