Пистолет-пулемёт Дегтярёва

Пистолеты-пулемёты Дегтярёва
Вверху — ППД образца 34 года, внизу — ППД образца 34/38 года
Тип:	пистолет-пулемёт
Страна:	СССР СССР
История службы
Годы эксплуатации:	1934—1943 годы
На вооружении:	РККА
Войны и конфликты:	Советско-финская война (1939—1940), Великая Отечественная война
История производства
Конструктор:	Василий Дегтярёв
Разработан:	1934 (обр. 1934 г.) 1938/39 (обр. 1934/38 гг.) 1940 (обр. 1940 г.)
Годы производства:	с 1934 до декабря 1942 г.
Характеристики
Масса, кг:	3,63 (без барабана) 5,45 (снаряжённый) 1,8 (вес барабана с патронами)
Длина, мм:	788
Длина ствола, мм:	244 (нарезная часть обр. 1934)
Ширина, мм:	70 (обр. 1934)
Высота, мм:	197 (обр. 1934)
Патрон:	7,62×25 мм ТТ
Калибр, мм:	7,62
Принципы работы:	свободный затвор
Скорострельность, выстрелов/мин:	около 1000
Начальная скорость пули, м/с:	480-490
Прицельная дальность, м:	100-300
Максимальная дальность, м:	500
Вид боепитания:	коробчатый магазин на 25 патронов, барабанный магазин на 73 патрона, позднее на 71 патрон
Прицел:	прицельная планка с хомутиком и мушкой
Изображения на Викискладе?:	Пистолеты-пулемёты Дегтярёва

Пистолет-пулемёт ДегтярёваПистолет-пулемёт Дегтярёва

7,62-мм пистолеты-пулемёты образцов 1934, 1934/38 и 1940 годов системы Дегтярёва (индекс ГАУ — 56-А-133) — различные модификации пистолета-пулемёта, разработанного советским оружейником Василием Дегтярёвым в начале 1930-х годов. Первый пистолет-пулемёт, принятый на вооружение Красной Армии.

Пистолет-пулемёт Дегтярёва был достаточно типичным представителем первого поколения этого вида оружия. Использовался в Финской кампании 1939-40 годов, а также на начальном этапе Великой Отечественной войны.

История

Первые работы по созданию пистолетов-пулемётов начались в СССР ещё в середине 1920-х годов. 27 октября 1925 года Комиссией по вооружению Красной армии была предусмотрена желательность вооружения подобным типом оружия младшего и среднего командного состава. 28 декабря 1926 года Артиллерийский комитет Артиллерийского управления РККА утвердил технические условия изготовления первых пистолетов-пулеметов.

После ряда неудачных опытов с использованием патрона 7,62×38 мм Наган, 7 июля 1928 года Артиллерийский комитет предложил принять для пистолетов и пистолетов-пулемётов патрон 7,63×25 мм Маузер, использовавшийся в популярном в СССР пистолете Маузер К-96. В пользу выбора этого патрона, помимо его высоких боевых качеств, говорило то, что производство 7,62-мм стволов как пистолетов, так и пистолетов-пулемётов можно было осуществлять на одном и том же технологическом оборудовании, причём унификация по каналу ствола с винтовкой Мосина позволяла использовать имевшееся оборудование и даже бракованные заготовки винтовочных «трёхлинейных» стволов. Кроме того, бутылочная форма гильзы повышала надёжность подачи из магазина.

В конце 1929 года Реввоенсоветом было постановлено, что пистолет-пулемёт, оцененный им как «мощное автоматическое оружие ближнего боя», будет в ближайшем будущем введён в систему вооружения РККА. Основным оружием советской пехоты, по решению Реввоенсовета, должна была стать современная самозарядная винтовка, а вспомогательным наряду с ней — пистолет-пулемёт. В том же 1929 году появился опытный 7,62-мм пистолет-пулемёт Дегтярёва. В июне-июле 1930 года комиссия во главе с начдивом В. Ф. Грушецким проводила на Научно-испытательном оружейном полигоне испытания самозарядных пистолетов и опытных пистолетов-пулеметов под новые патроны (так называемый «Конкурс 1930 года»). Результаты этих испытаний оказались в целом неудовлетворительными, так что на вооружение ни один из представленных на него образцов принят не был. Тем не менее, его проведение помогло окончательно определиться с требованиям к новому виду оружия.

В 1931 году появился следующий вариант пистолета-пулемёта Дегтярёва, с полусвободным затвором иного типа, в нём замедление отхода затвора назад достигалось не перераспределением энергии между двумя его частями, а за счёт повышенного трения, возникающего между взводной рукоятью затвора и скосом в передней части выреза под неё в ствольной коробке, в который рукоять попадала после прихода затвора в крайне переднее положение, при этом сам затвор поворачивался вправо на небольшой угол. Этот образец имел ствольную коробку круглого сечения, более технологичную, и почти полностью закрытый деревянными накладками (вместо кожуха) ствол.

Наконец, в 1932 году появился ещё более упрощённый вариант, на этот раз получивший свободный затвор. В 1932—1933 годах, были разработаны и прошли полигонные испытания в общей сложности 14 образцов 7,62-мм пистолетов-пулемётов, в том числе — переделанные пистолеты-пулемёты Токарева, Дегтярёва и Коровина, а также вновь разработанные Прилуцкого и Колесникова. Наиболее удачными были признаны системы Дегтярева и Токарева, но ППД оказался немного технологичнее и имел выгодный для этого вида оружия сравнительно невысокий темп стрельбы.

После доработки, в которой помимо Дегтярёва участвовали конструкторы Г. Ф. Кубынов, П. Е. Иванов и Г. Г. Марков, 23 января 1935 года он был утверждён ГАУ как образец для изготовления опытной партии (30 экземпляров), а 9 июля — принят на вооружение РККА под наименованием «7,62-мм пистолет-пулемёт образца 1934 года системы Дегтярёва (ППД)». В том же году началось производство на Ковровском заводе № 2 (имени К. О. Киркижа).

Большинством военных специалистов того времени, как в СССР, так и за рубежом, пистолет-пулемёт рассматривался как «полицейское», а при использовании армией — сугубо вспомогательное оружие. В соответствие с этими представлениями, а также ввиду достаточно низкой технологичности и неотработанности самого образца в массовом производстве, изначально он выпускался небольшими сериями и поступал преимущественно на вооружение командного состава РККА как замена револьверам и самозарядным пистолетам (рядовой же состав примерно в то же самое время начали перевооружать другим видом автоматического оружия, — автоматическими и самозарядными винтовками). В 1934 году Ковровский завод № 2 изготовил 44 экземпляра ППД, в 1935-м — всего 23, в 1936-м — 911, в 1937-м — 1 291, в 1938-м — 1 115, в 1939-м — 1 700, в общей сложности — чуть более 5 000 экземпляров.

Как видно из масштабов выпуска, пистолет-пулемёт Дегтярёва в первые годы своего выпуска всё ещё был по сути опытным образцом, на котором отрабатывались методики производства и применения нового оружия войсками. В 1935-37 годах ППД проходил расширенные войсковые испытания, выявившие ряд недостатков, и по их итогам в 1938-39 годах оружие было модернизировано: ложу в месте крепления магазина усилили за счет введения приваренной к планке с его защёлкой металлической направляющей горловины (или «направляющей обоймы»), в результате чего увеличилась надёжность его примыкания, сами магазины стали взаимозаменяемы у различных экземпляров оружия, было усилено крепление прицела. В таком виде оружие получило обозначение «пистолет-пулемёт образца 1934/38 гг. системы Дегтярёва». Также его иногда обозначали как «2-й образец», а обр. 1934 года — «1-й образец».

Одновременно Артиллерийский комитет, опираясь на опыт конфликтов тех лет, таких, как Чакская война и Гражданская война в Испании, показывавших повышение роли пистолетов-пулемётов в современных боевых действиях, и анализ результатов войсковых испытаний, указал:

…необходимо ввести его [пистолет-пулемёт] на вооружение отдельных категорий бойцов РККА, пограничной охраны НКВД, пулеметных и орудийных расчетов, некоторых специалистов, авиадесантов, водителей машин и т. д.

Между тем, при попытках наращивания производства ППД проявилось то, что он был достаточно сложен конструктивно и технологически, весьма дорог в производстве, что препятствовало налаживанию его массового выпуска. В отчёте о производстве автоматического стрелкового оружия на предприятиях Наркомата вооружения за 1939 год утверждалось:

изготовление ППД следует вообще прекратить вплоть до устранения отмеченных недостатков и упрощения конструкции

При этом всё-таки предполагалось:

…разработку нового типа автоматического оружия под пистолетный патрон продолжить для возможной замены устаревшей конструкции ППД.

То есть, никакого отказа от пистолета-пулемёта как типа оружия, как это представляется в некоторых источниках, не намечалось, напротив — предполагалась разработка его более совершенного и пригодного для массового производства образца, которым предполагалось вооружить большое число военнослужащих.

По приказу Артуправления от 10 февраля 1939 года, ППД был убран из производственной программы 1939 года, заказы заводам на его производство — аннулированы, а имевшиеся в РККА экземпляры сосредоточили на складах для лучшей сохранности на случай военного конфликта, — причём находящиеся на хранении пистолеты-пулемёты предписывалось «обеспечи[ть] соответствующим количеством боеприпасов» и «хранить в порядке» (там же). Некоторое количество ППД было использовано для вооружения пограничных и конвойных войск, иногда даже встречаются сообщения, что для этих целей сохранялось незначительное их производство. Некоторые авторы (А. В. Исаев) также увязывают снятие ППД с производства с развёртыванием выпуска другого вида автоматического оружия — самозарядной винтовки Токарева СВТ:

26 февраля 1939 г. была принята на вооружение Красной Армии под названием 7,62-мм самозарядная винтовка системы Токарева обр. 1938 г. («СВТ-38»). Что характерно, именно в феврале 1939 г. было прекращено производство «ППД». Пожалуй, между этими двумя событиями — принятием на вооружение новой самозарядной винтовки и снятием с производства пистолета-пулемета — прослеживается вполне очевидная связь. Причем связь не только тактическая, но и экономическая. Цена «СВТ» массовой серии была 880 рублей — намного меньше, чем пистолета-пулемета Дегтярева.

Между тем намеченные планы по созданию более совершенной замены ППД скорректировала начавшаяся через девять месяцев после изъятия пистолетов-пулемётов из строевых частей Зимняя война с Финляндией. Финны имели на вооружении в сравнительно малых количествах (не более нескольких процентов от общего количества стрелкового оружия) удачный пистолет-пулемёт Suomi системы А. Лахти, который, однако, весьма умело использовали, что в условиях тяжёлых боёв на Линии Маннергейма произвело большое впечатление на рядовой и командный состав РККА. Из участвующих в боевых действиях армейских частей стали приходить требования оснастить пистолетами-пулеметами «хотя бы одно отделение на роту».

Реальные массовость и эффективность применения финнами пистолетов-пулемётов в той войне до сих пор являются дискуссионными темами среди военных историков и публицистов; между тем, невозможно игнорировать тот факт, что именно в ходе войны с Финляндией в СССР было налажено массовое производство этого вида оружия и активизированы работы над созданием новых его образцов.

Сохранявшиеся на складах и имевшиеся у пограничников ППД были срочно переброшены частям, сражавшимся в Финляндии (в дополнение к и без этого имевшемуся в большом количестве автоматическому оружию иных типов), а в конце декабря 1939-го — через месяц после начала войны — по указанию Главного военного совета производство ППД было развёрнуто вновь, и 6 января 1940 года постановлением Комитета обороны усовершенствованный ППД вновь был принят на вооружение РККА.

С 22 января 1940 года все цехи и отделы, занятые производством ППД, перевели на трёхсменную работу. Между тем, как и отмечалось в процитированных выше довоенных отчетах, ППД ввиду особенностей технологического характера оказался малопригоден для выпуска крупными сериями, к тому же производство его обходилось весьма недёшево: один ППД с комплектом ЗИП обходился в 900 рублей в ценах 1939 года — при том, что ручной пулемет ДП с ЗИП обходился в 1 150 рублей. Поэтому в процессе развёртывания массового выпуска в его конструкцию были внесены изменения, направленные на технологическое упрощение, удешевление и ускорение производства. Обозначение «обр. 1934/38 гг.» при этом было сохранено, но по сути это было уже совершенно иное оружие, с основательно переработанной конструкцией и весьма отличавшимся от раннего варианта «34/38» внешним видом. В частности, изменилась форма вентиляционных отверстий в кожухе ствола (15 длинных вместо 55 коротких), появились неподвижно закреплённый в чашечке затвора боёк вместо отдельного ударника на оси, ствольная коробка из трубчатой заготовки вместо фрезерованной (объединённой в одну деталь с колодой прицела) у ранних моделей, упрощённый выбрасыватель с пластинчатой пружиной, упрощённая ложа, упрощённая, составленная из штампованных деталей, спусковая скоба вместо фрезерованной из цельной заготовки, упрощённый предохранитель, и так далее. Правда, практика показала, что упрощённый вариант затвора с неподвижным бойком ненадёжен и допускает задержки при стрельбе, и с 1 апреля 1940 года в производство был возвращён вариант с прежним отдельным ударником.

Кроме того, наряду с 25-патронным секторным магазином был введён барабанный магазин на 73 патрона, очень похожий по конструкции на таковой к финскому «Суоми» конструкции Коскинена. Сообщается, что И. А. Комарицкий, Е. В. Чернко, В. И. Шелков и В. А. Дегтярев сконструировали барабанный магазин практически за неделю.

У него, однако, имелось одно важное отличие от финского прототипа. Советский ПП имел полноценную длинную деревянную ложу, внутри которой располагалась приёмная горловина магазина — в отличие от «Суоми», у которого короткая ложа доходила лишь до магазина, что позволяло вставлять его барабан непосредственно в разъём затворной коробки, без длинной горловины. В результате для ППД пришлось разработать оригинальный магазин, у которого нижняя часть была выполнена барабанной, а в верхней имелся отросток, на манер короткого коробчатого магазина, для возможности примыкания в рассчитанную на коробчатый магазин горловину. Для подачи из магазина последних 6 патронов в отросток служил специальный гибкий толкатель. Конструкция оказалась не вполне надёжна и иногда допускала заклинивание при подаче патронов, которое устранялось лишь при снятом с оружия магазине, тем не менее в условиях военных действий даже в таком виде модернизированное оружие было принято на вооружение в качестве временной меры. Более ёмкий магазин позволял использовать оружие в общевойсковом бою для отражения атаки противника на ближней дистанции, создавая на ней высокую плотность огня.

Совершенствование конструкции оружия продолжалось. 15 февраля 1940 года Дегтярев представил модернизированный образец ППД, разработанный с участием конструкторов Ковровского завода С. Н. Калыгина, П. Е. Иванова, Н. Н. Лопуховского, Е. К. Александровича и В. А. Введенского. Он имел разрезную ложу из двух частей, расположенных до и после магазина и снабжённых предназначенными для его установки металлическими направляющими упорами, что позволило применить «нормальный» барабанный магазин, без отростка для установки в горловину. Ёмкость магазина без отростка сократилась до 71 патрона, но надёжность подачи существенно возросла. При этом использование в оружии секторных магазинов от ПП обр. 1934 года стало невозможным — возврат к этому типу магазина произошёл намного позже, уже во время Великой Отечественной войны, по опыту эксплуатации в войсках ППШ, который показывал избыточность ёмкости барабанного магазина и его чрезмерную массу. Кроме того, часть выпуска имела кольцевой намушник для предохранения мушки.

Этот вариант был утверждён в производстве 21 февраля 1940 года Комитетом обороны при СНК и принят на вооружение как «пистолет-пулемёт образца 1940 года системы Дегтярёва». Его выпуск начался в марте того же года.

Всего за 1940 год было выпущено 81 118 ППД, что сделало его модификацию 1940 года наиболее массовой. Армия получила значительные количества этого вида оружия. На совещании высшего комсостава РККА в декабре 1940-го генерал-лейтенант В. Н. Курдюмов, описывая вероятный случай военных действий с Германией, давал следующий расчет на наступательный бой советского стрелкового корпуса на оборону германской пехотной дивизии:

Наш наступающий корпус будет иметь в первом атакующем эшелоне 72 взвода, 2 880 штыков, 288 ручных пулеметов, 576 ППД… В среднем на 1 км фронта будет атакующих 2 888 человек против 78 человек обороны, пулеметов и пистолетов-пулеметов — 100 против 26…

ППД применялся в начале Второй мировой войны, но уже в конце 1941 года его сменил более совершенный, надёжный и куда более технологичный в производстве пистолет-пулемёт Шпагина, разработка которого была начата параллельно с развёртыванием массового выпуска ППД, в 1940 году. ППШ был изначально рассчитан на возможность производства на любом промышленном предприятии, имеющем маломощное прессовое оборудование, что оказалось весьма кстати в годы Великой Отечественной войны.

Между тем, производство ППД в начальный период войны временно восстановили в Ленинграде на Сестрорецком инструментальном заводе имени С. П. Воскова и, с декабря 1941, заводе им. А. А. Кулакова. Кроме того, на Ковровском заводе в опытном цехе из имевшихся деталей вручную собрали ещё около 5 000 ППД. Всего в 1941—1942 годах в Ленинграде изготовили 42 870 ППД — так называемый «блокадный выпуск», «блокадники», они шли на вооружение войск Ленинградского и Карельского фронтов. Многие ППД ленинградского производства имели вместо секторного прицела упрощенный откидной, упрощённой формы предохранитель и ряд других незначительных отличий.

Впоследствии на тех же производственных мощностях велось производство более совершенного и технологичного пистолета-пулемёта Судаева.

Конструкция и характеристики

С точки зрения устройства и принципа действия ППД представлял собой типичный образец пистолетов-пулемётов первого поколения, создававшихся в основной массе по образцу немецких MP18, MP28 и «Рейнметалл» MP19. Действие автоматики было основано на использовании энергии отдачи свободного затвора. Основные детали оружия, как и у всех образцов того времени, были выполнены на металлорежущих станках, что и обусловило малую технологичность в массовом производстве и высокую стоимость.

Ствол и ствольная коробка

Ствол пистолета-пулемёта Дегтярёва — нарезной, имеет четыре нареза, вьющихся слева вверх направо. Калибр, определяемый как расстояние (по диаметру) между двумя противоположными полями нарезов, равен 7,62 мм. В своей казённой (задней) части внутренний канал ствола имеет патронник с гладкими стенками, выполненный по форме патрона и служащий для его помещения при выстреле. Снаружи ствол имеет слегка конусную гладкую поверхность с кольцевым выступом и резьбой в казенной части для соединения со ствольной коробкой (коробом-кожухом), а также выемкой для зуба выбрасывателя.

Ствольная коробка (в Наставлении она именуется «коробом-кожухом», по аналогии с коробом пулемёта) служит для соединения частей оружия в единое целое. Спереди к ней на резьбе присоединяется перфорированный кожух ствола, служащий для предохранения рук стрелка от ожога о нагретый ствол, а ствола — от механических повреждений при ударах и падениях оружия.

Затвор

Состоит из: остова затвора; рукоятки затвора; ударника с осью; бойка; выбрасывателя с пружиной; совмещённого с рукояткой предохранителя с гнетком и пружиной.

Остов затвора имеет близкую к цилиндрической форму, с вырезами спереди-внизу для прохода губок магазина; внутри и снаружи он содержит: чашечку затвора для помещения шляпки гильзы; отверстие для выхода бойка; пазы для выбрасывателя и его пружины; гнездо для ударника; отверстия для оси ударника; фигурный выем для прохода над приемником магазина; паз для прохода отражателя; паз, задняя стенка которого служит боевым взводом; скос на задней стенке для облегчения движения назад; отверстие для шпильки рукоятки; паз для рукоятки затвора; направляющие венчики.

Для возврата затворной группы в крайнее переднее положение служит возвратный механизм, состоящий из возвратно-боевой пружины и затыльника с направляющим стрежнем, навинчивающегося сзади на задний срез ствольной коробки.

Спусковой и ударный механизмы

Спусковой механизм пистолета-пулемёта размещён в отдельной спусковой коробке, хвост которой при сборке оружия надевается на выступ короба и закрепляется шпилькой. Он обеспечивает ведение огня одиночными выстрелами или очередями. Для переключения режима огня в спусковом механизме имеется соответствующий переводчик, выполненный в виде расположенного перед спусковой скобой флажка. На одной стороне флажка нанесена цифра «1» или надпись «один» — для одиночной стрельбы, на другой — число «71» или надпись «непр.» — для стрельбы автоматическим огнём.

На большей части выпуска ППД капсюль патрона разбивался отдельно установленным в затворе ударным механизмом ударникового типа; ударник срабатывал после прихода затвора в крайне переднее положение.

Предохранитель был расположен на взводной рукоятке и имел вид сдвижной фишки, передвинув которую в поперечном направлении в сторону продольной оси оружия можно было заблокировать затвор в переднем или заднем (взведённом) положении. Несмотря на свою ненадёжность, особенно в изношенном состоянии, впоследствии он благополучно «перекочевал» и на более поздний ППШ, более того, очень похожий использовался даже на части выпуска немецкого MP40.

Магазин

Питание патронами во время стрельбы производится из отъёмного двухрядного секторного магазина ёмкостью 25 патронов, который при стрельбе мог использоваться в качестве рукоятки. Для позднего варианта обр. 1934/38 гг. был введён барабанный магазин на 73 патрона, а для обр. 1940 г. — на 71 патрон.

Прицельные приспособления

Прицельные приспособления, состоящие из секторного прицела и мушки, были рассчитаны на ведение огня на дальность от 50 до 500 м. Реально последняя цифра для ППД, как и любого ПП тех лет, была запредельной, но сравнительно высокая мощность патрона и удачная баллистика малокалиберной пули вполне позволяли опытному стрелку одиночным огнём поразить врага на дистанции до 300 м, в отличие от большинства тогдашних ПП, выполненных под менее мощный и имевший худшую баллистику патрон 9×19 мм «Парабеллум». Автоматический огонь был эффективен на дистанции до 200 м.

Принадлежность к пистолету-пулемёту

На каждый пистолет-пулемет полагалась принадлежность, состоявшая из: шомпола с ручкой и двумя звеньями с протиркой; отвертки; выколотки; ёршика; масленки с двумя отделениями — для смазочного масла и щёлочного состава для чистки стволов.

Кучность боя и эффективность огня

Радиусы рассеивания лучшей половины попаданий, см:
расстояние, м	одиночными	короткими очередями
100	11	14
200	23	35
300	37	—
500	70	—

Огонь ППД признавался эффективным до 300 м при стрельбе одиночными выстрелами, до 200 — при стрельбе короткими очередями и до 100 — непрерывным огнём. Далее 300 м надёжное поражение цели обеспечивало ведение сосредоточенного огня из нескольких пистолетов-пулемётов. Убойная сила пули сохранялась на дистанциях до 800 м.

Соответственно, в качестве основного вида огня, был установлен огонь короткими очередями, а на дистанциях менее 100 м в критический момент допускалось ведение непрерывного огня магазинами, но не более 4-х подряд во избежание перегрева.

Эксплуатация и боевое применение

• СССР СССР
• Вторая Испанская Республика Вторая Испанская Республика — после начала в 1936 году войны в Испании, некоторое количество ППД-34 было поставлено из СССР для правительства Испанской республики.
• Финляндия Финляндия — 173 шт. ППД-34 и ППД-34/38 были захвачены в ходе советско-финской войны и использовались в финской армии под наименованием 7,63 mm kp M/venäl.
• Третий рейх — трофейные ППД-34/38 поступали на вооружение вермахта, СС и иных военизированных формирований нацистской Германии и её сателлитов под наименованием Maschinenpistole 715(r), а ППД-40 — под наименованием Maschinenpistole 716(r).
• некоторое количество ППД, в основном ППД-40, использовалось вооружёнными формированиями УПА.
• Югославия Югославия — поставки ППД-40 для Народно-освободительной армии Югославии начались 15 мая 1944 года, до 15 ноября 1944 года поставлено 5456 шт., после войны оставался на вооружении Югославской Народной Армии под наименованием Automat 7.62 mm PPD M40(s).
• В мае 2014 года было отмечено наличие нескольких единиц ППД у боевиков в Донецкой области Украины.

См. также

• Пистолет-пулемёт Дегтярёва (1929)
• Пистолет-пулемёт Шпагина
• Пистолет-пулемёт Suomi
• Список пистолетов-пулемётов

Ссылки

• Семен Федосеев. [vpk-news.ru/articles/6506 Наш первый серийный пистолет-пулемёт] // «Новости ВПК», № 24 (340) от 23 июня 2010
• М. Р. Попенкер. [world.guns.ru/smg/smg01-r.htm Пистолет-пулемет Дегтярева — ППД-34, ППД-34/38 и ППД-40 (СССР)] / сайт «Современное стрелковое оружие мира»

Отрывок, характеризующий Пистолет-пулемёт Дегтярёва

1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.


Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]


Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
– Ты куда?.. Вы куда?.. – крикнул он на трех пехотных солдат, которые, без ружей, подобрав полы шинелей, проскользнули мимо него в ряды. – Стой, канальи!
– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.


В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.