Пил, Джон

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Джон Пил
John Peel
Джон Пил в студии BBC
Род деятельности:

радиоведущий

Место рождения:

Хесуолл, Ливерпуль
Чешир, Англия

Место смерти:

Куско, Перу

Супруга:

Шейла Гилхоли

Награды и премии:

Сайт:

[www.bbc.co.uk/radio1/alt/johnpeel/ www.bbc.co.uk John Peel]

Джон Пил (англ. John Peel, настоящее имя Джон Ро́берт Па́ркер Рейвенскро́фт, англ. John Robert Parker Ravenscroft; 30 августа 1939 — 25 октября 2004, Куско, Перу) — британский радиоведущий (радио Би-би-си) и диск-жокей, кавалер Ордена Британской Империи (OBE), один из самых авторитетных экспертов в области современной музыки, оказавший огромное влияние на сам ход её развития[1]. На Radio 1 в конце 1960-х годов Джон Пил принимал и записывал таких гостей как Джими Хендрикс, Сид Барретт, Captain Beefheart. Он записал радиоконцерты множества прежде неизвестных музыкантов, которым впоследствии суждено было достичь огромного успеха: Led Zeppelin, Pink Floyd, Дэвид Боуи, T.Rex, Siouxsie & the Banshees, Joy Division, The Clash, The Cure, Nirvana, Smashing Pumpkins, The White Stripes, Carcass и многие другие, таким образом дав толчок к развитию их карьеры. В его эфире звучала очень разнообразная музыка, от рок-н-ролла, панк-рока и метала до этники и техно.

Он никогда не руководствовался музыкальными предпочтениями широких масс или тенденциями в мире шоу-бизнеса, соблюдая «баланс между вещами, про которые знаешь, что они людям нравятся, и вещами, про которые думаешь, что они понравятся публике». Ему постоянно удавалось открывать новые таланты и направления в музыке, и первым их транслировать. Джон Пил делал эксклюзивные передачи, в том числе для BBC World Service, VPRO Radio3 в Нидерландах, Radio Eins' в Германии, Hitradio Ö3 в Австрии, Radio Mafia в Хельсинки.





Ранние годы

Джон Пил родился 30 августа 1939 года в городе Хесуолле под Ливерпулем (графство Чешир) в семье состоятельного торговца хлопком. В 13 лет его направили в престижный закрытый интернат Shrewsbury School в Шропшире где, сторонясь сверстников и избегая спортивных мероприятий, он предпочитал проводить время в библиотеке с проигрывателем и пластинками при сознательном попустительстве директора школы, преподобного Х. Дж. Брука («Лучший человек, которого я когда-либо встречал в своей жизни», — позже говорил о нём Пил). «Не исключено, что Джон когда-нибудь сделает себе какую-нибудь кошмарную карьеру на этом своем увлечении невыносимыми пластинками и склонности к сочинению многословных эссе», — эта пророческая запись позже была найдена среди ежегодных школьных отчётов Брука[2]. Отслужив три года в британских Вооруженных силах, Джон отправился в Соединенные Штаты, где (чтобы произвести впечатление на родственников) проработал год на далласской хлопковой бирже, делая вид, будто «изучает рынок», но на самом деле скрупулёзно изучал рок-н-ролл, который в тех краях считался «выдумкой дьявола, призванной развратить американских детей»[3].

Свой первый опыт работы диджеем Джон получил на далласской станции WRRR, где ему не заплатили ни пенни. По мере того, как битломания распространялась по Штатам, определенную популярность стал обретать и он со своим ливерпульским произношением. На далласской радиостанции KLIF Джон Рэйвенскрофт стал «экспертом по Beatles», хотя, по собственному признанию, знал о них в тот момент очень мало. В 1964 году он переехал в Оклахому и поступил на работу в KOMA, где провел полтора года. Здесь он женился на местной девушке, Ширли Энн Милюберн (с которой развелся в 1971) и произвел первое изменение в фамилии, опустив «с» в середине. «По-видимому, американцы считали, что в Ravenscroft слишком много букв, чтобы нормальный человек мог их всех запомнить», — так объяснял он этот свой первый шаг по превращению в «Пи́ла». Следующим местом работы стала для него станция KMEN в Сан-Бернардино, Калифорния[4], где он окончательно отказался следовать негласным правилам тогдашнего диджея и быстро превратился в радио-новатора, которого несколько лет спустя узнала Британия и весь мир. Способствовала тому сама атмосфера в Сан-Бернардино: Пил, оказавшись в эпицентре разраставшегося движения хиппи, окончательно перестал обращать внимание на официальные чарты и заиграл музыку The Doors, Love, Butterfield Blues Band и Jefferson Airplane. Когда появились слухи о том, что на радиостанцию готовит облаву местный шериф, быстро собрал вещи и улетел в Англию, где в марте 1967 года стал диджеем плавучей пиратской радиостанции Radio London[5].

1967—1969

На Би-би-си в те годы царствовали оркестры и эстрадный поп; кроме того, (согласно требованиям профсоюза музыкантов, заботившихся о своих заработках) время (так называемое «Needle Time»), отведенное на трансляцию концертных записей, было строго ограничено. Программа «The Perfumed Garden», которую вел Джон (окончательно — и к этому времени уже из соображений безопасности — перешедший на псевдоним, Пил), являла собой радикальную альтернативу официозу. Здесь не было мейнстримовой музыки, звучал исключительно андеграунд (Tyrannosaurus Rex, Captain Beefheart, Fairport Convention), альбомы проигрывались иногда в полном объёме (что было на Би-би-си немыслимо), звучала поэзия, зачитывались статьи из уличной прессы, откровенно обсуждались вопросы политической и общественной жизни. Шесть месяцев, проведенных в трех милях от берега на борту корабля под названием Wonderful Radio London, стали поворотными в судьбе Джона Пила: он приобрел огромную культовую популярность, выработав и отшлифовав собственный, ненавязчивый стиль общения с аудиторией, резко отличавшийся от шумной манеры ведения, каковой злоупотребляли коллеги — Кенни Эверетт или Тони Блэкберн. Наконец, 14 августа 1967 года Radio London под угрозой судебных преследований закрылась. Но уже месяц спустя на BBC была создана своя круглосуточно вещавшая музыкальная станция, BBC Radio 1, и Джон Пил был туда приглашен[6].

Программа Джона Пила Top Gear (которую он вел на пару с ещё одним «выпускником» Radio London Питом Драммондом) впервые вышла в эфир в 2 часа ночи 1 октября 1967 года[7]. Пил, анонсировав концертные сессии известных андерграундных групп, тут же вошел в конфликт с начальством, но на его сторону встал продюсер программы Берни Эндрюс. Вскоре в Top Gear прозвучала «живая» музыка в исполнении Pink Floyd, Дэвид Боуи, Captain Beefheart, Bonzo Dog Doo-Dah Band и многих других исполнителей, которым прежде путь на радио был заказан. Так было положено начало историческому феномену, известному как Peel Sessions[8]. Дэвид Боуи говорил, что после того, как Би-би-си в 1965 году отвергла его с вердиктом: «…берет неверные ноты», именно Джон тремя годами позже дал ему в своей программе второй шанс, а «…с ним — и возможность брать неверные ноты всю оставшуюся жизнь»[9].

Едва Джон Пил оказался в Буш-хаусе, как популярность его стала расти стремительно: в свободное от основной работы время он писал статьи, вел колонки в газетах, оставлял заметки на обложках своих любимых исполнителей. В январе 1968 года Пила пригласили ведущим в новую программу «Night Ride», которая выходила в эфир в час ночи каждую среду и по стилю была аналогична «Perfume Garden». «Это первая из серии программ, где вы сможете услышать, что угодно», — объявил он в первую же ночь, и слово сдержал. В числе его гостей были Джон и Йоко: они принесли в студию пленку с записью утробного сердцебиения своего первенца, и Пил поставил её в прямой эфир. Скандал на Даунинг-стрит вызвал эпизод, когда в разгар диспута о венерических болезнях Пил беззаботным тоном заметил, что некогда переболел этим сам, и призвал к организации просветительской работы среди подростков на эту тему.

1968—1973

В 1968 году Джон Пил впервые появился на телевидении, после чего стал регулярно приглашаться в качестве эксперта по музыке, поэзии и современному искусству в радикальную программу «How It Is». Как-то раз он обратил внимание на необычайно привлекательную и оживленную девушку в аудитории. Шейла Гилхоли лишь шесть лет спустя стала второй женой Джона Пила, но с момента первого же знакомства она разделила с музыкой право считаться «главной страстью всей его жизни»[10].

В 1969 Эндрюса в программе «Top Gear» заменил Джон Уолтерс: их радиопартнерство с Пилом длилось последующие 20 лет. Летом того же года Джон согласился в качестве водителя (взятого напрокат Mini) сопровождать Капитана Бифхарта в его британском турне. Бифхарт оставался близким другом Джона всю жизнь. Не удовлетворившись просто знакомством с многочисленными рок-звездами, Пил в 1969 году образовал собственную компанию звукозаписи Dandelion Records, названную в честь одного из его ручных хомячков. За три года существования лейбла 18 исполнителей (в числе которых был Джин Винсент) выпустили здесь 27 альбомов и один сборник. Единственным хитом Dandelion стал сингл Medicine Head «Pictures in the Sky»[11].

В начале 70-х годов популярность Top Gear продолжала расти: в числе тех, кто записался для Peel Sessions, были Led Zeppelin, Deep Purple, Fleetwood Mac, Jethro Tull, Элтон Джон, Джони Митчелл, Soft Machine, Джо Кокер, The Faces, Genesis и Free. В июле 1971 года Пил оказался в числе участников самого первого фестиваля в Гластонбери (тогда называвшегося Glastonbury Fayre). В октябре того же года он появился в программе Top of the Pops, где по просьбе приятелей, Рода Стюарта и Ронни Вуда, присел за мандолину во время исполнения «Maggie May». Выступление The Faces и Джона Пила завершилось небольшим футбольным матчем прямо на сцене. К февралю 1972 года двухчасовая программа «Top Gear» выходила уже дважды в неделю: по средам и пятницам, начиная с 22 часов[12].

В 1973 году Джон Пил проиграл от начала и до конца в своем эфире Tubular Bells Майкла Олдфилда, что и послужило толчком, поднявшим альбом на первое место в Британии. «Если бы ты, Джон, не вознес за один вечер Майкла Олдфилда к славе, компания Virgin просто бы не родилась», — заявил Ричард Брэнсон, обращаясь к Джону в юбилейной программе «It’s Your Life»[7].

1974—1979

31 августа 1974 года в лондонском Риджентс-парке прошла церемония бракосочетания Джона и Шейлы. Другом жениха выступил Род Стюарт. Джон был одет в цвета футбольного клуба «Ливерпуль», а музыкальным сопровождением служила «You’ll Never Walk Alone». До самых последних дней Шейла оставалась для него самым важным человеком в жизни. Каждый из их четырёх детей (выросших в коттедже Стоумаркет в Саффолке) получил замысловатое имя, так или иначе связанное с историей «Ливерпуля»: Уильям Роберт Энфилд, Александра Мэй Энфилд, Томас Джеймс Далглиш и Флоренс Шенкли. Кенни Далглиш позже от всего клуба выразил Пилу самую теплую благодарность за эту поддержку[1].

В 1976 году панк-рок впервые зазвучал на британском радио — благодаря Джону Пилу. Все началось с «Judy Is A Punk», дебютного релиза Ramones, за которым последовал «Blitzkrieg Bop». Стремительным ростом популярности новый жанр во многом обязан Пилу, который стал его увлеченным проповедником: прог- и авангард-рок в его плей-листе почти сошли на нет, уступив место The Sex Pistols, The Clash, The Damned, Buzzcocks, Siouxsie & The Banshees. Пил говорил, что панк оказал на развитие британской культуры большее влияние, чем любой другой музыкальный жанр, и что Ramones в самый первый раз потрясли его не меньше, чем в конце 50-х годов — Элвис Пресли[13].

Пил насмешливо отзывался о лидерах панк-рока, Sex Pistols (которые, по его словам, «…были сфабрикованы подобно The Monkees») или The Clash («…они подписались к CBS и выпустили пластинку, ругавшую CBS, что показалось мне верхом абсурда…»), но поддерживал панк на «корневом», пригородном уровне, считая, что из ведущих групп ближе других к последнему были The Damned[13].

Сильнейшее впечатление произвел на Джона сингл «Teenage Kicks» тогда ещё никому не известного ольстерского ансамбля The Undertones. Услышав его в первый раз в сентябре 1978 года, он проиграл его в своей программе два раза подряд, и потом всю жизнь называл песню самой любимой.

В канун Рождества 1976 года в эфире впервые прозвучал его список «Festive 50». Поначалу Пил и не предполагал, что этот чарт станет ежегодным итоговым событием: он просто захотел дать слушателю возможность проголосовать за любимые вещи — вне зависимости от года выпуска (отсюда появление в первом выпуске The Beatles, The Doors и Джими Хендрикса). Программа стала регулярной, и начиная с 1982 года в список стали включаться только релизы уходящего года[14].

1980—1990

В 80-х годах Пил, по-прежнему, отдавая предпочтение самой радикальной музыке, продолжал открывать новые имена в иных жанрах (UB40, Simple Minds, Bauhaus, Pulp, The Cure, Cocteau Twins и др.) свой плей-лист делая всё более эклектичным. Именно благодаря ему на Би-би-си стала регулярно звучать музыка реггей. Как ни странно, все это не помешало Пилу стать одним из ведущих Top of the Pops, где звучала музыка, никак не соответствовавшая его идеалам. Относясь с иронией к этому свому «побочному проекту» (и с подкупающей прямотой подтрунивая над некоторыми своими именитыми гостями[15]), Пил продолжать открывать новых звезд андеграунда. Однажды его продюсер Джон Уолтерс побывал на манчестерском выступлении странной группы, вокалист которой имел обыкноение осыпать зрителей первых рядов увядшими нарциссами. Так были обнаружены The Smiths: свою первую сессию для Пила они записали в сентябре 1983 года, причем Джонни Марр (в виду недостатка материала) написал «This Charming Man» специально для этого случая. Однажды Пилу сослужила добрую службу обратная связь: прочный контакт со слушателем. Пил заметил мимоходом в прямом эфире, что голоден — вскоре в студии Maida Vale появился парень с демо-пленкой и котелком карри. Билли Брэгг был вознагражден за сообразительность немедленной возможностью записаться. В числе исполнителей, ставших личными друзьями Пила, был также Дэвид Гедж, вокалист The Wedding Present[16]. Последний говорил, что никогда не забудет как, в тот вечер, когда он, вокалист никому не известной группы, прибыл на дискотеку в Эксли, чтобы передать Пилу свои демо-пленки, последний больше всего был озабочен тем, как ему, Геджу, добраться домой, потому что поезда уже не ходили, и в конечном итоге сам отвез того на машине из Ливерпуля в Лидс. «Пил, несомненно, великий радиоведущий и важнейшая фигура в британской культуре… Но для меня он в самую первую очередь — потрясающий человек», — позже говорил Дэвид Гедж[17].

В 1986 году Джон сумел, наконец, развязаться с Top Of The Pops, где всегда чувствовал себя неуютно (хотя в 90-х годах он сюда возвращался). Более того, он перестал появляться на ТВ — лишь в середине 90-х его можно было увидеть в репортажах о фестивале в Гластонбери. Тем временем активное исследование новых пластов рок-андеграунда продолжалось: Пил открыл британской и мировой аудитории валлийские инди-группы, затем документировал грайндкор-движение, которое в тот момент возглавляли Napalm Death и Carcass. После того, как в 1988 году программу Пила сдвинули на полтора часа назад, численность его британской аудитории удвоилась. В 1989 году друзья организовали красочное празднование 50-летия Джона Пила в лондонском Subterranea Club, где, в числе прочих, выступили The Fall и The Wedding Present. Джону вручили специальную награду — «Приличному парню» («A Decent Bloke»), которую он принял со слезами на глазах. Программы Пила по-прежнему служили образцом радио-футуризма: главными их героями к конце десятилетия были The Happy Mondays, The Stone Roses, The Inspiral Carpets, The Pixies, Tad, Mudhoney, James, Моррисси, 808 State, The Senseless Things, Jesus Jones, New Order и только появившаяся Nirvana[18]. Свою первую радио-сессию группа записала у Пила в 1989 году и потом дважды появилась у него в течение двух следующих лет[19].

1991—2004

В 1991 году Пил реализовал главную (как сам утверждал он с самоиронией) жизненную амбицию: появился в телесериале «The Archers», в роли себя самого. В начале 1990-х годов на Би-би-си началось массовое сокращение музыкальных ведущих. Жертвами его стали Боб Харрис, Томми Вэнс, Алан Фриман, Джонни Уокер, Саймон Бэйтс и Дэйв Ли Трэвис (который произнёс знаменитую тираду протеста в прямом эфире). Последним из могикан старой гвардии здесь так и остался Джон Пил. Несмотря на очевидную принадлежность «старой школе», Пил с удовольствием сотрудничал с молодыми коллегами: в числе которых были Стив Ламак и Мэри Энн Хоббс. Для последней он стал своего рода «крёстным отцом», и та в его 65 день рождения рождения преподнесла Пилу неоновый знак с надписью: «Dream Dad» («Отец моей мечты»)[20].

В 1998 году Джона пригласили курировать престижный Meltdown Festival: двухнедельный праздник современного искусства в широком смысле слова, центральной ареной которого стал лондонский Royal Festival Hall. Проведение фестиваля совпало с Чемпионатом мира по футболу во Франции (из-за чего Gorky's Zygotic Mynci вынуждены были ждать до 11 вечера — и выступить уже после того, как Англия проиграла Аргентине). Тем не менее, Джон был рад уже тому, что гол забил Майкл Оуэн из «Ливерпуля».

В 1998 году Пил начал качественно новый проект: «Home Truths» на Radio 4. Его главным условием было — полное отсутствие каких бы то ни было знаменитостей: реальные жизненные истории реальных людей он теперь считал намного важнее и интереснее, чем рассказы о рок-музыкантах. В ноябре Джон отправился в Букингемский дворец получать Орден Британской Империи. Здесь он настоял, чтобы к нему обращались как к Джону Рэйвенскрофту. Тем не менее, в королевских списках и в истории он так и остался: John Peel, OBE.

На празднике, посвященном 60-летию Пила выступили его любимая группа всех времен The Fall, а также Cinerama и Дэйв Кларк. Дэмиан О’Нил из The Undertones преподнес юбиляру помещенный в рамку листок с первым рукописным наброском «Teenage Kicks», его любимой песни[21].

В последние годы жизни Джон получил множество наград. Один только еженедельник Melody Maker признавал его диджеем года (DJ Of The Year) 11 раз. В 1993 году он получил Sony Award (Broadcaster Of The Year), в 1994 — «Богоподобного гения» (Godlike Genius Award) от NME. В 2002 году Пил был торжественно введен в Radio Academy’s Hall Of Fame.

Побывав в Новой Зеландии, Пил обрел вкус к дальним путешествиям и получил свою колонку путевых заметок в газете Daily Telegraph. В 2003 году программу Пила на Radio 1 снова перевели на более позднее время. Рейтинги оставались высокими, но сам он начал говорить об усталости — тем более, добавились заботы о внуке Арчи.

Пил всегда с юмором рассуждал о своей будущей смерти. Однажды он заметил:
Я всегда представлял себе, что умру, врезавшись сзади в грузовик, безуспешно пытаясь разобрать название группы на кассете. Все начнут говорить: «Он всегда мечтал о такой смерти!». Так вот, я хочу, чтобы вы заранее знали: это неправда[22].

Джон Пил умер 25 октября 2004 года в возрасте 65 лет от сердечного приступа. Это произошло во время отпуска в перуанском городе Куско. Смерть была мгновенной: последние мгновения жизни рядом с ним была Шейла, «любовь всей его жизни». Множество музыкантов воздали должное человеку, который на протяжении трех десятилетий формировал вкусы аудитории, искавшей себе музыку за пределами мейнстрима. Одним из первых, кто прислал телеграмму соболезнования, был его давний постоянный слушатель, британский премьер Тони Блэр. «Без него жизнь стала не такой сладкой, мысль о смерти — не такой горькой», — констатировал Найджел Блэквелл, лидер Half Man Half Biscuit[23].

В октябре 2005 года была опубликована автобиография Пила «Margrave of the Marshes», начатая Пилом и законченная его женой Шейлой, детьми и журналистом Джоном Гилби. У Джона и Шейлы четверо детей; один из них, Том Рэйвенскрофт, — популярный диджей BBC Radio 6[24].

Peel Sessions

Радиосессии Джона Пила (англ. Peel Sessions) были важной частью его передач. Джон Пил приглашал музыкантов в студию, где они исполняли свои наиболее новые композиции, часто ещё не вышедшие на пластинках. Множество записей с этих радиосессий были позже официально изданы на лейбле Strange Fruit[25].

Напишите отзыв о статье "Пил, Джон"

Ссылки

  • [www.bbc.co.uk/radio1/alt/johnpeel/ Страница Джона Пила на сайте Би-би-си] (англ.)
  • [www.mixmag.info/?action=PageMaterial&Interview=70245 Интервью с Джоном Пилом]

Примечания

  1. 1 2 [www.youtube.com/watch?v=kfz4oHJGHxw&feature=related BBC. This Is Your Life, часть 1]
  2. [www.bbc.co.uk/radio1/johnpeel/biography/1930s/1939-1959/ Keeping It Peel: 1939—1959]
  3. [www.bbc.co.uk/radio1/johnpeel/biography/1960s/1960/ Keeping It Peel: 1960]
  4. [www.bbc.co.uk/radio1/johnpeel/biography/1960s/1961-1964/ Keeping It Peel: 1961-64]
  5. [www.bbc.co.uk/radio1/johnpeel/biography/1960s/1965-1966/ Keeping It Peel, 1965-66]
  6. [www.bbc.co.uk/radio1/johnpeel/biography/1960s/1967_Part_One/ Keeping It Peel: 1967, p.1]
  7. 1 2 [www.youtube.com/watch?v=kfz4oHJGHxw&feature=related BBC. This Is Your Life, часть 2]
  8. [www.bbc.co.uk/radio1/johnpeel/biography/1960s/1967_Part_Two/ Keeping It Peel, 1967, p.2]
  9. [www.youtube.com/watch?v=kfz4oHJGHxw&feature=related It’s You Life, часть1. 3 мин. 30 сек. ]
  10. [www.bbc.co.uk/radio1/johnpeel/biography/1960s/1968/ Keeping It Peel, 1968]
  11. [www.bbc.co.uk/radio1/johnpeel/biography/1960s/1969/ Keeping It Peel, 1969]
  12. [www.bbc.co.uk/radio1/johnpeel/biography/1970s/1970-1973/ Keeping It Peel, 1970—1973]
  13. 1 2 [www.youtube.com/watch?v=mi1n2-7vLNI&feature=related John Peel на Sheffield TV. Часть 1.]
  14. [www.bbc.co.uk/radio1/johnpeel/biography/1970s/1974-1979/ Keeping It Peel, 1974—1979]
  15. [www.youtube.com/watch?v=NYXjFXvDtNI Джон Пил, Top of the Pops (фрагменты)]
  16. [www.bbc.co.uk/radio1/johnpeel/biography/1980s/1980-1984/ Keeping It Peel, 1980—1984]
  17. [www.youtube.com/watch?v=s003rfRVaKM&feature=related BBC. It’s Your Life, часть 3]
  18. [www.bbc.co.uk/radio1/johnpeel/biography/1980s/1986-1989/ Keeping It Peel, 1985—1989]
  19. [www.youtube.com/watch?v=gFXL5_Z2hWM Nirvana: Peel Session #2 (c L7 backstage)]
  20. [www.bbc.co.uk/radio1/johnpeel/biography/1990s/1990-1997/ Keeping It Peel, 1990—1997]
  21. [www.bbc.co.uk/radio1/johnpeel/biography/1990s/1998-1999/ Keeping It Peel, 1998—1999]
  22. [www.bbc.co.uk/radio1/johnpeel/biography/2000s/2000-2004/ Keeping It Peel, 1999—2004]
  23. [www.cultcargo.net/modules/AMS/article.php?storyid=38 www.cultcargo.net: Интервью Найджела Блэквелла]
  24. [www.bbc.co.uk/programmes/b00slvl3 Tom Ravenscroft @ BBC Radio 6]
  25. [www.bbc.co.uk/radio1/johnpeel/sessions/ BBC — Radio 1 — Keeping It Peel — Sessions]

Отрывок, характеризующий Пил, Джон

Один молодой белокурый солдат – еще князь Андрей знал его – третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматый унтер офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.
На берегах, на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое, мускулистое мясо. Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался на плотине и застыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему:
– То то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили! – сказал он.
– Грязно, – сказал князь Андрей, поморщившись.
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.
– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»


В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.
В кружке Анны Павловны, напротив, восхищались этими восторгами и говорили о них, как говорит Плутарх о древних. Князь Василий, занимавший все те же важные должности, составлял звено соединения между двумя кружками. Он ездил к ma bonne amie [своему достойному другу] Анне Павловне и ездил dans le salon diplomatique de ma fille [в дипломатический салон своей дочери] и часто, при беспрестанных переездах из одного лагеря в другой, путался и говорил у Анны Павловны то, что надо было говорить у Элен, и наоборот.
Вскоре после приезда государя князь Василий разговорился у Анны Павловны о делах войны, жестоко осуждая Барклая де Толли и находясь в нерешительности, кого бы назначить главнокомандующим. Один из гостей, известный под именем un homme de beaucoup de merite [человек с большими достоинствами], рассказав о том, что он видел нынче выбранного начальником петербургского ополчения Кутузова, заседающего в казенной палате для приема ратников, позволил себе осторожно выразить предположение о том, что Кутузов был бы тот человек, который удовлетворил бы всем требованиям.
Анна Павловна грустно улыбнулась и заметила, что Кутузов, кроме неприятностей, ничего не дал государю.
– Я говорил и говорил в Дворянском собрании, – перебил князь Василий, – но меня не послушали. Я говорил, что избрание его в начальники ополчения не понравится государю. Они меня не послушали.
– Все какая то мания фрондировать, – продолжал он. – И пред кем? И все оттого, что мы хотим обезьянничать глупым московским восторгам, – сказал князь Василий, спутавшись на минуту и забыв то, что у Элен надо было подсмеиваться над московскими восторгами, а у Анны Павловны восхищаться ими. Но он тотчас же поправился. – Ну прилично ли графу Кутузову, самому старому генералу в России, заседать в палате, et il en restera pour sa peine! [хлопоты его пропадут даром!] Разве возможно назначить главнокомандующим человека, который не может верхом сесть, засыпает на совете, человека самых дурных нравов! Хорошо он себя зарекомендовал в Букарещте! Я уже не говорю о его качествах как генерала, но разве можно в такую минуту назначать человека дряхлого и слепого, просто слепого? Хорош будет генерал слепой! Он ничего не видит. В жмурки играть… ровно ничего не видит!
Никто не возражал на это.
24 го июля это было совершенно справедливо. Но 29 июля Кутузову пожаловано княжеское достоинство. Княжеское достоинство могло означать и то, что от него хотели отделаться, – и потому суждение князя Василья продолжало быть справедливо, хотя он и не торопился ого высказывать теперь. Но 8 августа был собран комитет из генерал фельдмаршала Салтыкова, Аракчеева, Вязьмитинова, Лопухина и Кочубея для обсуждения дел войны. Комитет решил, что неудачи происходили от разноначалий, и, несмотря на то, что лица, составлявшие комитет, знали нерасположение государя к Кутузову, комитет, после короткого совещания, предложил назначить Кутузова главнокомандующим. И в тот же день Кутузов был назначен полномочным главнокомандующим армий и всего края, занимаемого войсками.
9 го августа князь Василий встретился опять у Анны Павловны с l'homme de beaucoup de merite [человеком с большими достоинствами]. L'homme de beaucoup de merite ухаживал за Анной Павловной по случаю желания назначения попечителем женского учебного заведения императрицы Марии Федоровны. Князь Василий вошел в комнату с видом счастливого победителя, человека, достигшего цели своих желаний.
– Eh bien, vous savez la grande nouvelle? Le prince Koutouzoff est marechal. [Ну с, вы знаете великую новость? Кутузов – фельдмаршал.] Все разногласия кончены. Я так счастлив, так рад! – говорил князь Василий. – Enfin voila un homme, [Наконец, вот это человек.] – проговорил он, значительно и строго оглядывая всех находившихся в гостиной. L'homme de beaucoup de merite, несмотря на свое желание получить место, не мог удержаться, чтобы не напомнить князю Василью его прежнее суждение. (Это было неучтиво и перед князем Василием в гостиной Анны Павловны, и перед Анной Павловной, которая так же радостно приняла эту весть; но он не мог удержаться.)
– Mais on dit qu'il est aveugle, mon prince? [Но говорят, он слеп?] – сказал он, напоминая князю Василью его же слова.
– Allez donc, il y voit assez, [Э, вздор, он достаточно видит, поверьте.] – сказал князь Василий своим басистым, быстрым голосом с покашливанием, тем голосом и с покашливанием, которым он разрешал все трудности. – Allez, il y voit assez, – повторил он. – И чему я рад, – продолжал он, – это то, что государь дал ему полную власть над всеми армиями, над всем краем, – власть, которой никогда не было ни у какого главнокомандующего. Это другой самодержец, – заключил он с победоносной улыбкой.
– Дай бог, дай бог, – сказала Анна Павловна. L'homme de beaucoup de merite, еще новичок в придворном обществе, желая польстить Анне Павловне, выгораживая ее прежнее мнение из этого суждения, сказал.
– Говорят, что государь неохотно передал эту власть Кутузову. On dit qu'il rougit comme une demoiselle a laquelle on lirait Joconde, en lui disant: «Le souverain et la patrie vous decernent cet honneur». [Говорят, что он покраснел, как барышня, которой бы прочли Жоконду, в то время как говорил ему: «Государь и отечество награждают вас этой честью».]
– Peut etre que la c?ur n'etait pas de la partie, [Может быть, сердце не вполне участвовало,] – сказала Анна Павловна.
– О нет, нет, – горячо заступился князь Василий. Теперь уже он не мог никому уступить Кутузова. По мнению князя Василья, не только Кутузов был сам хорош, но и все обожали его. – Нет, это не может быть, потому что государь так умел прежде ценить его, – сказал он.
– Дай бог только, чтобы князь Кутузов, – сказала Анпа Павловна, – взял действительную власть и не позволял бы никому вставлять себе палки в колеса – des batons dans les roues.
Князь Василий тотчас понял, кто был этот никому. Он шепотом сказал:
– Я верно знаю, что Кутузов, как непременное условие, выговорил, чтобы наследник цесаревич не был при армии: Vous savez ce qu'il a dit a l'Empereur? [Вы знаете, что он сказал государю?] – И князь Василий повторил слова, будто бы сказанные Кутузовым государю: «Я не могу наказать его, ежели он сделает дурно, и наградить, ежели он сделает хорошо». О! это умнейший человек, князь Кутузов, et quel caractere. Oh je le connais de longue date. [и какой характер. О, я его давно знаю.]
– Говорят даже, – сказал l'homme de beaucoup de merite, не имевший еще придворного такта, – что светлейший непременным условием поставил, чтобы сам государь не приезжал к армии.
Как только он сказал это, в одно мгновение князь Василий и Анна Павловна отвернулись от него и грустно, со вздохом о его наивности, посмотрели друг на друга.


В то время как это происходило в Петербурге, французы уже прошли Смоленск и все ближе и ближе подвигались к Москве. Историк Наполеона Тьер, так же, как и другие историки Наполеона, говорит, стараясь оправдать своего героя, что Наполеон был привлечен к стенам Москвы невольно. Он прав, как и правы все историки, ищущие объяснения событий исторических в воле одного человека; он прав так же, как и русские историки, утверждающие, что Наполеон был привлечен к Москве искусством русских полководцев. Здесь, кроме закона ретроспективности (возвратности), представляющего все прошедшее приготовлением к совершившемуся факту, есть еще взаимность, путающая все дело. Хороший игрок, проигравший в шахматы, искренно убежден, что его проигрыш произошел от его ошибки, и он отыскивает эту ошибку в начале своей игры, но забывает, что в каждом его шаге, в продолжение всей игры, были такие же ошибки, что ни один его ход не был совершенен. Ошибка, на которую он обращает внимание, заметна ему только потому, что противник воспользовался ею. Насколько же сложнее этого игра войны, происходящая в известных условиях времени, и где не одна воля руководит безжизненными машинами, а где все вытекает из бесчисленного столкновения различных произволов?
После Смоленска Наполеон искал сражения за Дорогобужем у Вязьмы, потом у Царева Займища; но выходило, что по бесчисленному столкновению обстоятельств до Бородина, в ста двадцати верстах от Москвы, русские не могли принять сражения. От Вязьмы было сделано распоряжение Наполеоном для движения прямо на Москву.
Moscou, la capitale asiatique de ce grand empire, la ville sacree des peuples d'Alexandre, Moscou avec ses innombrables eglises en forme de pagodes chinoises! [Москва, азиатская столица этой великой империи, священный город народов Александра, Москва с своими бесчисленными церквами, в форме китайских пагод!] Эта Moscou не давала покоя воображению Наполеона. На переходе из Вязьмы к Цареву Займищу Наполеон верхом ехал на своем соловом энглизированном иноходчике, сопутствуемый гвардией, караулом, пажами и адъютантами. Начальник штаба Бертье отстал для того, чтобы допросить взятого кавалерией русского пленного. Он галопом, сопутствуемый переводчиком Lelorgne d'Ideville, догнал Наполеона и с веселым лицом остановил лошадь.
– Eh bien? [Ну?] – сказал Наполеон.
– Un cosaque de Platow [Платовский казак.] говорит, что корпус Платова соединяется с большой армией, что Кутузов назначен главнокомандующим. Tres intelligent et bavard! [Очень умный и болтун!]
Наполеон улыбнулся, велел дать этому казаку лошадь и привести его к себе. Он сам желал поговорить с ним. Несколько адъютантов поскакало, и через час крепостной человек Денисова, уступленный им Ростову, Лаврушка, в денщицкой куртке на французском кавалерийском седле, с плутовским и пьяным, веселым лицом подъехал к Наполеону. Наполеон велел ему ехать рядом с собой и начал спрашивать:
– Вы казак?
– Казак с, ваше благородие.
«Le cosaque ignorant la compagnie dans laquelle il se trouvait, car la simplicite de Napoleon n'avait rien qui put reveler a une imagination orientale la presence d'un souverain, s'entretint avec la plus extreme familiarite des affaires de la guerre actuelle», [Казак, не зная того общества, в котором он находился, потому что простота Наполеона не имела ничего такого, что бы могло открыть для восточного воображения присутствие государя, разговаривал с чрезвычайной фамильярностью об обстоятельствах настоящей войны.] – говорит Тьер, рассказывая этот эпизод. Действительно, Лаврушка, напившийся пьяным и оставивший барина без обеда, был высечен накануне и отправлен в деревню за курами, где он увлекся мародерством и был взят в плен французами. Лаврушка был один из тех грубых, наглых лакеев, видавших всякие виды, которые считают долгом все делать с подлостью и хитростью, которые готовы сослужить всякую службу своему барину и которые хитро угадывают барские дурные мысли, в особенности тщеславие и мелочность.
Попав в общество Наполеона, которого личность он очень хорошо и легко признал. Лаврушка нисколько не смутился и только старался от всей души заслужить новым господам.
Он очень хорошо знал, что это сам Наполеон, и присутствие Наполеона не могло смутить его больше, чем присутствие Ростова или вахмистра с розгами, потому что не было ничего у него, чего бы не мог лишить его ни вахмистр, ни Наполеон.
Он врал все, что толковалось между денщиками. Многое из этого была правда. Но когда Наполеон спросил его, как же думают русские, победят они Бонапарта или нет, Лаврушка прищурился и задумался.
Он увидал тут тонкую хитрость, как всегда во всем видят хитрость люди, подобные Лаврушке, насупился и помолчал.
– Оно значит: коли быть сраженью, – сказал он задумчиво, – и в скорости, так это так точно. Ну, а коли пройдет три дня апосля того самого числа, тогда, значит, это самое сражение в оттяжку пойдет.
Наполеону перевели это так: «Si la bataille est donnee avant trois jours, les Francais la gagneraient, mais que si elle serait donnee plus tard, Dieu seul sait ce qui en arrivrait», [«Ежели сражение произойдет прежде трех дней, то французы выиграют его, но ежели после трех дней, то бог знает что случится».] – улыбаясь передал Lelorgne d'Ideville. Наполеон не улыбнулся, хотя он, видимо, был в самом веселом расположении духа, и велел повторить себе эти слова.
Лаврушка заметил это и, чтобы развеселить его, сказал, притворяясь, что не знает, кто он.
– Знаем, у вас есть Бонапарт, он всех в мире побил, ну да об нас другая статья… – сказал он, сам не зная, как и отчего под конец проскочил в его словах хвастливый патриотизм. Переводчик передал эти слова Наполеону без окончания, и Бонапарт улыбнулся. «Le jeune Cosaque fit sourire son puissant interlocuteur», [Молодой казак заставил улыбнуться своего могущественного собеседника.] – говорит Тьер. Проехав несколько шагов молча, Наполеон обратился к Бертье и сказал, что он хочет испытать действие, которое произведет sur cet enfant du Don [на это дитя Дона] известие о том, что тот человек, с которым говорит этот enfant du Don, есть сам император, тот самый император, который написал на пирамидах бессмертно победоносное имя.
Известие было передано.
Лаврушка (поняв, что это делалось, чтобы озадачить его, и что Наполеон думает, что он испугается), чтобы угодить новым господам, тотчас же притворился изумленным, ошеломленным, выпучил глаза и сделал такое же лицо, которое ему привычно было, когда его водили сечь. «A peine l'interprete de Napoleon, – говорит Тьер, – avait il parle, que le Cosaque, saisi d'une sorte d'ebahissement, no profera plus une parole et marcha les yeux constamment attaches sur ce conquerant, dont le nom avait penetre jusqu'a lui, a travers les steppes de l'Orient. Toute sa loquacite s'etait subitement arretee, pour faire place a un sentiment d'admiration naive et silencieuse. Napoleon, apres l'avoir recompense, lui fit donner la liberte, comme a un oiseau qu'on rend aux champs qui l'ont vu naitre». [Едва переводчик Наполеона сказал это казаку, как казак, охваченный каким то остолбенением, не произнес более ни одного слова и продолжал ехать, не спуская глаз с завоевателя, имя которого достигло до него через восточные степи. Вся его разговорчивость вдруг прекратилась и заменилась наивным и молчаливым чувством восторга. Наполеон, наградив казака, приказал дать ему свободу, как птице, которую возвращают ее родным полям.]