Письмо двадцати пяти

Письмо 25 деятелей советской науки, литературы и искусства Л. И. Брежневу против реабилитации И. В. Сталина — открытое письмо деятелей науки, литературы и искусства, написанное 14 февраля 1966 года в адрес Л. И. Брежнева о недопустимости «частичной или косвенной реабилитации И. В. Сталина» и об отсутствии предания гласности фактов совершённых им преступлений.

Предпосылки

По словам авторов письма, «в последнее время в некоторых выступлениях и в статьях в нашей печати проявляются тенденции, направленные, по сути дела, на частичную или косвенную реабилитацию Сталина». В связи с чем авторы послания сочли своим долгом накануне XXIII съезда КПСС довести до сведения Генерального секретаря ЦК КПСС Л. И. Брежнева своё мнение по этому вопросу.

Содержание

В своём письме деятели культуры высказывали своё «глубокое беспокойство» по поводу возможности частичного пересмотра решений XX и XXII съездов, после того как стало известно о «поистине страшных фактах о преступлениях Сталина»:

Нам до сего времени не стало известно ни одного факта, ни одного аргумента, позволяющих думать, что осуждение культа личности было в чём-то неправильным. Напротив, трудно сомневаться, что значительная часть разительных, поистине страшных фактов о преступлениях Сталина, подтверждающих абсолютную правильность решений обоих съездов, ещё не предано гласности.

Утверждалось также, что Сталин виновен в неподготовленности страны к Великой Отечественной войне:

На Сталине лежит ответственность не только за гибель бесчисленных невинных людей, за нашу неподготовленность к войне, за отход от ленинских норм в партийной и государственной жизни.

Список подписавших

1. Академик АН СССР Л. А. Арцимович, лауреат Ленинской и Сталинской премий
2. О. Н. Ефремов, главный режиссёр театра «Современник»
3. Академик АН СССР П. Л. Капица, дважды Герой Социалистического Труда, лауреат Сталинских премий
4. В. П. Катаев, член Союза писателей, лауреат Сталинской премии
5. П. Д. Корин, народный художник СССР, лауреат Сталинской премии, лауреат Ленинской премии
6. Академик АН СССР М. А. Леонтович, лауреат Ленинской премии
7. Академик АН СССР И. М. Майский
8. В. П. Некрасов, член Союза писателей, лауреат Сталинской премии
9. Б. М. Неменский, член Союза художников, лауреат Сталинской премии
10. К. Г. Паустовский, член Союза писателей
11. Ю. И. Пименов, народный художник РСФСР, лауреат двух Сталинских премий
12. М. М. Плисецкая, народная артистка СССР, лауреат Ленинской премии
13. А. А. Попов, народный артист СССР, лауреат Сталинской премии
14. М. И. Ромм, народный артист СССР, лауреат Сталинских премий
15. С. Н. Ростовский (Эрнст Генри), член Союза писателей, лауреат премий Воровского
16. Академик АН СССР А. Д. Сахаров, трижды Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской и Сталинской премий
17. Академик АН СССР С. Д. Сказкин, лауреат Сталинской премии
18. Б. А. Слуцкий, член Союза писателей
19. И. М. Смоктуновский, член Союза кинематографистов, лауреат Ленинской премии
20. Академик АН СССР И. Е. Тамм, лауреат Нобелевской премии, Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской и Сталинских премий
21. В. Ф. Тендряков, член Союза писателей
22. Г. А. Товстоногов, народный артист СССР, лауреат Ленинской и двух Сталинских премий
23. М. М. Хуциев, заслуженный деятель искусств РСФСР
24. С. А. Чуйков, народный художник СССР, лауреат двух Сталинских премий
25. К. И. Чуковский, член Союза писателей, лауреат Ленинской премии

Значение и последствия

Это письмо было одним из первых политических обращений, подписанных академиком Сахаровым. Впоследствии он стал одной из самых видных фигур диссидентского движения в СССР.

Указывают, что своеобразным ответом на письмо прозвучало выступление на XXIII съезде КПСС первого секретаря Московского городского комитета КПСС Н. Г. Егорычева, который заявил: «В последнее время стало модным… выискивать в политической жизни страны какие-то элементы так называемого „сталинизма“, как жупелом, пугать им общественность, особенно интеллигенцию. Мы говорим им: „Не выйдет, господа!“».

Распространение информации о письме привело к тому, что уже 25 марта 1966 года ещё 13 деятелей науки и культуры также отправили письмо в Президиум ЦК под названием «Письмо тринадцати», выразив свою поддержку авторам письма двадцати пяти. Авторы послания также добавили, что «реабилитация Сталина в какой бы то ни было форме явилась бы бедствием для нашей страны и для всего дела коммунизма».

Хотя явной видимой реакции со стороны властей не последовало, но, как факт, на последующем XXIII съезде КПСС не прозвучали пересмотры решений XX и XXII съездов партии об осуждении культа личности Сталина.

См. также

• Письмо тринадцати (1966)

Литература

• Безбородов и др. Материалы по истории диссидентского и правозащитного движения в СССР 50-х—80-х годов, Историко-архивный институт РГГУ, стр. 24;
• Пихоя Р. Г. Советский Союз: история власти : 1945—1991, Сибирский хронограф, 2000, стр. 255.
• Зезина М. Р. Советская художественная интеллигенция и власть в 1950-е—60-е годы, Диалог МГУ, 1999, стр. 345, ISBN 978-5-89209-467-2.

Ссылки

• [www.ihst.ru/projects/sohist/document/letters/antistalin.htm Полный текст письма 25-ти]

Отрывок, характеризующий Письмо двадцати пяти

– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.
– Эк убралась как! То то черти!
– Вот бы тебе к ним стоять, Федотов.
– Видали, брат!
– Куда вы? – спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку.
Немец, закрыв глаза, показывал, что не понимает.
– Хочешь, возьми себе, – говорил офицер, подавая девушке яблоко. Девушка улыбнулась и взяла. Несвицкий, как и все, бывшие на мосту, не спускал глаз с женщин, пока они не проехали. Когда они проехали, опять шли такие же солдаты, с такими же разговорами, и, наконец, все остановились. Как это часто бывает, на выезде моста замялись лошади в ротной повозке, и вся толпа должна была ждать.
– И что становятся? Порядку то нет! – говорили солдаты. – Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера то приперли, – говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая друг друга, и всё жались вперед к выходу.
Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук, быстро приближающегося… чего то большого и чего то шлепнувшегося в воду.
– Ишь ты, куда фатает! – строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.
– Подбадривает, чтобы скорей проходили, – сказал другой неспокойно.
Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.
– Эй, казак, подавай лошадь! – сказал он. – Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!
Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу, но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.
– Несвицкий! Несвицкий! Ты, г'ожа! – послышался в это время сзади хриплый голос.
Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой двигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки накинутом на плече ментике Ваську Денисова.
– Вели ты им, чег'тям, дьяволам, дать дог'огу, – кричал. Денисов, видимо находясь в припадке горячности, блестя и поводя своими черными, как уголь, глазами в воспаленных белках и махая невынутою из ножен саблей, которую он держал такою же красною, как и лицо, голою маленькою рукой.
– Э! Вася! – отвечал радостно Несвицкий. – Да ты что?
– Эскадг'ону пг'ойти нельзя, – кричал Васька Денисов, злобно открывая белые зубы, шпоря своего красивого вороного, кровного Бедуина, который, мигая ушами от штыков, на которые он натыкался, фыркая, брызгая вокруг себя пеной с мундштука, звеня, бил копытами по доскам моста и, казалось, готов был перепрыгнуть через перила моста, ежели бы ему позволил седок. – Что это? как баг'аны! точь в точь баг'аны! Пг'очь… дай дог'огу!… Стой там! ты повозка, чог'т! Саблей изг'ублю! – кричал он, действительно вынимая наголо саблю и начиная махать ею.
Солдаты с испуганными лицами нажались друг на друга, и Денисов присоединился к Несвицкому.
– Что же ты не пьян нынче? – сказал Несвицкий Денисову, когда он подъехал к нему.
– И напиться то вг'емени не дадут! – отвечал Васька Денисов. – Целый день то туда, то сюда таскают полк. Дг'аться – так дг'аться. А то чог'т знает что такое!
– Каким ты щеголем нынче! – оглядывая его новый ментик и вальтрап, сказал Несвицкий.
Денисов улыбнулся, достал из ташки платок, распространявший запах духов, и сунул в нос Несвицкому.
– Нельзя, в дело иду! выбг'ился, зубы вычистил и надушился.
Осанистая фигура Несвицкого, сопровождаемая казаком, и решительность Денисова, махавшего саблей и отчаянно кричавшего, подействовали так, что они протискались на ту сторону моста и остановили пехоту. Несвицкий нашел у выезда полковника, которому ему надо было передать приказание, и, исполнив свое поручение, поехал назад.
Расчистив дорогу, Денисов остановился у входа на мост. Небрежно сдерживая рвавшегося к своим и бившего ногой жеребца, он смотрел на двигавшийся ему навстречу эскадрон.
По доскам моста раздались прозрачные звуки копыт, как будто скакало несколько лошадей, и эскадрон, с офицерами впереди по четыре человека в ряд, растянулся по мосту и стал выходить на ту сторону.
Остановленные пехотные солдаты, толпясь в растоптанной у моста грязи, с тем особенным недоброжелательным чувством отчужденности и насмешки, с каким встречаются обыкновенно различные роды войск, смотрели на чистых, щеголеватых гусар, стройно проходивших мимо их.
– Нарядные ребята! Только бы на Подновинское!
– Что от них проку! Только напоказ и водят! – говорил другой.
– Пехота, не пыли! – шутил гусар, под которым лошадь, заиграв, брызнула грязью в пехотинца.
– Прогонял бы тебя с ранцем перехода два, шнурки то бы повытерлись, – обтирая рукавом грязь с лица, говорил пехотинец; – а то не человек, а птица сидит!
– То то бы тебя, Зикин, на коня посадить, ловок бы ты был, – шутил ефрейтор над худым, скрюченным от тяжести ранца солдатиком.
– Дубинку промеж ног возьми, вот тебе и конь буде, – отозвался гусар.


Остальная пехота поспешно проходила по мосту, спираясь воронкой у входа. Наконец повозки все прошли, давка стала меньше, и последний батальон вступил на мост. Одни гусары эскадрона Денисова оставались по ту сторону моста против неприятеля. Неприятель, вдалеке видный с противоположной горы, снизу, от моста, не был еще виден, так как из лощины, по которой текла река, горизонт оканчивался противоположным возвышением не дальше полуверсты. Впереди была пустыня, по которой кое где шевелились кучки наших разъездных казаков. Вдруг на противоположном возвышении дороги показались войска в синих капотах и артиллерия. Это были французы. Разъезд казаков рысью отошел под гору. Все офицеры и люди эскадрона Денисова, хотя и старались говорить о постороннем и смотреть по сторонам, не переставали думать только о том, что было там, на горе, и беспрестанно всё вглядывались в выходившие на горизонт пятна, которые они признавали за неприятельские войска. Погода после полудня опять прояснилась, солнце ярко спускалось над Дунаем и окружающими его темными горами. Было тихо, и с той горы изредка долетали звуки рожков и криков неприятеля. Между эскадроном и неприятелями уже никого не было, кроме мелких разъездов. Пустое пространство, саженей в триста, отделяло их от него. Неприятель перестал стрелять, и тем яснее чувствовалась та строгая, грозная, неприступная и неуловимая черта, которая разделяет два неприятельские войска.