Письма Жанны д’Арк

Письма Жанны д’Арк (1429—1431) — рукописные документы, сохраняющиеся доныне в нескольких французских музеях и архивах и принадлежащие ко времени кампании на Луаре и коронации Карла VII в Реймсе. До нашего времени в подлиннике дошли пять из них, ещё семь известны по копиям и пересказам современников, причём одно из них (письмо к гуситам) некоторыми исследователями расценивается как подложное. Несколько писем считаются утраченными.

Письмо герцогу Бедфорду (22 марта 1429)

Это письмо также известно под именем «первого письма англичанам». Текст составлен на среднефранцузском языке. Подлинник письма не сохранился. Наиболее аутентичными считаются копии, первая из которых приведена в документах инквизиционного процесса, вторая (восходящая к XV веку) считается утраченной, однако, с неё сохранился список, сделанный в XVIII веке и ныне находящийся в Национальной библиотеке Франции. Кроме того, несколько сокращенный и измененный текст того же письма приведен в «Дневнике Орлеанской осады и путешествия в Реймс», а также «Хронике Девы» и так называемом «Реестре Дофина», приписываемом Матье Томассену.

Копия XVIII века, считающаяся наиболее полной, сохраняет приписку, с именем адресата — «Герцогу Бетфорду, называющему себя регентом Франции а также его ставленникам, обретающимся под Орлеаном». Эта копия длиннее за счёт нескольких пояснений и дополнений — так к предложению «Знайте, что Владыка Небес даст Деве силу, превосходящую все, что вы способны бросить в бой, у неё есть доброе войско; и вскоре мы увидим, на чьей стороне правда — Владыки Небес» добавлено «или вашей», в документах инквизиционного процесса эти пояснения, по-видимому, были опущены как незначащие или прямо противоречащие настрою трибунала.

Письмо составлено во время движения отряда Жанны на помощь осажденному Орлеану и представляло собой предложение начать мирные переговоры. По воспоминаниям Тибо, оруженосца Жанны, на процессе реабилитации, первый вариант письма составлен был в Пуатье и продиктован Жану Эро.

Она же, осведомившись у него, имеются ли в его распоряжении бумага и чернила, сказала: «Запишите за мной следующее: Вы, Суффорт, Классидас и Ла Пуль, я приказываю вас именем Владыки Небесного, дабы вы отправлялись назад в Англию.»

(Из показаний на Процессе Реабилитации, собственно текст на среднефранцузском языке, показание Тибо записано на латыни).

Третье письмо англичанам

Написано в Орлеане 5 мая 1429 года после первой победы осаждённых, захвативших английский форт Сен-Лу. Представляет собой последнюю попытку решить дело миром, а также вынудить англичан отпустить задержанного герольда Жанны (так как его задержание находилось в вопиющем противоречии с правилом неприкосновенности вестника, принятом в то время). Письмо было обернуто вокруг стрелы и выпущено лучником у начала разрушенного моста. Англичане ответили на послание оскорблениями и проклятиями.

Подлинник не сохранился. Текст письма известен только из показаний духовника Жанны — Жана Пакереля, сделанных на Процессе Реабилитации. Показание Пакереля записано на латинском языке.

Письмо жителям Турне

Написано 25 июня 1429 года во время т. н. «Луарской кампании», когда после освобождения Орлеана французская армия под командованием Жанны, почти не встречая сопротивления, прошла от Орлеана до Реймса, где и состоялась коронация Карла VII. В письме Жанна уведомляет жителей Турне о пленении Саффолка и его брата Томаса де ла Поля в битве при Пате, а также о гибели Джона де ла Поля и Уильяма Гласдейла, и заверяет, что в скором времени коронация состоится, чтобы таким образом поднять боевой дух горожан, боявшихся возможной осады.

Письмо впервые обнаружено и опубликовано Фредериком Энебером в издании Archives Historiques et Litéraires (1837, т. 1, стр. 20). Подлинник письма сохранялся в городском архиве, но был утерян во время Второй Мировой войны; копия (на среднефранцузском языке), впрочем, существует и поныне в т. н. «Регистре решений знаменных коллежей» (Турне). Ныне хранится в архиве города, номер хранения — Q 125.

Письмо жителям Труа

Письмо написано 4 июля 1429 года в Сен-Фале, во время «Луарской кампании». Труа, в котором стоял английский гарнизон, отказался открыть ворота перед войском Жанны, и решено было начать осаду города. Письмо имело своей целью склонить жителей к добровольной сдаче, что собственно и произошло в дальнейшем.

Подлинник письма не сохранился. Известен список, сделанный в конце XV века Жаном Рожье, богатым горожанином родом из Реймса. Существует несколько копий, наиболее сохранившаяся из которых ныне находится в библиотеке Реймса.

Письмо герцогу Бургундскому

Адресовано герцогу Бургундскому, Филиппу Доброму, деятельному союзнику англичан, представляет собой попытку склонить его к миру. В письме Жанна напоминает ему о своем первом послании (не сохранилось), и упрекает за то, что герцог оставил без ответа её приглашение прибыть на коронацию Карла VII.

Письмо написано 17 июля 1429 года в Реймсе, в день коронации. Сохранилось в подлиннике, пергамент не подписан. Ныне находится в Архиве Северных Департаментов (Лилль, Франция).

Первое письмо жителям Реймса

Написано 5 августа 1429 года в Провене. Речь в письме идет о перемирии, заключённом между войсками Жанны и герцога Бургундского, которое она обязуется соблюдать «из уважения к названному принцу». Без подписи. Сохранилось в подлиннике, как полагается, вплоть до начала ХХ века оно принадлежало семье д’Арк, в частности, в 1620 г. его владельцем был Шарль дю Лис, потомок одного из братьев Жанны. Факсимиле письма впервые снято графом Конрадом де Малессе-Меленом, опубликовано Ж. Кешра. Перешло в собственность Реймса и сохранялось в городском архиве. Ныне находится в Музее истории Франции.

Письмо графу д’Арманьяку

Написано 22 августа 1429 года в Компьене. Представляет собой ответ на письмо графа, спрашивавшего Жанну, кого из трёх соперничавших пап она почитает. Ответом Жанны было то, что она почитает «того папу, который в Риме». Подлинник на среднефранцузском языке не сохранился. Известно из документов обвинительного процесса, где было использовано как «свидетельство» якобы питаемого Жанной недоверия к церкви.

Письмо жителям Риома

Написано 9 ноября 1429 года в Мулене. Язык письма — среднефранцузский, сохранилось в подлиннике. Несет на себе первую из трёх сохранившихся подписей — «Жанна» (Jehanne). Содержит просьбу к жителям Риома прислать ей пушечный порох и военное снаряжение «надобные для осады Ла Шарите-сюр-Луар». Обнаружено среди документов, хранившихся в ратуше города Риома, в 1884 году Запечатано красным воском, до настоящего время сохранился только реверс. Изначально на ней просматривался отпечаток пальца и введенный в воск чёрный волос, как то было в обычаях времени. В 1891 году именно эта часть пропала при неясных обстоятельствах. Написано на бумаге с филигранью «латная перчатка». Ныне сохраняется в городском архиве Риома, номер хранения — АА-33.

Второе письмо жителям Реймса

Написано в Сюлли 16 марта 1430 года. Сохранилось в подлиннике, язык — среднефранцузский. Подписано «Жанна» (Jehanne). Кроме собственно оригинала, известна копия, сделанная Ножье в XVIII веке, в ней, впрочем, содержится несколько неточностей. Бумага с филигранью «бык». Принадлежало семье д’Арк, выставлено на продажу в 1965 году, но после вмешательства Министерства Культуры снято с торгов. 17 февраля 1970 года выкуплено за 150 тыс. франков Виктором и Этьенном Лансоном совместно с Пьером Леви и безвозмездно передано тогдашнему мэру Реймса Жану Тетинже. Сохраняется в городском архиве.

Третье письмо жителям Реймса

Написано в Сюлли 28 марта 1430 года. Сохранилось в подлиннике; на письме стоит третья и последняя из ныне известных подписей Жанны — Jehanne. В настоящее время хранится в семье Малесси-Мелён — прямых потомков одного из братьев Жанны.

Гуситам («богемским еретикам»)

Написано на латинском языке 23 марта 1430 года. Стиль письма весьма угрожающ — «богемским еретикам» предписывается вернуться в лоно католической церкви, в противном случае против них будут выдвинуты войска. Письмо подписано духовником Жанны — Жаном Пакерелем, из чего иногда делается вывод, что сама она к этому письму отношения не имела. Существует также гипотеза, что письмо изготовлено немцами во время гуситских войн и представляет собой попытку повлиять подобным образом на руководителей восстания, среди которых авторитет Жанны был достаточно высок. Латинский подлинник найден в венском архиве, опубликован вместе с немецким переводом де Ормейром в 1834 году.

Утраченные письма

• Дофину Карлу (около 21—22 февраля 1429, Сен-Катрин — Фьербуа). Упомянуто во время допроса Жанны на инквизиционном процессе. «Я же отправила королю письмо, спрашивая, будет ли мне дозволено прибыть к нему, в город, в каковом он тогда обретался, ибо я уже оставила позади пятьдесят льё единственно чтобы добраться до него и прийти ему помощь, а также сообщить ему добрые вести. Помнится, в сказанном письме я также упоминала, что сумею узнать его среди всех прочих.»

• Родителям. (около 21—22 февраля 1429, Фьербуа). Упомянуто во время допроса Жанны на инквизиционном процессе. «Я писала им, и они меня простили».
• Клирикам церкви Св. Катерины что во Фьербуа (март — апрель 1429). Согласно её собственным показаниям во время инквизиционного процесса, Жанна согласно распоряжению «голосов» пожелала получить для себя меч, якобы спрятанный за престолом церкви. Меч действительно удалось отыскать, и долгое время он служил своей хозяйке. «Я писала клирикам, бывшим там, спрашивая, угодно ли им, чтобы названный меч достался мне, они же в ответ отправили его мне.»
• Второе письмо англичанам, осаждавшим Орлеан (конец апреля — начало мая 1429). Упоминание о нём сохранилось в письме, известном из показаний Пакереля на процессе реабилитации. «Я писала вам дважды, и более писать не намерена». Первое из этих посланий сохранилось и известно как «Письмо герцогу Бедфортскому».
• Герцогу Бургундскому (конец июня 1429). Содержало приглашение забыть вражду и прибыть в Реймс на коронацию Карла VII. По всей видимости, оставлено без ответа, за что Жанна упрекает герцога в своем втором послании.
• Жителям Труа (21 сентября 1429). Написано в Жиене. («На сказанном собрании оглашены были также некие письма, Жанны Девы, писанные в Жиене, в XXII день сказанного месяца, в каковых она представляется сказанным мессерам и уведомляет их о случившемся с ней и среди прочего о ранении, ею полученным под Парижем.»)
• Жителям Клермона (совместно с коннетаблем д’Альбре; 7 ноября 1429). Упоминание об этом письме сохранилось в «Книге памяти и свершений Клермона, или Собачьей книге» («Также следует помнить, что Жанна Дева, посланница Бога, совместно с монсеньором Лебре в VII день ноября, года тысяча четыреста двадцать девятого, направили жителям Клермона письмо, в каковом сказано было, чтобы город изволил поставить им ружейный порох, артиллерию и иное воинское снаряжение, надобное для осады Ла Шарите.»)
• Неизвестным адресатам (1429?) — об этих письмах сохранилось упоминание в счётной книге города Компьеня за 1428—1429 годы. («Тассару дю Тийе за путешествие как в Компьень, так и в иные места к королю и господину нашему, для передачи и получения вестей, во время каковых путешествий он доставлял письма Девы, обретавшейся при особе короля, каковое путешествие отняло у него XV дней, и возвращение из какового пришлось на XVI день сказанного августа месяца — CV солей.» Там же, несколько ниже: «Ему же, за путешествие в Сен-Дени и иные места, к королю и господину нашему, для передачи и получения вестей, во время какового путешествия он доставил письма от сказанного сеньора и Девы, и каковое путешествие отняло у него XVIII дней, и возвращение из какового пришлось на XIV день сентября — CV солей и IX денье.»
• Королю (около 20 ноября 1429, Монфокон). Касалось отношения к Катерине де ла Рошель, также уверявшей, будто слышит небесные голоса, требующие от неё оказать помощь Франции. Упомянуто во время допроса 3 марта на инквизиционном процессе.
• Магистратам города Тура (январь 1420). Упоминание о письме сохранилось в реестрах мэрии города Тура. В своем письме Жанна просила магистрат выдать от её имени дочери Юва Польнуара, художника, принимавшего участие в создании для неё знамени «от имени Девы Жанны, каковая прибыла в названное королевство к его королю, дабы воевать на его стороне, говоря притом ему, будто её воля Владыки Небес подвигла её против англичан, врагов сказанного королевства, каковая Жанна писала городу, прося, чтобы сказанной девице ради свадьбы её сказанный город выдал вознаграждение в сумме ста экю». Просьба уважена не была, так как магистрат, по его собственным уверениям, мог тратить городскую казну исключительно на нужды обороны, однако, должностные лица города постановили посетить свадьбу Эвуат Польнуар, где новобрачной были поднесены «1 сетье пшеницы и 4 сосуда [белого] вина, всего на сумму 4 турских ливра и 20 солей».

Спор о грамотности Жанны д’Арк

Во время процесса в Пуатье, Жанна, как то следует из сохранившихся документов, утверждала, что «не знает ни А ни Б», и в то же время на пяти из сохранившихся семнадцати писем стоит её подпись, особенно отчётливая в третьем письме к жителям Реймса. Чтобы разрешить это противоречие, граф Конрад де Малесси-Мелён выдвинул предположение, будто Жанна, воспользовавшись временем перемирия (с 6 августа по 9 ноября 1429 года), успела обучиться письму и чтению. Эту же гипотезу поддержали такие крупные исследователи и биографы Орлеанской Девы, как Р. Перну и В. Клэн, отмечая к тому же, что во время Инквизиционного процесса Жанна требовала, чтобы ей были предоставлены материалы дела, тогда как обвиняемые по делу о ереси, как правило, не имели права прибегать к услугам адвоката (и Жанна действительно не имела такового) и следовательно, прочесть документы ей было некому.

Противоположная точка зрения сводится к тому, что рукой Жанны при подписании водил кто-то другой, однако, проведённая в недавнее время графологическая экспертиза с достаточной точностью установила, что в отличие от текста собственно писем, принадлежащим различным писцам (письма в то время было принято диктовать), все подписи без сомнения выполнены одним лицом. Таким образом, вопрос этот ещё нельзя считать окончательно решённым.

Литература

• [archive.joan-of-arc.org/joanofarc_letters.html Joan of Arc’s letters]

История   Персоналии   Франция

Отрывок, характеризующий Письма Жанны д’Арк

Государь пристально и внимательно посмотрел в глаза Кутузову, ожидая, не скажет ли он еще чего. Но Кутузов, с своей стороны, почтительно нагнув голову, тоже, казалось, ожидал. Молчание продолжалось около минуты.
– Впрочем, если прикажете, ваше величество, – сказал Кутузов, поднимая голову и снова изменяя тон на прежний тон тупого, нерассуждающего, но повинующегося генерала.
Он тронул лошадь и, подозвав к себе начальника колонны Милорадовича, передал ему приказание к наступлению.
Войско опять зашевелилось, и два батальона Новгородского полка и батальон Апшеронского полка тронулись вперед мимо государя.
В то время как проходил этот Апшеронский батальон, румяный Милорадович, без шинели, в мундире и орденах и со шляпой с огромным султаном, надетой набекрень и с поля, марш марш выскакал вперед и, молодецки салютуя, осадил лошадь перед государем.
– С Богом, генерал, – сказал ему государь.
– Ma foi, sire, nous ferons ce que qui sera dans notre possibilite, sire, [Право, ваше величество, мы сделаем, что будет нам возможно сделать, ваше величество,] – отвечал он весело, тем не менее вызывая насмешливую улыбку у господ свиты государя своим дурным французским выговором.
Милорадович круто повернул свою лошадь и стал несколько позади государя. Апшеронцы, возбуждаемые присутствием государя, молодецким, бойким шагом отбивая ногу, проходили мимо императоров и их свиты.
– Ребята! – крикнул громким, самоуверенным и веселым голосом Милорадович, видимо, до такой степени возбужденный звуками стрельбы, ожиданием сражения и видом молодцов апшеронцев, еще своих суворовских товарищей, бойко проходивших мимо императоров, что забыл о присутствии государя. – Ребята, вам не первую деревню брать! – крикнул он.
– Рады стараться! – прокричали солдаты.
Лошадь государя шарахнулась от неожиданного крика. Лошадь эта, носившая государя еще на смотрах в России, здесь, на Аустерлицком поле, несла своего седока, выдерживая его рассеянные удары левой ногой, настораживала уши от звуков выстрелов, точно так же, как она делала это на Марсовом поле, не понимая значения ни этих слышавшихся выстрелов, ни соседства вороного жеребца императора Франца, ни всего того, что говорил, думал, чувствовал в этот день тот, кто ехал на ней.
Государь с улыбкой обратился к одному из своих приближенных, указывая на молодцов апшеронцев, и что то сказал ему.


Кутузов, сопутствуемый своими адъютантами, поехал шагом за карабинерами.
Проехав с полверсты в хвосте колонны, он остановился у одинокого заброшенного дома (вероятно, бывшего трактира) подле разветвления двух дорог. Обе дороги спускались под гору, и по обеим шли войска.
Туман начинал расходиться, и неопределенно, верстах в двух расстояния, виднелись уже неприятельские войска на противоположных возвышенностях. Налево внизу стрельба становилась слышнее. Кутузов остановился, разговаривая с австрийским генералом. Князь Андрей, стоя несколько позади, вглядывался в них и, желая попросить зрительную трубу у адъютанта, обратился к нему.
– Посмотрите, посмотрите, – говорил этот адъютант, глядя не на дальнее войско, а вниз по горе перед собой. – Это французы!
Два генерала и адъютанты стали хвататься за трубу, вырывая ее один у другого. Все лица вдруг изменились, и на всех выразился ужас. Французов предполагали за две версты от нас, а они явились вдруг, неожиданно перед нами.
– Это неприятель?… Нет!… Да, смотрите, он… наверное… Что ж это? – послышались голоса.
Князь Андрей простым глазом увидал внизу направо поднимавшуюся навстречу апшеронцам густую колонну французов, не дальше пятисот шагов от того места, где стоял Кутузов.
«Вот она, наступила решительная минута! Дошло до меня дело», подумал князь Андрей, и ударив лошадь, подъехал к Кутузову. «Надо остановить апшеронцев, – закричал он, – ваше высокопревосходительство!» Но в тот же миг всё застлалось дымом, раздалась близкая стрельба, и наивно испуганный голос в двух шагах от князя Андрея закричал: «ну, братцы, шабаш!» И как будто голос этот был команда. По этому голосу всё бросилось бежать.
Смешанные, всё увеличивающиеся толпы бежали назад к тому месту, где пять минут тому назад войска проходили мимо императоров. Не только трудно было остановить эту толпу, но невозможно было самим не податься назад вместе с толпой.
Болконский только старался не отставать от нее и оглядывался, недоумевая и не в силах понять того, что делалось перед ним. Несвицкий с озлобленным видом, красный и на себя не похожий, кричал Кутузову, что ежели он не уедет сейчас, он будет взят в плен наверное. Кутузов стоял на том же месте и, не отвечая, доставал платок. Из щеки его текла кровь. Князь Андрей протеснился до него.
– Вы ранены? – спросил он, едва удерживая дрожание нижней челюсти.
– Раны не здесь, а вот где! – сказал Кутузов, прижимая платок к раненой щеке и указывая на бегущих. – Остановите их! – крикнул он и в то же время, вероятно убедясь, что невозможно было их остановить, ударил лошадь и поехал вправо.
Вновь нахлынувшая толпа бегущих захватила его с собой и повлекла назад.
Войска бежали такой густой толпой, что, раз попавши в середину толпы, трудно было из нее выбраться. Кто кричал: «Пошел! что замешкался?» Кто тут же, оборачиваясь, стрелял в воздух; кто бил лошадь, на которой ехал сам Кутузов. С величайшим усилием выбравшись из потока толпы влево, Кутузов со свитой, уменьшенной более чем вдвое, поехал на звуки близких орудийных выстрелов. Выбравшись из толпы бегущих, князь Андрей, стараясь не отставать от Кутузова, увидал на спуске горы, в дыму, еще стрелявшую русскую батарею и подбегающих к ней французов. Повыше стояла русская пехота, не двигаясь ни вперед на помощь батарее, ни назад по одному направлению с бегущими. Генерал верхом отделился от этой пехоты и подъехал к Кутузову. Из свиты Кутузова осталось только четыре человека. Все были бледны и молча переглядывались.
– Остановите этих мерзавцев! – задыхаясь, проговорил Кутузов полковому командиру, указывая на бегущих; но в то же мгновение, как будто в наказание за эти слова, как рой птичек, со свистом пролетели пули по полку и свите Кутузова.
Французы атаковали батарею и, увидав Кутузова, выстрелили по нем. С этим залпом полковой командир схватился за ногу; упало несколько солдат, и подпрапорщик, стоявший с знаменем, выпустил его из рук; знамя зашаталось и упало, задержавшись на ружьях соседних солдат.
Солдаты без команды стали стрелять.
– Ооох! – с выражением отчаяния промычал Кутузов и оглянулся. – Болконский, – прошептал он дрожащим от сознания своего старческого бессилия голосом. – Болконский, – прошептал он, указывая на расстроенный батальон и на неприятеля, – что ж это?
Но прежде чем он договорил эти слова, князь Андрей, чувствуя слезы стыда и злобы, подступавшие ему к горлу, уже соскакивал с лошади и бежал к знамени.
– Ребята, вперед! – крикнул он детски пронзительно.
«Вот оно!» думал князь Андрей, схватив древко знамени и с наслаждением слыша свист пуль, очевидно, направленных именно против него. Несколько солдат упало.
– Ура! – закричал князь Андрей, едва удерживая в руках тяжелое знамя, и побежал вперед с несомненной уверенностью, что весь батальон побежит за ним.
Действительно, он пробежал один только несколько шагов. Тронулся один, другой солдат, и весь батальон с криком «ура!» побежал вперед и обогнал его. Унтер офицер батальона, подбежав, взял колебавшееся от тяжести в руках князя Андрея знамя, но тотчас же был убит. Князь Андрей опять схватил знамя и, волоча его за древко, бежал с батальоном. Впереди себя он видел наших артиллеристов, из которых одни дрались, другие бросали пушки и бежали к нему навстречу; он видел и французских пехотных солдат, которые хватали артиллерийских лошадей и поворачивали пушки. Князь Андрей с батальоном уже был в 20 ти шагах от орудий. Он слышал над собою неперестававший свист пуль, и беспрестанно справа и слева от него охали и падали солдаты. Но он не смотрел на них; он вглядывался только в то, что происходило впереди его – на батарее. Он ясно видел уже одну фигуру рыжего артиллериста с сбитым на бок кивером, тянущего с одной стороны банник, тогда как французский солдат тянул банник к себе за другую сторону. Князь Андрей видел уже ясно растерянное и вместе озлобленное выражение лиц этих двух людей, видимо, не понимавших того, что они делали.
«Что они делают? – думал князь Андрей, глядя на них: – зачем не бежит рыжий артиллерист, когда у него нет оружия? Зачем не колет его француз? Не успеет добежать, как француз вспомнит о ружье и заколет его».
Действительно, другой француз, с ружьем на перевес подбежал к борющимся, и участь рыжего артиллериста, всё еще не понимавшего того, что ожидает его, и с торжеством выдернувшего банник, должна была решиться. Но князь Андрей не видал, чем это кончилось. Как бы со всего размаха крепкой палкой кто то из ближайших солдат, как ему показалось, ударил его в голову. Немного это больно было, а главное, неприятно, потому что боль эта развлекала его и мешала ему видеть то, на что он смотрел.
«Что это? я падаю? у меня ноги подкашиваются», подумал он и упал на спину. Он раскрыл глаза, надеясь увидать, чем кончилась борьба французов с артиллеристами, и желая знать, убит или нет рыжий артиллерист, взяты или спасены пушки. Но он ничего не видал. Над ним не было ничего уже, кроме неба – высокого неба, не ясного, но всё таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нем серыми облаками. «Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, – подумал князь Андрей, – не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, – совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, я, что узнал его наконец. Да! всё пустое, всё обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!…»


На правом фланге у Багратиона в 9 ть часов дело еще не начиналось. Не желая согласиться на требование Долгорукова начинать дело и желая отклонить от себя ответственность, князь Багратион предложил Долгорукову послать спросить о том главнокомандующего. Багратион знал, что, по расстоянию почти 10 ти верст, отделявшему один фланг от другого, ежели не убьют того, кого пошлют (что было очень вероятно), и ежели он даже и найдет главнокомандующего, что было весьма трудно, посланный не успеет вернуться раньше вечера.
Багратион оглянул свою свиту своими большими, ничего невыражающими, невыспавшимися глазами, и невольно замиравшее от волнения и надежды детское лицо Ростова первое бросилось ему в глаза. Он послал его.
– А ежели я встречу его величество прежде, чем главнокомандующего, ваше сиятельство? – сказал Ростов, держа руку у козырька.
– Можете передать его величеству, – поспешно перебивая Багратиона, сказал Долгоруков.
Сменившись из цепи, Ростов успел соснуть несколько часов перед утром и чувствовал себя веселым, смелым, решительным, с тою упругостью движений, уверенностью в свое счастие и в том расположении духа, в котором всё кажется легко, весело и возможно.
Все желания его исполнялись в это утро; давалось генеральное сражение, он участвовал в нем; мало того, он был ординарцем при храбрейшем генерале; мало того, он ехал с поручением к Кутузову, а может быть, и к самому государю. Утро было ясное, лошадь под ним была добрая. На душе его было радостно и счастливо. Получив приказание, он пустил лошадь и поскакал вдоль по линии. Сначала он ехал по линии Багратионовых войск, еще не вступавших в дело и стоявших неподвижно; потом он въехал в пространство, занимаемое кавалерией Уварова и здесь заметил уже передвижения и признаки приготовлений к делу; проехав кавалерию Уварова, он уже ясно услыхал звуки пушечной и орудийной стрельбы впереди себя. Стрельба всё усиливалась.
В свежем, утреннем воздухе раздавались уже, не как прежде в неравные промежутки, по два, по три выстрела и потом один или два орудийных выстрела, а по скатам гор, впереди Працена, слышались перекаты ружейной пальбы, перебиваемой такими частыми выстрелами из орудий, что иногда несколько пушечных выстрелов уже не отделялись друг от друга, а сливались в один общий гул.
Видно было, как по скатам дымки ружей как будто бегали, догоняя друг друга, и как дымы орудий клубились, расплывались и сливались одни с другими. Видны были, по блеску штыков между дымом, двигавшиеся массы пехоты и узкие полосы артиллерии с зелеными ящиками.
Ростов на пригорке остановил на минуту лошадь, чтобы рассмотреть то, что делалось; но как он ни напрягал внимание, он ничего не мог ни понять, ни разобрать из того, что делалось: двигались там в дыму какие то люди, двигались и спереди и сзади какие то холсты войск; но зачем? кто? куда? нельзя было понять. Вид этот и звуки эти не только не возбуждали в нем какого нибудь унылого или робкого чувства, но, напротив, придавали ему энергии и решительности.
«Ну, еще, еще наддай!» – обращался он мысленно к этим звукам и опять пускался скакать по линии, всё дальше и дальше проникая в область войск, уже вступивших в дело.
«Уж как это там будет, не знаю, а всё будет хорошо!» думал Ростов.
Проехав какие то австрийские войска, Ростов заметил, что следующая за тем часть линии (это была гвардия) уже вступила в дело.
«Тем лучше! посмотрю вблизи», подумал он.
Он поехал почти по передней линии. Несколько всадников скакали по направлению к нему. Это были наши лейб уланы, которые расстроенными рядами возвращались из атаки. Ростов миновал их, заметил невольно одного из них в крови и поскакал дальше.
«Мне до этого дела нет!» подумал он. Не успел он проехать нескольких сот шагов после этого, как влево от него, наперерез ему, показалась на всем протяжении поля огромная масса кавалеристов на вороных лошадях, в белых блестящих мундирах, которые рысью шли прямо на него. Ростов пустил лошадь во весь скок, для того чтоб уехать с дороги от этих кавалеристов, и он бы уехал от них, ежели бы они шли всё тем же аллюром, но они всё прибавляли хода, так что некоторые лошади уже скакали. Ростову всё слышнее и слышнее становился их топот и бряцание их оружия и виднее становились их лошади, фигуры и даже лица. Это были наши кавалергарды, шедшие в атаку на французскую кавалерию, подвигавшуюся им навстречу.
Кавалергарды скакали, но еще удерживая лошадей. Ростов уже видел их лица и услышал команду: «марш, марш!» произнесенную офицером, выпустившим во весь мах свою кровную лошадь. Ростов, опасаясь быть раздавленным или завлеченным в атаку на французов, скакал вдоль фронта, что было мочи у его лошади, и всё таки не успел миновать их.
Крайний кавалергард, огромный ростом рябой мужчина, злобно нахмурился, увидав перед собой Ростова, с которым он неминуемо должен был столкнуться. Этот кавалергард непременно сбил бы с ног Ростова с его Бедуином (Ростов сам себе казался таким маленьким и слабеньким в сравнении с этими громадными людьми и лошадьми), ежели бы он не догадался взмахнуть нагайкой в глаза кавалергардовой лошади. Вороная, тяжелая, пятивершковая лошадь шарахнулась, приложив уши; но рябой кавалергард всадил ей с размаху в бока огромные шпоры, и лошадь, взмахнув хвостом и вытянув шею, понеслась еще быстрее. Едва кавалергарды миновали Ростова, как он услыхал их крик: «Ура!» и оглянувшись увидал, что передние ряды их смешивались с чужими, вероятно французскими, кавалеристами в красных эполетах. Дальше нельзя было ничего видеть, потому что тотчас же после этого откуда то стали стрелять пушки, и всё застлалось дымом.
В ту минуту как кавалергарды, миновав его, скрылись в дыму, Ростов колебался, скакать ли ему за ними или ехать туда, куда ему нужно было. Это была та блестящая атака кавалергардов, которой удивлялись сами французы. Ростову страшно было слышать потом, что из всей этой массы огромных красавцев людей, из всех этих блестящих, на тысячных лошадях, богачей юношей, офицеров и юнкеров, проскакавших мимо его, после атаки осталось только осьмнадцать человек.