Пин-ди

Лю Цзицзы, Лю Кань
14-й Император эпохи Хань
Дата рождения:	9 до н. э.(-009)
Дата смерти:	6(0006)
Время царствования:	1 гг. до н.э. - 6 г. н.э.
Предшественник:	Сяоай-ди
Преемник:	Жуцзы Ин
Варианты имени
Традиционное написание:	劉箕子, 劉衎
Упрощённое написание:	刘箕子, 刘衎
Посмертное имя:	Сяопин-хуанди (孝平皇帝)
Девиз правления:	Юаньши (元始, 1 г. до н.э. - 6 г. н.э.)
Семья
Отец:	Лю Син
Мать:	княгиня Вэй

Сяопин-ди (кит. трад. 孝平帝) или коротко Пин-ди (кит. трад. 平帝), личное имя Лю Цзицзы (кит. трад. 劉箕子, 9 г. до н. э. — 3 февраля 6 г. н. э.) впоследствии изменённое на Лю Кань (кит. трад. 劉衎) — четырнадцатый император китайской династии Хань.

Происхождение

Отцом Лю Цзицзы был Лю Син — младший сын императора Юань-ди; таким образом он приходился племянником правившему во время его рождения императору Чэн-ди. От рождения он страдал болезнью сердца, что вызывало проблемы с кровообращением, выражавшиеся в посинении губ и конечностей. Его вырастила бабушка по отцу вдовствующая супруга Фэнъюань — вдова Юань-ди.

Юность

В связи с тем, что у Чэн-ди не было наследника, на момент рождения Лю Цзицзы его отец рассматривался как потенциальный наследник престола, однако император предпочёл сделать наследником другого племянника — Лю Синя, который и стал императором после смерти Чэн-ди в 7 году до н. э.

В том же году скончался Лю Син, и двухлетний Лю Цзицзы унаследовал его удельное княжество Чжуншань (примерно территория современного Баодина провинции Хэбэй). Так как он продолжал страдать приступами, то император отправил к своему двоюродному брату личного врача, однако тот сам страдал биполярным аффективным расстройством, и неожиданно вернулся в Чанъань, где заявил, что вдовствующая супруга Фэнъюань занимается чёрной магией, направленной против императора и его бабушки — великой вдовствующей императрицы Фу. Так как вдовствующая императрица Фу враждовала с Фэнъюань ещё тогда, когда они были императорскими наложницами, то она воспользовалась возможностью свести счёты, и по её приказу в рамках расследования было замучено 17 родственников Фэнъюань, а она сама доведена до самоубийства.

Престолонаследие

В 1 году до н. э. император Ай-ди скончался, не оставив наследника. Великая вдовствующая императрица Ван быстро завладела императорской печатью и, призвав ко двору своего племянника Ван Мана, отстранила от власти родственников других вдовствующих императриц. На трон был возведён малолетний Лю Цзицзы, как единственный оставшийся мужской потомок императора Юань-ди, а Ван Ман стал при нём регентом.

Возвышение Ван Мана

Ван Ман начал устанавливать режим личной власти. Чтобы уменьшить возможность влияния на государственные дела родственников матери нового императора, он понизил их титулы, а также запретил матери императора и трём его сёстрам посещать столицу, приказав оставаться в Чжуншане.

В связи с тем, что в Китае действовало табу на имена, а иероглифы имени «Цзицзы» были очень распространёнными и их запрет сильно бы отразился на жизни народа, во 2 году личное имя императора было изменено с «Цзицзы» на «Кань».

В том же году Ван Ман решил для укрепления своих позиций женить императора на своей дочери. Поначалу было объявлено, что в соответствии с древними традициями у императора будет одна жена и 11 наложниц, и начался отбор молодых девушек из знатных семейств. Затем, под видом ложной скромности (добиваясь на самом деле обратного результата) он подал Великой вдовствующей императрице Ван петицию о том, чтобы его дочь не рассматривали в качестве кандидатки — и организовал петиционную кампанию за то, чтобы его дочь была избрана императрицей. Подавленная огромным количеством голосов в поддержку дочери Ван Мана, Великая вдовствующая императрица Ван издала указ о том, чтобы дочь Ван Мана стала императрицей.

Сын Ван Мана Ван Юй был недоволен тем, какой диктаторский режим устанавливает его отец, и опасался, что когда император вырастет, то по клану Ван будет нанесён ответный удар. Он подружился с дядями императора из клана Вэй и его матерью. В 3 году Ван Юй, его учитель У Чжан, шурин Люй Куань, а также представители клана Вэй организовали заговор с целью свержения Ван Мана. Однако заговор был раскрыт. Ван Юй покончил жизнь самоубийством, а Ван Ман воспользовался поводом, чтобы вырезать весь клан Вэй (в живых была оставлена лишь мать императора). Также он использовал эту возможность, чтобы уничтожить вообще всех недовольных, вплоть до собственных дяди и кузена (Великой вдовствующей императрице Ван он сказал, что они, якобы, скончались от болезней). После этого реальная власть Ван Мана стала абсолютной.

В том же году была завершена новая дорога в княжестве Чэши — Турфан, Джимасар, которая позволяла уменьшить время пути на половину, поскольку позволяла обогнуть песчаные холмы через северное Чэши. Князь северного Чэши Гуцзюй (姑句) был в хороших отношениях с хунну и всячески препятствовал строительству. При установке межи китайский пристав арестовал Гуцзюя. Его жена Гуцзызцоу (股紫陬) увидела огонь на острие мужниного копья, что предвещало победу в войне. Генерал Сыма уже зарубил одного непокорного чэшиского князя, поэтому жена посоветовала Гуцзюю бежать к хуннам в Гаочан. В то же время Цюйхулай-ван Танду (去胡來王唐兜) терпел от набегов цянов из-за реки Чишуй (赤水). Наместник Сиюя Дань Цинь (但欽) проигнорировал его просьбы о помощи и Танду собрав 1000 человек бежал к хунну, о чём хунну донесли. Ван Ман потребовал Учжулю выдать перебежчиков и тот согласился. Шаньюй отправил с князьями своего посла с просьбой помиловать их. По приказу Ван Мана перебежчиков отвезли в Эдуну (惡都奴) куда стянули войска и свезли вассальных Китаю князей Сиюя, там перебежчиков демонстративно обезглавили перед строем.

Под властью Ван Мана

В 4 году император официально женился на дочери Ван Мана.

В 5 году была проведена церемония в соответствии с древними обрядами, на которой Ван Ману за его огромный вклад в укрепление страны были преподнесены «девять даров». В этом же году выросший император начал постепенно избавляться от своих детских проблем с сердцем, и стало очевидным, что он отомстит Ван Ману за убийство дядей и непозволение видеться с матерью, поэтому Ван Ман решил убить императора. Зимой он преподнёс императору перцовое вино (использовавшееся в те времена для изгнания злых духов), в которое добавил яд. Выпив этого вина, император умер после нескольких дней страданий.

Так как император умер молодым, и у него не было сыновей, а близких родственников мужского пола также не осталось, то Ван Ман выбрал в качестве преемника дальнего родственника — годовалого Лю Ина, которого стали называть Жуцзы Ин («младенец Ин»), однако ему дали титул не «императора», а лишь «наследника престола». Несколько лет спустя Ван Ман решил править самостоятельно, и объявил об основании новой династии Синь.

Отрывок, характеризующий Пин-ди

От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.