Пинский, Леонид Ефимович

Леонид Ефимович Пинский
Дата рождения:	24 октября (6 ноября) 1906(1906-11-06)
Место рождения:	Брагин, Могилёвская губерния, Российская империя ныне (Брагин)
Дата смерти:	26 февраля 1981(1981-02-26) (74 года)
Место смерти:	Москва, СССР
Страна:	СССР
Научная сфера:	филология, литературоведение
Учёная степень:	доктор филологических наук
Альма-матер:	Киевский университет
Научный руководитель:	Б. И. Пуришев

Леони́д Ефи́мович Пи́нский (24 октября (6 ноября) 1906, Брагин, Могилёвская губерния, Российская империя — 26 февраля 1981, Москва, СССР) — советский филолог, педагог, специалист по истории западноевропейской литературы XVII—XVIII веков, мыслитель-эссеист.

Биография

Родился на Могилёвщине, в семье меламеда, которая затем переехала на Украину. Среднюю школу окончил в 1923 году в Новгороде-Северском, после чего работал в сельских школах Черниговской области. В 1926—1930 годах учился на литературно-лингвистическом отделении Киевского университета, одновременно работая учителем в киевской школе. После окончания университета распределён преподавателем украинской литературы в Молдавский педагогический институт (Тирасполь). С 1933 года — в Москве, в 1933—1936 годах — аспирант кафедры всеобщей литературы Московского педагогического института им. Бубнова (научный руководитель — Борис Пуришев), защитил кандидатскую диссертацию «Смех Франсуа Рабле». Затем два года работал в Курском пединституте.

С 1938 года — доцент кафедры истории зарубежных литератур филологического факультета Московского института философии, литературы и истории (ИФЛИ, с 1942 года преобразован в филологический факультет МГУ). В октябре 1941 года добровольцем ушёл на фронт в составе 3-й дивизии московского народного ополчения. Согласно правительственному распоряжению о возвращении научных работников, служивших рядовыми, он был отозван в феврале 1942 года для преподавательской работы в МГУ. По совместительству читал лекции в Ярославле и Загорске, а с 1944 года — ещё и в Военном институте иностранных языков (читал там курс классических литератур Востока). С 1948 года подвергался взысканиям со стороны парторганизации филологического факультета МГУ за «низкопоклонство перед Западом» и «космополитизм»; в защиту учёного выступили студенты, среди которых Пинский пользовался огромным авторитетом.

В июне 1951 года, в разгар борьбы с космополитизмом, Пинский по доносу активного секретного сотрудника органов госбезопасности в тогдашней гуманитарной среде Якова Эльсберга был арестован органами госбезопасности, осуждён по статье 58-10 ч. 1 УК РСФСР на 10 лет лагерей и пожизненную ссылку в отдалённые районы Сибири. Срок отбывал в Унженских исправительно-трудовых лагерях. В сентябре 1956 года реабилитирован Верховным судом СССР.

Жил в Москве. К преподаванию допущен не был (или сам не захотел вернуться в университет), работал над статьями по истории европейской культуры: основной областью его энциклопедических интересов была эпоха Возрождения, прежде всего — в Англии и Испании (Шекспир, Грасиан, Сервантес). Пинский высоко оценил диссертацию М. Бахтина о творчестве Рабле, вместе с другими способствовал публикации её книгой, написал развернутую рецензию на монографию в журнале «Вопросы литературы» (1966), поддерживал отношения с Бахтиным до самой его смерти. Опубликовал две книги исследований по западноевропейской литературе, ему принадлежит послесловие к публикации «Разговора о Данте» О. Мандельштама (1967). В 1963 году был принят в Союз писателей СССР.

В 1960—1970-е годы Пинский принимает активное участие в диссидентском движении. У себя дома он вместе с женой, переводчицей Евгенией Михайловной Лысенко, организует так называемые «пятницы» — еженедельные дружеские собрания деятелей советской подпольной культуры, на которых обсуждались актуальные вопросы философии, литературы, искусства и общественной жизни. В них участвовали, среди прочих, В. Шаламов, Венедикт Ерофеев, А. Галич, В. Некрасов, И. Губерман, А. Штромас. Пинский дружил с Надеждой Мандельштам, Евгенией Гинзбург, Борисом Чичибабиным, Григорием Померанцем, Всеволодом Некрасовым, Генрихом Сапгиром, Вадимом Козовым. Также он поддерживал тесные связи с художниками-«лианозовцами», был дружен с Оскаром Рабиным, Анатолием Зверевым, принимал участие в издании журнала «Синтаксис».

В марте 1966 года вместе с большой группой писателей и учёных подписал коллективное письмо Президиуму XXIII съезда КПСС с просьбой об освобождении на поруки А. Синявского и Ю. Даниэля. Принимал участие во множестве других петиций и кампаний в защиту политзаключённых.

В мае 1972 года в квартире Пинского был произведен обыск сотрудниками КГБ. Леониду Ефимовичу была перекрыта дорога в печать. Он прочёл несколько лекций на дому в узком кругу друзей, продолжил внежанровые фрагментарные записи лагерного времени (эссе, афоризмы, поденные записки), лишь частично опубликованные перед самой его смертью под псевдонимом в журнале «Синтаксис», а в развёрнутом, систематизированном виде изданные книгой лишь много лет спустя (2007). Множеству замыслов учёного было не суждено реализоваться. Леонид Ефимович Пинский скончался от скоротечной раковой болезни.

Похоронен на Ваганьковском кладбище в Москве.

Жена — переводчица Евгения Михайловна Лысенко (1919−2005).

Творчество

В своей первой крупной работе «Ренессанс и барокко» в поисках понятия, которое выделило бы своеобразие реализма Возрождения, Пинский выдвинул термин «фантастический реализм», но затем в книге «Реализм эпохи Возрождения» он заменяет термин другим — «антропологический реализм». В этой книге Пинский выводит пять деятелей ренессансной культуры: Эразм Роттердамский, Рабле, Шекспир, Бенвенуто Челлини и Сервантес.

В фундаментальном труде «Шекспир. Основы драматургии» Пинский выдвинул понятие «магистрального сюжета». Магистральный сюжет шекспировских трагедий по Пинскому таков:

Это судьба человека в обществе, возможности человеческой личности при недостойном человека («бесчеловечном») миропорядке. Герой идеализирует в начале действия свой мир и себя, исходя из высокого назначения человека; он проникнут верой в разумность системы жизни и в свою способность самому свободно и достойно творить свою судьбу. Действие строится на том, что протагонист на этой почве вступает с миром в великий конфликт, который приводит героя через «трагическое заблуждение» к ошибкам и страданиям, к проступкам или преступлениям, совершаемым в состоянии трагического аффекта. В ходе действия герой осознаёт истинное лицо мира (природу общества) и реальные свои возможности в этом мире (собственную природу), в развязке погибает, своей гибелью, как говорят, «искупает» свою вину, «очищается», освобождаясь от роковых иллюзий,— и вместе с тем утверждает во всем действии и в финале величие человеческой личности как источник её трагически «дерзновенной свободы».

Основные труды

• «Реализм эпохи Возрождения» (1961)
• «Шекспир. Основы драматургии» (1971)
• «Магистральный сюжет» (1989):
  • Лирика Франсуа Вийона и поздняя готика
  • Комедии Шекспира
  • Пертская Красавица (о Вальтере Скотте)
  • «Гусман де Альфараче»
  • Испанский «Хромой Бес»
  • Жизнь и творчество Бальтасара Грасиана
  • Сюжет-фабула и сюжет-ситуация (о Сервантесе)
  • Комическое
  • Юмор
  • Новая концепция комического (о книге Бахтина)
  • Поэтика Данте в освещении поэта (о книге Мандельштама «Разговор о Данте»)
• «Ренессанс. Барокко. Просвещение» (2002):
  • Ренессанс и барокко
  • Эразм Роттердамский и его «Похвальное слово Глупости»
  • «Жизнеописание» Челлини и ренессансная этика «доблести»
  • Кристофер Марло. «Трагическая история доктора Фауста» [Предисловие]
  • Сюжет «Дон Кихота» и конец реализма Возрождения
  • «Гусман де Альфараче» и поэтика плутовского романа
  • Испанский «Хромой Бес»
  • Жизнь и творчество Бальтасара Грасиана
• «Минимы» (2007)

Отдельные работы

• Ренессанс и барокко // Мастера искусства об искусстве. Т. 1. М., 1937
• Реализм Возрождения // Ученые записки кафедры истории всеобщей литературы, вып. II. Изд. МГПИ им. А. С. Бубнова. М., 1937. С. 5—42
• Отзыв о книге М. М. Бахтина Творчество Рабле и проблема народной культуры средневековья и Ренессанса// М. М. Бахтин: pro et contra. Т.1. СПб.: РХГИ, 2001. С. 390—397

Ссылки

• [www.limbakh.ru/Pinsky/photoPinsky1959.html Фотопортрет работы Б. Цукурмана, 1959 год]
• [imwerden.de/cat/modules.php?name=books&pa=showbook&pid=685 Парафразы и памятования] — в журнале «Синтаксис»
• [magazines.russ.ru/authors/p/pinskij Страница] в Журнальном зале
• Борис Дубин. [www.stengazeta.net/article.html?article=2523 Книга насущного]
• Сергей Зенкин. [www.strana-oz.ru/?numid=37&article=1493 Эстетика сопротивления]
• В книге Пинский Л. Е. Ренессанс. Барокко. Просвещение: Статьи. Лекции. — М.: РГГУ, 2002. — ISBN 5-7281-0305-7:

Лысенко Е. М. Леонид Ефимович Пинский. Краткий биографический очерк. — С. 5—24;

Пискунова С. И. От социологической поэтики — к стоическому гуманизму. — С. 769—811.

Отрывок, характеризующий Пинский, Леонид Ефимович

Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
«Она во всем, во всем она одна виновата, – говорил он сам себе; – но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал этот: „Je vous aime“, [Я вас люблю?] который был ложь и еще хуже чем ложь, говорил он сам себе. Я виноват и должен нести… Что? Позор имени, несчастие жизни? Э, всё вздор, – подумал он, – и позор имени, и честь, всё условно, всё независимо от меня.
«Людовика XVI казнили за то, что они говорили, что он был бесчестен и преступник (пришло Пьеру в голову), и они были правы с своей точки зрения, так же как правы и те, которые за него умирали мученической смертью и причисляли его к лику святых. Потом Робеспьера казнили за то, что он был деспот. Кто прав, кто виноват? Никто. А жив и живи: завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад. И стоит ли того мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью? – Но в ту минуту, как он считал себя успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она и в те минуты, когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, и он чувствовал прилив крови к сердцу, и должен был опять вставать, двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся ему под руки вещи. «Зачем я сказал ей: „Je vous aime?“ все повторял он сам себе. И повторив 10 й раз этот вопрос, ему пришло в голову Мольерово: mais que diable allait il faire dans cette galere? [но за каким чортом понесло его на эту галеру?] и он засмеялся сам над собою.
Ночью он позвал камердинера и велел укладываться, чтоб ехать в Петербург. Он не мог оставаться с ней под одной кровлей. Он не мог представить себе, как бы он стал теперь говорить с ней. Он решил, что завтра он уедет и оставит ей письмо, в котором объявит ей свое намерение навсегда разлучиться с нею.
Утром, когда камердинер, внося кофе, вошел в кабинет, Пьер лежал на отоманке и с раскрытой книгой в руке спал.
Он очнулся и долго испуганно оглядывался не в силах понять, где он находится.
– Графиня приказала спросить, дома ли ваше сиятельство? – спросил камердинер.
Но не успел еще Пьер решиться на ответ, который он сделает, как сама графиня в белом, атласном халате, шитом серебром, и в простых волосах (две огромные косы en diademe [в виде диадемы] огибали два раза ее прелестную голову) вошла в комнату спокойно и величественно; только на мраморном несколько выпуклом лбе ее была морщинка гнева. Она с своим всёвыдерживающим спокойствием не стала говорить при камердинере. Она знала о дуэли и пришла говорить о ней. Она дождалась, пока камердинер уставил кофей и вышел. Пьер робко чрез очки посмотрел на нее, и, как заяц, окруженный собаками, прижимая уши, продолжает лежать в виду своих врагов, так и он попробовал продолжать читать: но чувствовал, что это бессмысленно и невозможно и опять робко взглянул на нее. Она не села, и с презрительной улыбкой смотрела на него, ожидая пока выйдет камердинер.
– Это еще что? Что вы наделали, я вас спрашиваю, – сказала она строго.
– Я? что я? – сказал Пьер.
– Вот храбрец отыскался! Ну, отвечайте, что это за дуэль? Что вы хотели этим доказать! Что? Я вас спрашиваю. – Пьер тяжело повернулся на диване, открыл рот, но не мог ответить.
– Коли вы не отвечаете, то я вам скажу… – продолжала Элен. – Вы верите всему, что вам скажут, вам сказали… – Элен засмеялась, – что Долохов мой любовник, – сказала она по французски, с своей грубой точностью речи, выговаривая слово «любовник», как и всякое другое слово, – и вы поверили! Но что же вы этим доказали? Что вы доказали этой дуэлью! То, что вы дурак, que vous etes un sot, [что вы дурак,] так это все знали! К чему это поведет? К тому, чтобы я сделалась посмешищем всей Москвы; к тому, чтобы всякий сказал, что вы в пьяном виде, не помня себя, вызвали на дуэль человека, которого вы без основания ревнуете, – Элен всё более и более возвышала голос и одушевлялась, – который лучше вас во всех отношениях…
– Гм… гм… – мычал Пьер, морщась, не глядя на нее и не шевелясь ни одним членом.
– И почему вы могли поверить, что он мой любовник?… Почему? Потому что я люблю его общество? Ежели бы вы были умнее и приятнее, то я бы предпочитала ваше.
– Не говорите со мной… умоляю, – хрипло прошептал Пьер.
– Отчего мне не говорить! Я могу говорить и смело скажу, что редкая та жена, которая с таким мужем, как вы, не взяла бы себе любовников (des аmants), а я этого не сделала, – сказала она. Пьер хотел что то сказать, взглянул на нее странными глазами, которых выражения она не поняла, и опять лег. Он физически страдал в эту минуту: грудь его стесняло, и он не мог дышать. Он знал, что ему надо что то сделать, чтобы прекратить это страдание, но то, что он хотел сделать, было слишком страшно.
– Нам лучше расстаться, – проговорил он прерывисто.
– Расстаться, извольте, только ежели вы дадите мне состояние, – сказала Элен… Расстаться, вот чем испугали!
Пьер вскочил с дивана и шатаясь бросился к ней.
– Я тебя убью! – закричал он, и схватив со стола мраморную доску, с неизвестной еще ему силой, сделал шаг к ней и замахнулся на нее.
Лицо Элен сделалось страшно: она взвизгнула и отскочила от него. Порода отца сказалась в нем. Пьер почувствовал увлечение и прелесть бешенства. Он бросил доску, разбил ее и, с раскрытыми руками подступая к Элен, закричал: «Вон!!» таким страшным голосом, что во всем доме с ужасом услыхали этот крик. Бог знает, что бы сделал Пьер в эту минуту, ежели бы
Элен не выбежала из комнаты.

Через неделю Пьер выдал жене доверенность на управление всеми великорусскими имениями, что составляло большую половину его состояния, и один уехал в Петербург.


Прошло два месяца после получения известий в Лысых Горах об Аустерлицком сражении и о погибели князя Андрея, и несмотря на все письма через посольство и на все розыски, тело его не было найдено, и его не было в числе пленных. Хуже всего для его родных было то, что оставалась всё таки надежда на то, что он был поднят жителями на поле сражения, и может быть лежал выздоравливающий или умирающий где нибудь один, среди чужих, и не в силах дать о себе вести. В газетах, из которых впервые узнал старый князь об Аустерлицком поражении, было написано, как и всегда, весьма кратко и неопределенно, о том, что русские после блестящих баталий должны были отретироваться и ретираду произвели в совершенном порядке. Старый князь понял из этого официального известия, что наши были разбиты. Через неделю после газеты, принесшей известие об Аустерлицкой битве, пришло письмо Кутузова, который извещал князя об участи, постигшей его сына.
«Ваш сын, в моих глазах, писал Кутузов, с знаменем в руках, впереди полка, пал героем, достойным своего отца и своего отечества. К общему сожалению моему и всей армии, до сих пор неизвестно – жив ли он, или нет. Себя и вас надеждой льщу, что сын ваш жив, ибо в противном случае в числе найденных на поле сражения офицеров, о коих список мне подан через парламентеров, и он бы поименован был».