Пизанский университет

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Пизанский университет
Оригинальное название

итал. Università di Pisa

Девиз

лат. In Supremae Dignitatis

Год основания

1343

Ректор

проф. Марко Паскуали

Студенты

57000

Расположение

Пиза, Италия

Сайт

[www.unipi.it pi.it]

Координаты: 43°42′59″ с. ш. 10°23′54″ в. д. / 43.71651000° с. ш. 10.39846000° в. д. / 43.71651000; 10.39846000 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=43.71651000&mlon=10.39846000&zoom=17 (O)] (Я)К:Учебные заведения, основанные в 1343 году

Пизанский университет (итал. Università di Pisa) — учебное заведение в Тоскане, Италия, один из старейших университетов Европы, чья история прослеживается с XI века. Статус университета получил 3 сентября 1343 года[1]. Общее число студентов: около 57000, количество факультетов: 11.

Пизанский университет входит в Пизанскую университетскую систему (итал. Sistema Universitario Pisano), которая в настоящий момент включает 3 учебных заведения, в том числе самую престижную в Италии Высшую Нормальную Школу.





История

Пизанский университет был учреждён декретом Папы Климента VI 3 сентября 1343 года[1] на базе школ, существующих в Пизе с XI столетия. В момент основания преподавались теология, гражданское право, каноническое право и медицина.

В 1403 году, после захвата города Флоренцией, университет прекратил работу. В 1473 году, стараниями Лоренцо Медичи, обучение возобновилось и расширилось. Вскоре, однако, последовали новые войны и мятежи; в 1494 году университет был эвакуирован, размещался в разных городах Италии и лишь в 1543 году, при Козимо I, вернулся в Пизу. В 1545 году герцог Козимо утвердил университетский устав.

К концу XVI века Пизанский университет, при щедрой поддержке тосканских герцогов Медичи, становится одним из самых авторитетных учебных заведений Европы, особенно в области права и медицины. В 1544 году при университете Козимо I был учреждён старейший в Европе академический ботанический сад (который оспаривает у Падуанского право называться старейшим в мире), построена обсерватория, собрана богатейшая библиотека, увеличилось число кафедр (включая математику, естественные науки, химию и др.).

В числе знаменитых студентов университета был местный уроженец Галилео Галилей; с 1589 по 1592 годы Галилей был профессором математики Пизанского университета. Позже, с 1610 года и до конца жизни, Галилей по указу герцога вновь был зачислен на эту должность, но без обязанности преподавать.

После осуждения Галилея итальянская научная школа приходит в упадок. Возрождение её было связано с наполеоновскими реформами, и особенно с объединением Италии. В 1839 году в Пизе прошёл Первый конгресс учёных Италии, а в университете появляется первая в мире кафедра сельского хозяйства. После объединения Италии Пизанский университет вновь становится передовым и престижным учебным заведением страны.

В XX веке число факультетов и кафедр было значительно увеличено: появились экономика, лингвистика, фармацевтика, политика, литература и др.

Современное состояние

Пизанский университет состоит из 11 факультетов и 57 отделений:

Помимо этих подразделений, университет включает крупные научно-исследовательские центры по сельскому хозяйству, астрофизике, вычислительной математике, инженерии, медицине и ветеринарии.

Корпуса университета рассеяны по городу, преимущественно по его центральной части.

Известные выпускники и сотрудники

См. также: Категория:Персоналии:Пизанский университет.

Напишите отзыв о статье "Пизанский университет"

Ссылки

  • [www.unipi.it/ Официальный сайт]  (англ.)  (итал.)
  • [en.wikisource.org/wiki/Catholic_Encyclopedia_%281913%29/University_of_Pisa Catholic Encyclopedia (1913): University of Pisa.]  (англ.)

Примечания

  1. 1 2 Hall-Quest, Alfred Lawrence (1976), "Pisa, University of", in William D. Halsey, Collier's Encyclopedia, vol. 19, New York: Macmillan Educational Corporation, p. 81 

Отрывок, характеризующий Пизанский университет

[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]
Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.


Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы были перестать, какая то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и, запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра так же быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали человеческое тело, и продолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле того, кто руководит людьми и мирами.
Тот, кто посмотрел бы на расстроенные зады русской армии, сказал бы, что французам стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет; и тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, что русским стоит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибнут. Но ни французы, ни русские не делали этого усилия, и пламя сражения медленно догорало.
Русские не делали этого усилия, потому что не они атаковали французов. В начале сражения они только стояли по дороге в Москву, загораживая ее, и точно так же они продолжали стоять при конце сражения, как они стояли при начале его. Но ежели бы даже цель русских состояла бы в том, чтобы сбить французов, они не могли сделать это последнее усилие, потому что все войска русских были разбиты, не было ни одной части войск, не пострадавшей в сражении, и русские, оставаясь на своих местах, потеряли половину своего войска.
Французам, с воспоминанием всех прежних пятнадцатилетних побед, с уверенностью в непобедимости Наполеона, с сознанием того, что они завладели частью поля сраженья, что они потеряли только одну четверть людей и что у них еще есть двадцатитысячная нетронутая гвардия, легко было сделать это усилие. Французам, атаковавшим русскую армию с целью сбить ее с позиции, должно было сделать это усилие, потому что до тех пор, пока русские, точно так же как и до сражения, загораживали дорогу в Москву, цель французов не была достигнута и все их усилия и потери пропали даром. Но французы не сделали этого усилия. Некоторые историки говорят, что Наполеону стоило дать свою нетронутую старую гвардию для того, чтобы сражение было выиграно. Говорить о том, что бы было, если бы Наполеон дал свою гвардию, все равно что говорить о том, что бы было, если б осенью сделалась весна. Этого не могло быть. Не Наполеон не дал своей гвардии, потому что он не захотел этого, но этого нельзя было сделать. Все генералы, офицеры, солдаты французской армии знали, что этого нельзя было сделать, потому что упадший дух войска не позволял этого.
Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все генералы, все участвовавшие и не участвовавшие солдаты французской армии, после всех опытов прежних сражений (где после вдесятеро меньших усилий неприятель бежал), испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения. Нравственная сила французской, атакующей армии была истощена. Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знаменами, и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, – а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими под Бородиным. Французское нашествие, как разъяренный зверь, получивший в своем разбеге смертельную рану, чувствовало свою погибель; но оно не могло остановиться, так же как и не могло не отклониться вдвое слабейшее русское войско. После данного толчка французское войско еще могло докатиться до Москвы; но там, без новых усилий со стороны русского войска, оно должно было погибнуть, истекая кровью от смертельной, нанесенной при Бородине, раны. Прямым следствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия и погибель наполеоновской Франции, на которую в первый раз под Бородиным была наложена рука сильнейшего духом противника.