Писатель одной книги

Писатель одной книги — писатель, из всего литературного наследия которого известность получило одно произведение, в тени которого остаётся всё остальное творчество.

Понятие о писателе одной книги как об авторе ряда произведений, из которых лишь одно получило широкое признание, не следует смешивать с авторством одной книги как фактическим положением дел (писатель не написал других): такие случаи также известны в истории литературы (например, Харпер Ли с романом «Убить пересмешника» или Маргарет Митчелл, которая написала только «Унесённые ветром», если не считать написанной в подростковом возрасте повести «Lost Laysen», изданной только через полвека после её смерти).

Наиболее часто писателем одной книги в русской литературно-критической традиции называют Александра Сергеевича Грибоедова с комедией «Горе от ума» (помимо неё, Грибоедов написал ещё несколько пьес, часто в соавторстве, и стихотворений, но с художественным уровнем «Горя от ума» они в сравнение не идут).

Л. Е. Пинский характеризует как писателя одной книги Эразма Роттердамского с его «Похвалой глупости», А. Д. Михайлов — Эдмона Ростана с пьесой «Сирано де Бержерак»; Ростану принадлежит также ряд достаточно известных пьес — «Принцесса Грёза», «Орлёнок», «Шантеклер». Эдуард Лимонов даже называет автором одной книги — романа «Лолита» — Владимира Набокова, полемически заявляя, что предыдущие девять книг Набокова — «обычные эмигрантские романы».

Нередко репутация писателя одной книги закрепляется за автором многочисленных произведений для взрослого читателя, добившимся исключительного успеха в детской литературе: в частности, речь может идти о Лазаре Лагине (в связи с повестью-сказкой «Старик Хоттабыч»), Алане Милне (авторе Винни-Пуха) и Петре Ершове (создателе «Конька-горбунка»), а также об Андрее Некрасове («Приключения капитана Врунгеля») и Рувиме Фраермане («Дикая собака динго»).

За пределами художественной литературы автором одной книги называют, например, таких учёных, как Эвклид («Начала») и Леонтий Магницкий («Арифметика»).

В современной критике понятие «писатель одной книги» иногда переосмысляют, применяя к молодому или начинающему автору, у которого хватает личного опыта и творческой энергии только на одну книгу, основанную на собственных переживаниях, — независимо от того, последовали ли за этой книгой другие: по словам критика Юлии Качалкиной,

Человек на пороге совершеннолетия пишет отчёт о своей молодой жизни (наркотики, взросление, первый сексуальный опыт) и на этом останавливается. Такая книга интересна как человеческий документ, и она публикуется огромными тиражами. Люди старшего поколения используют её, как, извините, ведьмы используют кровь девственниц для омоложения, ещё раз переживают, казалось бы, навсегда ушедшие эмоции. Бенжамин Леберт написал свой первый (и единственный) роман в 16 лет, Анн-Софи Брасм — в 17, наша Ирина Денежкина — в 18. Все они затрагивают специфические молодёжные темы, то есть пишут о себе.

В близком значении использовал выражение «писатель одной книги» А. Л. Бём, отмечая, что после выхода первой книги поэта Николая Гронского он

боялся, что Н. Гронский — писатель одной книги. Думал, что «Белладонна» и является такой единственной пьесой, в которой вся поэтическая сила поэта себя исчерпала. К счастью (хотя и писатели одной книги часто имеют в общем ходе литературного развития очень большое значение, вспомним хотя бы Грибоедова и его «Горе от ума») опасения мои не подтвердились.

Некоторые другие критики также считали необходимым защищать автора от незаслуженной репутации писателя одной книги — как это, в частности, делает Е. Вайнер, обращая внимание на то, что Дж. Д. Сэлинджер написал далеко не только «Над пропастью во ржи».

Нередко писателями одной книги становятся люди, пережившие войны и изложившие свои воспоминания в виде художественных произведений — например, партизанский командир Петр Вершигора как писатель получил известность прежде всего своим произведением «Люди с чистой совестью», а участник русско-японской войны Алексей Новиков-Прибой — романом-эпопеей «Цусима».

См. также

• Magnum opus
• Артист одного хита

Отрывок, характеризующий Писатель одной книги

Офицеры поднялись. Князь Андрей вышел с ними за сарай, отдавая последние приказания адъютанту. Когда офицеры ушли, Пьер подошел к князю Андрею и только что хотел начать разговор, как по дороге недалеко от сарая застучали копыта трех лошадей, и, взглянув по этому направлению, князь Андрей узнал Вольцогена с Клаузевицем, сопутствуемых казаком. Они близко проехали, продолжая разговаривать, и Пьер с Андреем невольно услыхали следующие фразы:
– Der Krieg muss im Raum verlegt werden. Der Ansicht kann ich nicht genug Preis geben, [Война должна быть перенесена в пространство. Это воззрение я не могу достаточно восхвалить (нем.) ] – говорил один.
– O ja, – сказал другой голос, – da der Zweck ist nur den Feind zu schwachen, so kann man gewiss nicht den Verlust der Privatpersonen in Achtung nehmen. [О да, так как цель состоит в том, чтобы ослабить неприятеля, то нельзя принимать во внимание потери частных лиц (нем.) ]
– O ja, [О да (нем.) ] – подтвердил первый голос.
– Да, im Raum verlegen, [перенести в пространство (нем.) ] – повторил, злобно фыркая носом, князь Андрей, когда они проехали. – Im Raum то [В пространстве (нем.) ] у меня остался отец, и сын, и сестра в Лысых Горах. Ему это все равно. Вот оно то, что я тебе говорил, – эти господа немцы завтра не выиграют сражение, а только нагадят, сколько их сил будет, потому что в его немецкой голове только рассуждения, не стоящие выеденного яйца, а в сердце нет того, что одно только и нужно на завтра, – то, что есть в Тимохине. Они всю Европу отдали ему и приехали нас учить – славные учители! – опять взвизгнул его голос.
– Так вы думаете, что завтрашнее сражение будет выиграно? – сказал Пьер.
– Да, да, – рассеянно сказал князь Андрей. – Одно, что бы я сделал, ежели бы имел власть, – начал он опять, – я не брал бы пленных. Что такое пленные? Это рыцарство. Французы разорили мой дом и идут разорить Москву, и оскорбили и оскорбляют меня всякую секунду. Они враги мои, они преступники все, по моим понятиям. И так же думает Тимохин и вся армия. Надо их казнить. Ежели они враги мои, то не могут быть друзьями, как бы они там ни разговаривали в Тильзите.
– Да, да, – проговорил Пьер, блестящими глазами глядя на князя Андрея, – я совершенно, совершенно согласен с вами!
Тот вопрос, который с Можайской горы и во весь этот день тревожил Пьера, теперь представился ему совершенно ясным и вполне разрешенным. Он понял теперь весь смысл и все значение этой войны и предстоящего сражения. Все, что он видел в этот день, все значительные, строгие выражения лиц, которые он мельком видел, осветились для него новым светом. Он понял ту скрытую (latente), как говорится в физике, теплоту патриотизма, которая была во всех тех людях, которых он видел, и которая объясняла ему то, зачем все эти люди спокойно и как будто легкомысленно готовились к смерти.
– Не брать пленных, – продолжал князь Андрей. – Это одно изменило бы всю войну и сделало бы ее менее жестокой. А то мы играли в войну – вот что скверно, мы великодушничаем и тому подобное. Это великодушничанье и чувствительность – вроде великодушия и чувствительности барыни, с которой делается дурнота, когда она видит убиваемого теленка; она так добра, что не может видеть кровь, но она с аппетитом кушает этого теленка под соусом. Нам толкуют о правах войны, о рыцарстве, о парламентерстве, щадить несчастных и так далее. Все вздор. Я видел в 1805 году рыцарство, парламентерство: нас надули, мы надули. Грабят чужие дома, пускают фальшивые ассигнации, да хуже всего – убивают моих детей, моего отца и говорят о правилах войны и великодушии к врагам. Не брать пленных, а убивать и идти на смерть! Кто дошел до этого так, как я, теми же страданиями…
Князь Андрей, думавший, что ему было все равно, возьмут ли или не возьмут Москву так, как взяли Смоленск, внезапно остановился в своей речи от неожиданной судороги, схватившей его за горло. Он прошелся несколько раз молча, но тлаза его лихорадочно блестели, и губа дрожала, когда он опять стал говорить:
– Ежели бы не было великодушничанья на войне, то мы шли бы только тогда, когда стоит того идти на верную смерть, как теперь. Тогда не было бы войны за то, что Павел Иваныч обидел Михаила Иваныча. А ежели война как теперь, так война. И тогда интенсивность войск была бы не та, как теперь. Тогда бы все эти вестфальцы и гессенцы, которых ведет Наполеон, не пошли бы за ним в Россию, и мы бы не ходили драться в Австрию и в Пруссию, сами не зная зачем. Война не любезность, а самое гадкое дело в жизни, и надо понимать это и не играть в войну. Надо принимать строго и серьезно эту страшную необходимость. Всё в этом: откинуть ложь, и война так война, а не игрушка. А то война – это любимая забава праздных и легкомысленных людей… Военное сословие самое почетное. А что такое война, что нужно для успеха в военном деле, какие нравы военного общества? Цель войны – убийство, орудия войны – шпионство, измена и поощрение ее, разорение жителей, ограбление их или воровство для продовольствия армии; обман и ложь, называемые военными хитростями; нравы военного сословия – отсутствие свободы, то есть дисциплина, праздность, невежество, жестокость, разврат, пьянство. И несмотря на то – это высшее сословие, почитаемое всеми. Все цари, кроме китайского, носят военный мундир, и тому, кто больше убил народа, дают большую награду… Сойдутся, как завтра, на убийство друг друга, перебьют, перекалечат десятки тысяч людей, а потом будут служить благодарственные молебны за то, что побили много люден (которых число еще прибавляют), и провозглашают победу, полагая, что чем больше побито людей, тем больше заслуга. Как бог оттуда смотрит и слушает их! – тонким, пискливым голосом прокричал князь Андрей. – Ах, душа моя, последнее время мне стало тяжело жить. Я вижу, что стал понимать слишком много. А не годится человеку вкушать от древа познания добра и зла… Ну, да не надолго! – прибавил он. – Однако ты спишь, да и мне пера, поезжай в Горки, – вдруг сказал князь Андрей.
– О нет! – отвечал Пьер, испуганно соболезнующими глазами глядя на князя Андрея.
– Поезжай, поезжай: перед сраженьем нужно выспаться, – повторил князь Андрей. Он быстро подошел к Пьеру, обнял его и поцеловал. – Прощай, ступай, – прокричал он. – Увидимся ли, нет… – и он, поспешно повернувшись, ушел в сарай.