Письменности Африки

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Несмотря на то, что на территории Африки возникла древнейшая письменность мира — египетское письмо (с 4 тыс. до н. э. до IV в. н. э.), большая часть языков Африки долгое время оставалась бесписьменной.





Древний мир

Во II-I тыс. до н. э. на севере Африки появляются еще несколько видов письма:

Средние века

В следующем тысячелетии на севере Африки получает широкое распространение арабское письмо (с VII в.), сначала только для арабского, затем и для других языков: берберских (с XII в.), языков Западной и Восточной Африки (т. н. «аджам»). В VIII—XI вв. в Нубии (к югу от Египта) для нубийского языка использовался возникший на основе коптского древненубийский алфавит.

Новое время

После этого лишь в XIX веке появляются новые попытки создания письма, уже под влиянием арабской и европейской культуры (и часто в противовес последней). Они (были) сосредоточены в нескольких ареалах Западной Африки.

Несколько таких систем письма получили некоторое распространение:

Все кроме алфавитных нко и басса — слоговые.

Два алфавита использовались для специально созданных языков в местных полухристианских общинах Нигерии:

Ещё несколько алфавитов остались достоянием их авторов и иногда близких людей:

О ещё трёх системах мало что известно:

В 1920-х гг. был также создан алфавит османья для языка сомали, к 1970-м гг. вытесненный латинским письмом.

Использование греческого письма в Африке всегда ограничивалось греческим языком, как было первоначально и с латинским (во времена Римской империи). С XVIII в. латинское письмо начинает применяться для местных языков.

Таким образом, в начале XXI в. в Африке помимо латинского и арабского письма, продолжают использоваться еще эфиопское, тифинаг, нко, ваи, басса и очень ограниченно коптское.

Напишите отзыв о статье "Письменности Африки"

Ссылки

Отрывок, характеризующий Письменности Африки

Он подсел к Ипполиту и, собрав на лбу свои складки, завел с ним разговор о политике. Князь Андрей и другие обступили обоих.
– Le cabinet de Berlin ne peut pas exprimer un sentiment d'alliance, – начал Ипполит, значительно оглядывая всех, – sans exprimer… comme dans sa derieniere note… vous comprenez… vous comprenez… et puis si sa Majeste l'Empereur ne deroge pas au principe de notre alliance… [Берлинский кабинет не может выразить свое мнение о союзе, не выражая… как в своей последней ноте… вы понимаете… вы понимаете… впрочем, если его величество император не изменит сущности нашего союза…]
– Attendez, je n'ai pas fini… – сказал он князю Андрею, хватая его за руку. – Je suppose que l'intervention sera plus forte que la non intervention. Et… – Он помолчал. – On ne pourra pas imputer a la fin de non recevoir notre depeche du 28 novembre. Voila comment tout cela finira. [Подождите, я не кончил. Я думаю, что вмешательство будет прочнее чем невмешательство И… Невозможно считать дело оконченным непринятием нашей депеши от 28 ноября. Чем то всё это кончится.]
И он отпустил руку Болконского, показывая тем, что теперь он совсем кончил.
– Demosthenes, je te reconnais au caillou que tu as cache dans ta bouche d'or! [Демосфен, я узнаю тебя по камешку, который ты скрываешь в своих золотых устах!] – сказал Билибин, y которого шапка волос подвинулась на голове от удовольствия.
Все засмеялись. Ипполит смеялся громче всех. Он, видимо, страдал, задыхался, но не мог удержаться от дикого смеха, растягивающего его всегда неподвижное лицо.
– Ну вот что, господа, – сказал Билибин, – Болконский мой гость в доме и здесь в Брюнне, и я хочу его угостить, сколько могу, всеми радостями здешней жизни. Ежели бы мы были в Брюнне, это было бы легко; но здесь, dans ce vilain trou morave [в этой скверной моравской дыре], это труднее, и я прошу у всех вас помощи. Il faut lui faire les honneurs de Brunn. [Надо ему показать Брюнн.] Вы возьмите на себя театр, я – общество, вы, Ипполит, разумеется, – женщин.
– Надо ему показать Амели, прелесть! – сказал один из наших, целуя кончики пальцев.
– Вообще этого кровожадного солдата, – сказал Билибин, – надо обратить к более человеколюбивым взглядам.
– Едва ли я воспользуюсь вашим гостеприимством, господа, и теперь мне пора ехать, – взглядывая на часы, сказал Болконский.
– Куда?
– К императору.
– О! о! о!
– Ну, до свидания, Болконский! До свидания, князь; приезжайте же обедать раньше, – пocлшaлиcь голоса. – Мы беремся за вас.
– Старайтесь как можно более расхваливать порядок в доставлении провианта и маршрутов, когда будете говорить с императором, – сказал Билибин, провожая до передней Болконского.
– И желал бы хвалить, но не могу, сколько знаю, – улыбаясь отвечал Болконский.
– Ну, вообще как можно больше говорите. Его страсть – аудиенции; а говорить сам он не любит и не умеет, как увидите.


На выходе император Франц только пристально вгляделся в лицо князя Андрея, стоявшего в назначенном месте между австрийскими офицерами, и кивнул ему своей длинной головой. Но после выхода вчерашний флигель адъютант с учтивостью передал Болконскому желание императора дать ему аудиенцию.
Император Франц принял его, стоя посредине комнаты. Перед тем как начинать разговор, князя Андрея поразило то, что император как будто смешался, не зная, что сказать, и покраснел.
– Скажите, когда началось сражение? – спросил он поспешно.
Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали другие, столь же простые вопросы: «здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п. Император говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же на эти вопросы, как было слишком очевидно, не могли интересовать его.
– В котором часу началось сражение? – спросил император.
– Не могу донести вашему величеству, в котором часу началось сражение с фронта, но в Дюренштейне, где я находился, войско начало атаку в 6 часу вечера, – сказал Болконский, оживляясь и при этом случае предполагая, что ему удастся представить уже готовое в его голове правдивое описание всего того, что он знал и видел.