Пикте, Марк Огюст

Марк Огюст Пикте
фр. Marc-Auguste Pictet
Место рождения:	Женева
Место смерти:	Женева
Научная сфера:	физик, астроном
Альма-матер:	Университет Женевы (1774)

Марк Огюст Пикте (1752—1825) — швейцарский физик-экспериментатор и натуралист.

Родился в семье полковника на голландской службе. В возрасте 14 лет поступил в Женевскую Академию, где изучал философию и право, был учеником и впоследствии другом Соссюра. В 1774 году был приведён к адвокатской присяге, но, поскольку его больше занимала наука, с 1776 года, после возвращения из образовательной поездки в Англию, работал в оконченной им академии, где преподавал физику и философию, получив в 1786 году учёное звание профессора, а также был помощником астронома Жака-Андре Мелье, основавшего на Сент-Антуанской башне Женевы первую в городе обсерваторию, будучи с 1790 года её фактическим руководителем.

В 1782 году был избран членом так называемого «Совета двухсот», но уже через год вышел в отставку, не желая поддерживать «реакционное», по его мнению, правительство. В 1793 году, после победы в Женеве революции, был вместе со своим братом избран в недавно сформированное Национальное собрание, однако уже через несколько месяцев был вынужден уйти в отставку из-за обвинений в «якобитских злоупотреблениях». Был известен как сторонник присоединения Женевы к Франции, однако после того, как это произошло, в 1802 году тщетно выступал за заключение мира и восстановление торговых отношений с Англией. В 1804 году, тем не менее, Пикте стал офицером Ордена Почётного легиона, а в 1808 году Наполеон Бонапарт назначил его одним из пятнадцати главных инспекторов народного образования — должность, на которой он находился до 1813 года, — и в том же 1808 году возвёл его в Рыцари империи. Однако когда в 1810 году Пикте отказался стать ректором Страсбургской академии, то оказался в опале при режиме Наполеона. В 1815 году стал одним из основателей Швейцарского общества естественных наук в Женеве.

Пикте активно занимался исследования в области физики и математики и был основателем «Bibliothèque universelle»; с 1796 года издавал научный журнал «Bibliothèque britannique» («Библиотека британики»), с 1787 года — «Женевский журнал»; принимал участие в редактировании обоих изданий. В 1786 году вступил в Общество искусств Женевы. С 1776 года интересовался альпинизмом и метеорологией, вместе с Соссюром совершил несколько экспедиций на Монблан и проводил там метеорологические наблюдения. Был известен своими окончившимися коммерческой неудачей десятилетними (1786—1796) попытками основать в Швейцарии производство фарфора по английским технологиям (Англию он посещал несколько раз между 1775 и 1801 годами). В 1817 году основал метеорологическую станцию на перевале Сен-Бернар.

Основные работы учёного были посвящены экспериментальным исследованиям в области теплоты и гигрометрии. Так, в 1790 году он поставил так называемый «опыт с зеркалами» (или «отражением холода»), доказавший ложность представлений о так называемых «лучах» и «материях холода» и показавший существование отражения теплового излучения. Этот эксперимент был очень важен для своего времени, так как позволил объяснить природу явления лучистой теплоты и стал основой для формулирования физиком Пьером Прево его теории подвижного теплового равновесия. Пикте занимался также измерениями скорости распространения теплоты, но не преуспел в этом. Оставил также научные работы по геологии, геодезии, астрономии, метеорологии.

С 1791 года был членом Лондонского, с 1796 года — Эдинбургского королевских обществ, в 1803 году стал членом-корреспондентом Парижской Академии наук. В честь Пикте назван кратер на Луне.

Литература

• Пикте, Марк-Август // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Jean-Daniel Candaux, Histoire de la famille Pictet 1474-1974, Genève, Braillard, 1974.
• Храмов Ю. А. Пикте Марк Август (Pictet Marc-Auguste) // Физики: Биографический справочник / Под ред. А. И. Ахиезера. — Изд. 2-е, испр. и дополн. — М.: Наука, 1983. — С. 214. — 400 с. — 200 000 экз. (в пер.)

Отрывок, характеризующий Пикте, Марк Огюст

– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.