Пиньо де Беэн, Пьер

Пьер Пиньо де Беэн Pierre Joseph Georges Pigneau de Behaine<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Портрет Пьера, выполненный в 1787 году Моперином, находится в Парижском обществе заграничных миссий</td></tr>
апостольский викарий Кохинхины
24 сентября 1771 год — 9 октября 1799 год
Церковь:	Римско-Католическая церковь
Предшественник:	епископ Гийом Пигель
Преемник:	епископ Жан Лабартетт
Рождение:	2 ноября 1741(1741-11-02)
Смерть:	9 октября 1799(1799-10-09) (57 лет)
Принятие священного сана:	1765 год
Епископская хиротония:	24 февраля 1774 года

Пьер Жозе́ф Жорж Пиньо́ (фр. Pierre Joseph Georges Pigneau M.E.P., 2 ноября 1741 года Ориньи-ан-Тьераш, Франция — 9 октября 1799 года, Куинён, Вьетнам), известный как Пиньо де Беэн (фр. Pigneau de Béhaine), а также Ба Да Лок (вьетн. Bá Đa Lộc, тьы-ном 百多祿, или 伯多祿) — католический прелат, епископ, апостольский викарий Кохинхины с 24 сентября 1771 года по 9 октября 1799 год. Известен за помощь, которую он оказывал дайвьетскому князю Нгуен Фук Аню (позже взявшему императорское имя «Зя Лонг») в основании новой вьетнамской императорской династии Нгуен после восстания тэйшонов. Член католической миссионерской конгрегации «Парижское общество заграничных миссий».

Ранние годы

Пьер Пиньо родился в Эне, в коммуне Ориньи-ан-Тьераш в доме, принадлежавшем семье матери. Семье отца принадлежало небольшое имение под названием Беэн (фр. Béhaine), близ Марля. Несмотря на добавление к имени «де Беэн», Пиньо не был знатного происхождения, скорее всего, впервые его так назвали лишь в Версальском мирном договоре 1787 года.

Пиньо де Беэн получил в Парижском обществе заграничных миссий богословское образование. Был рукоположен в священника в 1765 году, после его отправили на миссию. Он отбыл из Лорьяна в декабре 1765 года с целью добраться до южного Вьетнама. Пьер высадился в Пудучерри, французском городе в Индии, 21 июня 1766 года.

Пиньо добрался до порта как раз перед захватом мьянманцами Аюттхаи у Сиама. Прождав несколько месяцев в Макао, Пьер отплыл на китайском корабле в небольшой прибрежный город близ границы с Камбоджей — Хатьен, куда прибыл в марте 1767 года.

Начало миссионерской деятельности (1767—1774)

В Хатьене Пьер был главой Коллежа Женераля, основанного Парижским обществом заграничных миссий, который переехал из Аютии в Сиам после мьянманского вторжения в 1765 году. Там было около 40 студентов китайского, сиамского и вьетского происхождения.

В 1768 году миссионеры были отправлены в тюрьму на три месяца после того, как сиамская администрация сообщила местному правителю Мак Тхьен Ты, что в Коллеже скрывается беглый сиамский принц. Пьера поместили в шейные кандалы весом восемь фунтов. Он отказался возвращаться во Францию по просьбе семьи, сказав, что проповедование важнее приятной жизни. В 1769 году на школу напали китайские и камбоджийские пираты, убившие нескольких студентов и сжёгшие здание. Пиньо был вынужден бежать в декабре 1769 года вместе с остальными выжившими через Малакку обратно в Пудучерри, в то время бывший французской территорией. Тамошний Коллеж находился в нескольких километрах от Пудучерри, в Вирампаттинаме.

В Пудучерри Пиньо продолжал изучать китайский и вьетнамский до тех пор, пока не смог свободно изъясняться на обоих. В 1773 году он создал вьетнамско-латинский словарь при помощи восьми вьетнамцев с юга страны, аналогично Александру де Роду. Работа Пьера, Dictionarium Anamitico-Latinum, была опубликована в 1838 году Жаном-Луи Табером.

24 сентября 1771 года Римский папа Пий VI назначил Пьера Пиньо де Беэна титулярным епископом Адраноса (по городу Адранос в Вифинии, современный Орханели in partibus infidelium) и апостольским викарием Кохинхины. 24 февраля 1774 года в Ченнаи состоялось рукоположение Пьера Пиньо де Беэна, которое совершил епископ Сан-Томе Мелиапорского Бернарду де Сан-Каетану. После этого он отправился в Макао за персоналом для возвращения в Хатьен. В Макао он смог опубликовать катехизис на вьетнамском языке (содержит вступление на китайском и текст на вьетнамской латинице, а также перевод на латынь) и отправить одну копию в Рим. Он убыл из Макао 1 марта 1775 года и в том же месяце добрался до Хатьена, где начал миссионерскую деятельность заново.

В 1775—1776 годах Пьер попытался обратить в христианство стиенгов, но все миссионеры, которых он отослал, либо заболели, либо вернулись.

Встреча с Нгуен Фук Анем

В 1777 году тэйшоны взяли Сайгон и уничтожили почти всю династию князей Нгуен, кроме 15-летнего Нгуен Фук Аня, который сумел бежать на юг. Он содержался в семинарии Пиньо в сентябре—октябре, а затем оба они укрылись на острове Тхотю в Сиамском заливе. Это было политическим шагом, предпринятым Пьером для того, чтобы сблизиться с Нгуен Фук Анем. С этого момента он из миссионера постепенно становится политиком.

В ноябре 1777 года Нгуен Фук Ань смог отбить Сайгон, а в 1778 — вынудил тэйшонов отступить в Биньтхуан.

В соседней Камбодже произошло провьетнамское восстание, сбросившее просиамского короля Анг Нона, в 1780 году кохинхинские войска смогли с помощью Пьера получить от португальцев оружие. Епископ организовал для Кохинхины поставки оружия, особенно нового в регионе — гранат. Кроме того, он снарядил три португальских корабля для Нгуен Фук Аня. Пиньо поддерживал в этих начинаниях французский путешественник Мануэль.

В 1782 году тэйшоны повели новое войско на Юг. Мануэль погиб на военном корабле во время сражения с тэйшонами на реке Сайгон. Нгуен Фук Ань был вынужден отступить на Фукуок. В октябре 1782 года вода снова поднялась, и они оба вернулись в Сайгон.

В марте 1783 года Нгуены снова были разбиты, и будущему императору пришлось снова бежать на Фукуок, однако укрытие было обнаружено и за ним гнались от острова к острову до тех пор, пока корабли Нгуена не причалили к Сиаму. Пьер и Нгуен Фук Ань посетили сиамский двор в Бангкоке в конце 1783 года. Нгуен Фук Ань вернулся туда в феврале 1784 года, где вступил в войска, чтобы они провели его назад во Вьетнам. В январе 1785, однако, сиамский флот был наголову разбит тэйшонами в битве на Меконге.

Нгуен Фук Ань снова укрылся при сиамском дворе, и снова попросил помощи у правителей. Решив рассмотреть любую помощь от Запада, будущий император отдал Пиньо распоряжение обратиться к французам за помощью и пообещал Пьеру отправить своего сына Нгуен Фук Каня вместе с ним. Пиньо попытался заручиться поддержкой из Манилы, но группа доминиканцев, которую он туда отправил, была схвачена тэйшонами. Из Пудучерри он отправил запрос о помощи в португальский сенат в Макао, который привёл к заключению договора о союзничестве между Нгуен Фук Анем и португальцами 18 декабря 1786 года в Бангкоке.

Миссия во Францию

Пьер Пиньо вместе с сопровождающими достиг Пудучерри в феврале 1785 года. Французская администрация в городе во главе с губернатором Кутанко де Альгреном, преемником Дебюсси, была решительно против вторжения в южный Вьетнам, утверждая, что это не относится к национальным интересам. В июле 1786 года Пьеру было позволено вернуться во Францию, чтобы обратиться с просьбой о помощи к королю. Новости о путешествии Пьера достигли Рима, где его осудили испанские францисканцы. В этот момент Пьер предложил принца Нгуен Фук Каня и его политический мандат португальцам. Они отплыли из Пудучерри в июле 1786 года, а Франции достигли в феврале 1787.

Прибыв вместе с принцем в Версальский дворец Людовика XVI, Пьер столкнулся со сложностями в убеждении двора в необходимости отправки французской экспедиции для поддержки Нгуен Фук Аня. Это было вызвано плохим финансовым состоянием Франции перед Французской революцией. Пиньо помог ранее занимавшийся миссионерской деятельностью во Вьетнаме Пьер Пуавр.

Постепенно им удалось склонить военных на свою сторону и получить оружие и технику для экспедиции. Пуавр сказал, что Франция сможет доминировать в Китайском море и «на архипелаге». Им удалось получить аудиенцию у короля, министра флота де ла Круа и министра иностранных дел Арманда Марка 5 или 6 мая 1787 года. Принц Кань вызвал шумиху при дворе, и знаменитый парикмахер Леонард в его честь создал причёску «принц Кохинхины» (фр. au prince de Cochinchine). Его портрет, написанный Моперином, ныне выставлен в музее Парижского общества заграничных миссий. Принц Кань играл со своим сверстником, дофином Людовиком Жозефом.

К ноябрю постоянное давление Пьера Пиньо возымело действие: 21 ноября 1787 года между Кохинхиной (от имени Нгуен Фук Аня) и Францией был заключён Версальский мирный договор. Четыре фрегата, 1650 французских солдат в полной экипировке и 250 индийских сипаев были предоставлены в обмен на остров Пуло-Кондор и доступ в порт Туран (Дананг). Камиль Шарль Леклерк должен был возглавить экспедицию.

Французское правительство накануне революции находилось в бедственном финансовом положении, а с началом гражданской войны в Голландии его позиции ещё сильнее ослабли. Энтузиазм по поводу планов Пьера испарился. Через несколько дней после подписания договора, 2 декабря 1787 года, министр иностранных дел отправил указания губернатору Пудучерри Томасу Конуэю, утверждая, что он «может не начинать экспедицию или отложить её, по собственному разумению».

Возвращение во Вьетнам

Команда покинула Францию в декабре 1787 года на борту корабля «Дриада» под командованием М. де Керсена и в сопровождении «Пандура» под командованием М. де Превилля. Они причалили к берегу в Пудучерри в 1788 году и пробыли там до июля 1789 года. «Дриаде» Конуэем было приказано плыть к Пуло-Кондору, чтобы встретить Нуен Фук Аня и передать ему тысячу купленных во Франции мушкетов, а также священника Пола Нги, кохинхинского миссионера и горячего сторонника Пьера.

Однако оказалось, что губернатор Пудучерри не собирается выполнять соглашение. Хотя королевский совет в октябре 1788 года уже одобрил Конуэя, Пиньо узнал об этом лишь в апреле. Его вынудили истратить деньги, полученные во Франции, на наём французов. По этому поводу он демонстративно пишет: «Я организую революцию в Кохинхине сам». Он отклонил предложение англичан и заработал денег с помощью французских купцов региона. В конце концов Конуэй предоставил два корабля Пьеру, «Медузу» под командованием Франсуа Розили-Меро и ещё один фрегат. Пиньо на свои средства экипировал ещё два корабля оружием и амуницией: один он назвал Лонг (Long, 龍), что означает «дракон», капитаном на нём был Жан-Батист Шеньо; второй назывался Фынг (Phựng, 鳳, Феникс), которым командовал Филипп Ванье. Помимо этого Пьер убеждал наёмников и дезертиров присоединиться к команде корабля. Жан-Мари Даё дезертировал с «Пандура», после чего был назначен ответственным за припасы, транспортировку оружия и амуниции на свой корабль «Сен-Эспри» (фр. St. Esprit). Розили, командир «Медузы», дезертировал вместе со 120 членами команды и был назначен ответственным за рекрутёрство.

Экспедиция Пиньо отчалила во Вьетнам 19 июня 1789 года, а в Вунгтау прибыла 24 июля того же года. Иностранные военные помогли объединить и модернизировать южновьетнамскую армию, флот и фортификационные сооружения. Оливье де Пюиманель, бывший офицер на Дриаде, бежавший на Пуло-Кондор, в 1790 году построил Крепость Сайгон, а в 1793 — Крепость Дьенкхань. Он обучил вьетнамскую пехоту обращению с современной артиллерией и ввёл европейские пехотные тактики. В 1792 году Оливье де Пюиманель уже командовал 600 вьетнамцами, обученными европейским приёмам ведения боя, а Пюиманель, по свидетельствам очевидцев, обучил 50 000 человек из армии Нгуен Фук Аня. Французские бомбы использовались при осаде Куинёна в 1793 году.

Офицеры флота, в частности, Жан-Мари Даё и Жан-Юатист Шеньо, обучали моряков. К 1792 году был организован большой флот из двух европейских кораблей и 15 фрегатов смешанного типа. В этом же году Даё напал на стратегически важный порт Куинён, открыв путь кохинхинским кораблям, позднее разбившим Тэйшонов. В 1793 году Даё совершил вылазку, уничтожив 60 тэйшонских галер.

С 1794 года Пьер принимал участие во всех кампаниях вместе с принцем Канем. Он организовывал защиту Дьенкханя, когда он оказался осаждён многократном превосходящим численно противником в 1794 году.

Смерть

Бои за Куинён продолжались до 1799 года. Пиньо умер от дизентерии 9 октября того же года, последнее время будучи советником и de facto министром иностранных дел при Нгуен Фук Ане. Его похоронили в Сайгоне с военными почестями. В прощальной речи Нгуен Фук Ань называл его «самым блистательным иностранцем, бывавшем при кохинхинском дворе». Похороны состоялись 16 декабря 1799 года в присутствии крон-принца, всех мандаринов, 12 000 человек королевской стражи и 40 000 плакальщиков.

Пиньо де Беэну было посвящено несколько надгробных речей от имени императора Зя Лонга и его сына Каня. В речи, произнесённой 8 декабря 1799 года, Нгуен Фук Ань отдавал честь вовлечённости Пьера в защиту страны, а также их личной дружбе:

Надгробная речь императора Зя Лонга (отрывок):
(…) Бесконечно размышляя о его достоинствах, я желаю снова почтить его любезность, светлейшего епископа Пьера, бывшего чрезвычайного посланника Франции, который получил военную помощь на море и суше, благодаря декрету; его, выдающуюся личность Запада, принятого при дворе Нам-Вьета как гостя (…) Хотя он отправился в свою страну с мольбой о помощи и целью получить военную помощь, враждебные обстоятельства препятствовали ему. В это время, разделяя моё негодование, он решил действовать подобно людям прежних времён: мы сплотились и затмевали друг друга в выполнении долга, находясь в поисках способа начать операцию (…) Он неустанно выступал, многократно ему удавалось спасти положение своими экстраординарными планами. Хотя он был исполнен добродетели, смех не был чужд ему. Мы договорились всегда стремиться быть рядом (…) С начала и до конца у нас было единое сердце (…)

Оригинальный текст (фр.)  

In Mantienne, с. 220. «Méditant sans cesse le souvenir de ses vertus, je tiens à honorer à nouveau de mes bontés, sa grandeur l'évèque Pierre, ancien envoyé spécial du royaume de France mandaté pour disposer d'une assistance militaire de terre et de mer dépèchée par décret par navires de guerre, [lui] éminente personnalité d'Occident reçue en hôte d'honneur à la cour du Nam-Viet (...) Bien qu'il fut allé dans son propre pays élever une plainte et rallier l'opinion en vue spécialement de ramener des secours militaires, à mi-chemin de ses démarches survinrent des événements adverses à ses intentions. Alors, partageant mes ressentiments, il prit le parti de faire comme les anciens: plutôt nous retrouver et rivaliser dans l'accomplissement du devoir, en cherchant le moyen de profiter des occasions pour lancer des opérations (...) Intervenant constamment chaque jour, maintes fois il a merveilleusement sauvé la situation par des plans extraordinaires. Tout en étant préoccupe de vertu, il ne manquait pas de mots d'humour. Notre accord était tel que nous avions toujours hâte d'être ensemble (...) Du début a la fin, nous n'avons jamais fait qu'un seul coeur».

— Надгробная речь Зя Лонга, посвящённая Пьеру Пиньо, 8 декабря 1799 г.

Мало кто из людей Пиньо остался во Вьетнаме более чем на два года, так как они были разочарованы отсутствием быстрой победы. Сам Пьер желал, чтобы Вьетнамом правил католик. Его планы так и не осуществились ввиду неудачи в обращении Каня в католичество.

Религиозные принципы Пьера зачастую вступали в противоречие с дипломатической целесообразностью. К примеру, он учил Каня отказываться от участия в ритуалах культа предков, что ошеломило и разозлило Нгуен Фук Аня. Позже Пиньо передумал и предложил считать поклонение предкам мирской церемонией, выражением уважения к умершим. Он цитировал апостолов, обосновывая этим терпимость к местным обычаям.

В 1983 году могила Пиньо де Беэна была вскрыта вьетнамским правительством, его останки отправили во Францию, где они и находятся в Парижском обществе заграничных миссий.

Библиография

• Dictionarium Anamitico-Latinum, 1772.

Литература

• Cady John F. South East Asia: Its historical development. — McGraw Hill, 1964.
• Buttinger Joseph. The smaller dragon : a political history of Vietnam. — Praeger, 1958.
• Daughton, James P. 2006). Recasting Pigneau de Behaine: Missionaries and the Politics of French Colonial History, 1894—1914, pp. 290—322 in Nhung Tuyet Tran and Reid, Anthony J.S. Viêt Nam Borderless Histories, The University of Wisconsin Press, 2006, ix + 386 pp.
• Hall D. G. E. A history of South-east Asia. — Macmillan, 1981.
• Mantienne Frédéric. Monseigneur Pigneau de Béhaine. — 128 Rue du Bac, Paris: Editions Eglises d'Asie, 1999. — ISBN 2-914402-20-1.
• Les Missions Etrangères. Trois siecles et demi d’histoire et d’aventure en Asie Editions Perrin, 2008, ISBN 978-2-262-02571-7

Ссылки

• [www.catholic-hierarchy.org/bishop/bpigb.html Биографические сведения на сайте католической иерархии]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Пиньо де Беэн, Пьер

Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.


Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.
– Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, – сказала она своим грубым голосом; – слышишь ты что ли, что я говорю? – Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
– Оставь… те… что мне… я… умру… – проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.
– Наталья!… – сказала Марья Дмитриевна. – Я тебе добра желаю. Ты лежи, ну лежи так, я тебя не трону, и слушай… Я не стану говорить, как ты виновата. Ты сама знаешь. Ну да теперь отец твой завтра приедет, что я скажу ему? А?
Опять тело Наташи заколебалось от рыданий.
– Ну узнает он, ну брат твой, жених!
– У меня нет жениха, я отказала, – прокричала Наташа.
– Всё равно, – продолжала Марья Дмитриевна. – Ну они узнают, что ж они так оставят? Ведь он, отец твой, я его знаю, ведь он, если его на дуэль вызовет, хорошо это будет? А?
– Ах, оставьте меня, зачем вы всему помешали! Зачем? зачем? кто вас просил? – кричала Наташа, приподнявшись на диване и злобно глядя на Марью Дмитриевну.
– Да чего ж ты хотела? – вскрикнула опять горячась Марья Дмитриевна, – что ж тебя запирали что ль? Ну кто ж ему мешал в дом ездить? Зачем же тебя, как цыганку какую, увозить?… Ну увез бы он тебя, что ж ты думаешь, его бы не нашли? Твой отец, или брат, или жених. А он мерзавец, негодяй, вот что!
– Он лучше всех вас, – вскрикнула Наташа, приподнимаясь. – Если бы вы не мешали… Ах, Боже мой, что это, что это! Соня, за что? Уйдите!… – И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья Дмитриевна начала было опять говорить; но Наташа закричала: – Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете. – И опять бросилась на диван.
Марья Дмитриевна продолжала еще несколько времени усовещивать Наташу и внушать ей, что всё это надо скрыть от графа, что никто не узнает ничего, ежели только Наташа возьмет на себя всё забыть и не показывать ни перед кем вида, что что нибудь случилось. Наташа не отвечала. Она и не рыдала больше, но с ней сделались озноб и дрожь. Марья Дмитриевна подложила ей подушку, накрыла ее двумя одеялами и сама принесла ей липового цвета, но Наташа не откликнулась ей. – Ну пускай спит, – сказала Марья Дмитриевна, уходя из комнаты, думая, что она спит. Но Наташа не спала и остановившимися раскрытыми глазами из бледного лица прямо смотрела перед собою. Всю эту ночь Наташа не спала, и не плакала, и не говорила с Соней, несколько раз встававшей и подходившей к ней.
На другой день к завтраку, как и обещал граф Илья Андреич, он приехал из Подмосковной. Он был очень весел: дело с покупщиком ладилось и ничто уже не задерживало его теперь в Москве и в разлуке с графиней, по которой он соскучился. Марья Дмитриевна встретила его и объявила ему, что Наташа сделалась очень нездорова вчера, что посылали за доктором, но что теперь ей лучше. Наташа в это утро не выходила из своей комнаты. С поджатыми растрескавшимися губами, сухими остановившимися глазами, она сидела у окна и беспокойно вглядывалась в проезжающих по улице и торопливо оглядывалась на входивших в комнату. Она очевидно ждала известий об нем, ждала, что он сам приедет или напишет ей.
Когда граф взошел к ней, она беспокойно оборотилась на звук его мужских шагов, и лицо ее приняло прежнее холодное и даже злое выражение. Она даже не поднялась на встречу ему.
– Что с тобой, мой ангел, больна? – спросил граф. Наташа помолчала.
– Да, больна, – отвечала она.
На беспокойные расспросы графа о том, почему она такая убитая и не случилось ли чего нибудь с женихом, она уверяла его, что ничего, и просила его не беспокоиться. Марья Дмитриевна подтвердила графу уверения Наташи, что ничего не случилось. Граф, судя по мнимой болезни, по расстройству дочери, по сконфуженным лицам Сони и Марьи Дмитриевны, ясно видел, что в его отсутствие должно было что нибудь случиться: но ему так страшно было думать, что что нибудь постыдное случилось с его любимою дочерью, он так любил свое веселое спокойствие, что он избегал расспросов и всё старался уверить себя, что ничего особенного не было и только тужил о том, что по случаю ее нездоровья откладывался их отъезд в деревню.


Со дня приезда своей жены в Москву Пьер сбирался уехать куда нибудь, только чтобы не быть с ней. Вскоре после приезда Ростовых в Москву, впечатление, которое производила на него Наташа, заставило его поторопиться исполнить свое намерение. Он поехал в Тверь ко вдове Иосифа Алексеевича, которая обещала давно передать ему бумаги покойного.
Когда Пьер вернулся в Москву, ему подали письмо от Марьи Дмитриевны, которая звала его к себе по весьма важному делу, касающемуся Андрея Болконского и его невесты. Пьер избегал Наташи. Ему казалось, что он имел к ней чувство более сильное, чем то, которое должен был иметь женатый человек к невесте своего друга. И какая то судьба постоянно сводила его с нею.
«Что такое случилось? И какое им до меня дело? думал он, одеваясь, чтобы ехать к Марье Дмитриевне. Поскорее бы приехал князь Андрей и женился бы на ней!» думал Пьер дорогой к Ахросимовой.
На Тверском бульваре кто то окликнул его.
– Пьер! Давно приехал? – прокричал ему знакомый голос. Пьер поднял голову. В парных санях, на двух серых рысаках, закидывающих снегом головашки саней, промелькнул Анатоль с своим всегдашним товарищем Макариным. Анатоль сидел прямо, в классической позе военных щеголей, закутав низ лица бобровым воротником и немного пригнув голову. Лицо его было румяно и свежо, шляпа с белым плюмажем была надета на бок, открывая завитые, напомаженные и осыпанные мелким снегом волосы.
«И право, вот настоящий мудрец! подумал Пьер, ничего не видит дальше настоящей минуты удовольствия, ничто не тревожит его, и оттого всегда весел, доволен и спокоен. Что бы я дал, чтобы быть таким как он!» с завистью подумал Пьер.
В передней Ахросимовой лакей, снимая с Пьера его шубу, сказал, что Марья Дмитриевна просят к себе в спальню.
Отворив дверь в залу, Пьер увидал Наташу, сидевшую у окна с худым, бледным и злым лицом. Она оглянулась на него, нахмурилась и с выражением холодного достоинства вышла из комнаты.
– Что случилось? – спросил Пьер, входя к Марье Дмитриевне.
– Хорошие дела, – отвечала Марья Дмитриевна: – пятьдесят восемь лет прожила на свете, такого сраму не видала. – И взяв с Пьера честное слово молчать обо всем, что он узнает, Марья Дмитриевна сообщила ему, что Наташа отказала своему жениху без ведома родителей, что причиной этого отказа был Анатоль Курагин, с которым сводила ее жена Пьера, и с которым она хотела бежать в отсутствие своего отца, с тем, чтобы тайно обвенчаться.
Пьер приподняв плечи и разинув рот слушал то, что говорила ему Марья Дмитриевна, не веря своим ушам. Невесте князя Андрея, так сильно любимой, этой прежде милой Наташе Ростовой, променять Болконского на дурака Анатоля, уже женатого (Пьер знал тайну его женитьбы), и так влюбиться в него, чтобы согласиться бежать с ним! – Этого Пьер не мог понять и не мог себе представить.
Милое впечатление Наташи, которую он знал с детства, не могло соединиться в его душе с новым представлением о ее низости, глупости и жестокости. Он вспомнил о своей жене. «Все они одни и те же», сказал он сам себе, думая, что не ему одному достался печальный удел быть связанным с гадкой женщиной. Но ему всё таки до слез жалко было князя Андрея, жалко было его гордости. И чем больше он жалел своего друга, тем с большим презрением и даже отвращением думал об этой Наташе, с таким выражением холодного достоинства сейчас прошедшей мимо него по зале. Он не знал, что душа Наташи была преисполнена отчаяния, стыда, унижения, и что она не виновата была в том, что лицо ее нечаянно выражало спокойное достоинство и строгость.
– Да как обвенчаться! – проговорил Пьер на слова Марьи Дмитриевны. – Он не мог обвенчаться: он женат.
– Час от часу не легче, – проговорила Марья Дмитриевна. – Хорош мальчик! То то мерзавец! А она ждет, второй день ждет. По крайней мере ждать перестанет, надо сказать ей.
Узнав от Пьера подробности женитьбы Анатоля, излив свой гнев на него ругательными словами, Марья Дмитриевна сообщила ему то, для чего она вызвала его. Марья Дмитриевна боялась, чтобы граф или Болконский, который мог всякую минуту приехать, узнав дело, которое она намерена была скрыть от них, не вызвали на дуэль Курагина, и потому просила его приказать от ее имени его шурину уехать из Москвы и не сметь показываться ей на глаза. Пьер обещал ей исполнить ее желание, только теперь поняв опасность, которая угрожала и старому графу, и Николаю, и князю Андрею. Кратко и точно изложив ему свои требования, она выпустила его в гостиную. – Смотри же, граф ничего не знает. Ты делай, как будто ничего не знаешь, – сказала она ему. – А я пойду сказать ей, что ждать нечего! Да оставайся обедать, коли хочешь, – крикнула Марья Дмитриевна Пьеру.