Пир (застолье)

Пир (пи́ршество, с-рус. пированье, столованье) — праздничное застолье, большой званый обед или братчина, угощение с обильной едой и напитками, с беседами, шутками, а нередко — с песнями и танцами.

Семантика пира

По традиционным воззрениям севернорусского крестьянина, совместная трапеза за столом («застолье»), сопровождавшаяся общением с широким кругом родственников, «со всем родом», в том числе с умершими, моделировала идеальное общество, отражала идею «изобильного рая».

Веселье и игра были неразрывно связаны с глубинной семантикой традиционного застолья, поскольку центральная его идея заключалась в наделении всех присутствующих гостей «долей», определении «судьбы». В надежде получить свою удачу, свой шанс, участники застолья вступали в игровое состязание, в «тонкое общение с судьбой», которое и является сущностью любой игры.

В сельском обиходе застолье рассматривалось как совместное действие, влиявшее на благосостояние и судьбу всех членов коллектива и использовавшееся для нейтрализации «чужого».

На званом обеде по традиции хозяин старался накормить и напоить гостей, если возможно, до того, чтобы они на ногах не стояли; а кто мало пил, тот огорчал хозяев. О таких говорили: «Он не пьёт, не ест, он не хочет нас одолжать!». Пить следовало полным горлом, а «не прихлебывать, как делают куры». Кто пил и ел с охотой, тот показывал, что любит хозяев. Но с другой стороны считалось постыдным напиться допьяна. Пир был в некотором роде шуточная война хозяина с гостями. Хозяин хотел во что бы то ни стало напоить гостя допьяна; гости не поддавались и только из вежливости должны были признать себя побежденными после упорной защиты! Некоторые, желая меньше выпить, из угождения хозяину притворялись пьяными к концу обеда, чтобы их более не принуждали, и таким образом в самом деле не опьянеть.

В Древней Руси пир являлся формой общественного сближения, выражающего торжество, победу или просто праздничное веселье. Пиры устраивались во всех слоях русского общества — от царя до простого крестьянина.

Если бояре обычно устраивали «званные» пиры, то крестьяне чаще — «незваные» братчины («на братчину ездят незваны»). Не случайно сложились поговорки про основную Никольскую братчину: «Никольщина не ходит с поклоном на барский двор». «Позывала Никольщина барщину в гости пировать, а того Никольщина не ведала, что на барщину царём от Бога навек заказ положен». Духовенство ещё в XIX веке советовало помещикам не участвовать в крестьянских братчинах.

Традиционные дни пирований

Званые пиры устраивали по определённым праздникам: Пасха, Рождество, Троица, Николин день, Петра и Павла, Масленица, а также по семейным праздникам: рождение, крещение детей, свадебный пир, на новоселье и т. д.

Крепостные крестьяне получали от помещиков разрешение на пир 4 раза в году: на Великий день, Дмитровскую субботу, Масленицу и Рождество, а также на крестины и свадьбу. Крестьян отпускали на 3 дня, или на неделю. В некоторых местах к таким дням относился Никола зимний. Это были законодательно установленные «пивные» братчины — частным лицам разрешалось варить пиво до четырёх раз в год к церковным и семейным праздникам.

Царские и боярские пиры

Царские пиры проводились с древних времён до реформ Петра I, когда были введены ассамблеи. Пиры, традиции и обряды были практически идентичными в различных слоях общества.

Приглашение

Почётных гостей хозяин приглашал лично, к другим отправлял слуг. Тем самым между гостями делалось различие: одни получали честь прийти на пир, у других хозяин сам искал чести пригласить гостя на пир. На неофициальные пиры приглашались и жёны гостей. Для них хозяйка дома устраивала отдельный стол.

Царь за почётными гостями посылал специальный экипаж. К послам ездил окольничий с посольским приставом. Улицы убирались, вдоль дороги стояли стрельцы. Поезд гостя начинал стрелецкий полковник. Поезд сопровождали дворовые люди с протазанами в руках. Гостю устраивали три встречи: при выходе из экипажа (меньшая), на крыльце (средняя) и в сенях (большая). Почётным гостям устраивали четвёртую встречу. На первую встречу выходили два стольника и дьяк, на вторую встречу — окольничий, стольник и дьяк, на третью — боярин, стольник и думный дьяк.

Место проведения пира

Пир устраивали в специальной столовой, или сенях. Комнату украшали заранее: на пол стелили ковры или половики, вешали занавески на окна, на столы стелили скатерти, на лавки — полавочники. Столы ставили вдоль стен, от красного угла.

В царском дворце Приёмную палату убирали в большой, средний или меньший наряд в зависимости от торжественности случая.

Столовые приборы

На стол ставили: перечницу, уксусницу, лимонник и солонку на каждые четыре персоны. Еда подавалась на стол порезанной на мелкие куски, поэтому не было необходимости в ножах и вилках. Гости ели вдвоём из одного блюда — это называлось «разделить трапезу». Есть с кем-либо из одного блюда считалось определённой честью.

Местничество

В переднем углу устанавливался стол, который назывался большим. К большому столу вдоль стены приставляли ещё один стол, который назывался прямым. Вдоль стен избы стояли лавки. Лавка, расположенная в красном углу, называлась большая лавка. В красном углу, на большой лавке за столом сидел хозяин дома. Место хозяина дома называлось большим местом. Остальные члены семьи садились за стол в порядке старшинства. Если все не умещались за большой и прямой стол, к прямому столу под углом приставляли кривой стол.

Большое место считалось почётным, и предлагалось важным гостям. Гость должен был ритуально отказываться от места. Священнослужители садились на большое место, не отказываясь. Последнее место за кривым столом называлось полатный брус, так как располагалось под потолочным брусом, на который укладывали полати. В былинах богатыри на княжеских пирах садились обычно на полатный брус, а затем уже пересаживались на более почётные места, исходя из своих подвигов.

Место по правую руку от хозяина считалось почётным. Гости занимали места, сообразно своему достоинству, родству, роду, отчеству (см. Местничество). Заслуги человека считались не значительными в сравнении с родовыми счетами. Сесть выше кого-то, кто считался выше по достоинству, означало нанести ему оскорбление. Скромный человек намеренно занимал более низкое место с тем, чтобы хозяин пересадил его на подобающее ему место. Те, кто садился на неподобающе ему высокое место, мог быть обнесён блюдом, или получить тарелку с меньшим количеством еды, чем у соседа. Стулья (кресла) были редким предметом и предназначались только для старейшин, патриархов и князей (царей). Остальные сидели на лавках, занимая места выше, или ниже соседа — пир был частью родовой, а не общественной жизни. В XVIII веке застолье переместилось на стулья — независимые друг от друга места.

Царь сидел за отдельным столом на большом месте. На царских пирах кроме прямого и кривого столов ставили столы посольские, властелинские (для духовенства), боярские и другие.

Пиршество

Хозяин сам резал хлеб и подавал его с солью гостям. Получить хлеб-соль от хозяина означало получить его расположение.

После раздачи хлеба подавали напитки, и начинался пир. Гости сами требовали напитков; при подаче гуся говорили, что «гусь плавает по воде», при подаче индейки говорили, что «индейская курица воду пьёт».

Подавали до пяти перемен блюд: холодное, горячее, жаркое, пироги и «верхосыток» (десерт). Из напитков первым подавался квас, на царских пирах — вино. В XVI веке на царских пирах первым подавали жаркое. Царь начинал с жареного павлина или лебедя. В XVII веке первым блюдом стало холодное — обычно студень из говяжих ног, или икра. Напитков подавалось до девяти: три подачи вина, три подачи красного мёда, три подачи белого мёда. Обычаи гостеприимства требовали напоить гостей допьяна.

Царские пиры продолжались пять или шесть часов. В конце пира произносилась молитва «Достойно есть», и все расходились по домам. Гостям царь посылал на дом несколько вёдер вин и медов. Стольникам, стряпчим и жильцам, которые стояли с протазанами и прислуживали за столами, после пира выдавали по блюду сахаров зеренчатых, ягоды и изюм. В пирах участвовали 200—300 стольников, чашников, и стряпчих.

См. также

• Здравица (тост)
• Свадебный пир
• Братчина
• Банкет

Литература

• Богуславский В. В. Пиры // Богуславский В. В. Славянская энциклопедия. XVII век. — М.: Олма-Пресс, 2004. — Т. 2. — С. 150–152.
• Пир // Толковый словарь живого великорусского языка : в 4 т. / авт.-сост. В. И. Даль. — 2-е изд. — СПб. : Типография М. О. Вольфа, 1880—1882.</span>
• Иван Забелин «Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях». — М.: Транзиткнига, 2005 — ISBN 5-9578-2773-8
• Морозов И. А., Слепцова И. С. [indrik.ru/components/com_jshopping/files/demo_products/2004_Indrik_Morozov_Slepcova.pdf Круг игры. Праздник и игра в жизни севернорусского крестьянина (XIX-XX вв.)]. — М.: Индрик, 2004. — 920 с. — (Традиционная духовная культура славян. Современные исследования). — ISBN 5-85759-295-X.
• Платонов О. А. [www.rusinst.ru/docs/%D0%9F_obraz.pdf Пир] // [www.rusinst.ru/articlesoftheme.asp?rzd=1&tm=15 Русский образ жизни]. — М.: Институт русской цивилизации, 2007. — С. 577. — ISBN 978-5-902725-05-3.
• Братчина / Терновская О. А., Толстой Н. И. // Славянские древности: Этнолингвистический словарь : в 5 т. / Под общей ред. Н. И. Толстого; Институт славяноведения РАН. — М. : Международные отношения, 1995. — Т. 1: А (Август) — Г (Гусь). — С. 256—257. — ISBN 5-7133-0704-2.
• Успенский Г. П. Опыт повествования о древностях русских. — Харьков: 1811 — стр.61-87

Отрывок, характеризующий Пир (застолье)

Тотчас после ухода настоятеля Нашата взяла за руку свою подругу и пошла с ней в пустую комнату.
– Соня, да? он будет жив? – сказала она. – Соня, как я счастлива и как я несчастна! Соня, голубчик, – все по старому. Только бы он был жив. Он не может… потому что, потому… что… – И Наташа расплакалась.
– Так! Я знала это! Слава богу, – проговорила Соня. – Он будет жив!
Соня была взволнована не меньше своей подруги – и ее страхом и горем, и своими личными, никому не высказанными мыслями. Она, рыдая, целовала, утешала Наташу. «Только бы он был жив!» – думала она. Поплакав, поговорив и отерев слезы, обе подруги подошли к двери князя Андрея. Наташа, осторожно отворив двери, заглянула в комнату. Соня рядом с ней стояла у полуотворенной двери.
Князь Андрей лежал высоко на трех подушках. Бледное лицо его было покойно, глаза закрыты, и видно было, как он ровно дышал.
– Ах, Наташа! – вдруг почти вскрикнула Соня, хватаясь за руку своей кузины и отступая от двери.
– Что? что? – спросила Наташа.
– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.