Письмо запорожцев турецкому султану

Письмо запорожцев турецкому султану — оскорбительный ответ запорожских казаков, написанный османскому султану (по одной из версий, Мехмеду IV) в ответ на его ультиматум: прекратить нападать на Блистательную Порту и сдаться. Существует предание, что, прежде чем отправить войска на Запорожскую Сечь, султан послал запорожцам требование покориться ему как владыке всего мира и наместнику бога на земле. Запорожцы якобы ответили на это письмо своим письмом, не стесняясь в выражениях, отрицая всякую доблесть султана и жестоко насмехаясь над кичливостью «непобедимого рыцаря». Атмосфера и настроение среди казаков, сочиняющих текст ответа, описана в известной картине Ильи Репина «Запорожцы».

По легенде, письмо написано в XVII веке, когда в среде запорожского казачества и на Украине была развита традиция таких писем. Оригинал письма не сохранился, оно известно в списках не ранее XVIII века. Известно несколько вариантов текста этого письма. Подлинность их достоверно не установлена, однако, по мнению исследователя запорожских казаков Д. И. Яворницкого, их содержание вполне согласно с духом запорожского казачества.

Датировка рукописей

Наиболее ранние русские рукописи «переписки турецкого султана с казаками» и немецкое листовое издание XVII века содержат краткий вариант текста без ненормативной лексики. В сочинении речь идёт не о запорожских казаках, а о чигиринских казаках. Обширные варианты послания, в которых письмо султана обращено к запорожцам, появляются только в рукописях середины XVIII в. В популярных публикациях (печатных и электронных) для того, чтобы повысить интерес к памятнику, часто совмещают тексты письма султана из рукописей XVII века и пространные, богатые ненормативной лексикой тексты середины — конца XVIII века.

Текст письма

Существует несколько вариантов текста письма, предложенный ниже считается каноническим (приводится по выписке из книги Эварвинского сборника истории Запорожской Сечи, хранящейся в Государственной публичной библиотеке (ныне Российская национальная библиотека) Санкт-Петербурга, послание относится к концу XVII века, в настоящее время такого сборника в фондах РНБ нет).

Письмо турецкого султана к казакам

Предложение Мехмеда IV:

Я, султан и владыка Блистательной Порты, сын Ибрагима I, брат Солнца и Луны, внук и наместник Бога на земле, властелин царств Македонского, Вавилонского, Иерусалимского, Великого и Малого Египта, царь над царями, властитель над властелинами, несравненный рыцарь, никем не победимый воин, владетель древа жизни, неотступный хранитель гроба Иисуса Христа, попечитель самого Бога, надежда и утешитель мусульман, устрашитель и великий защитник христиан, повелеваю вам, запорожские казаки, сдаться мне добровольно и без всякого сопротивления и меня вашими нападениями не заставлять беспокоиться.

Султан турецкий Мехмед IV.

Вариант письма запорожских казаков к султану

Выписка из истории Дмитрия Яворницкого, хранящейся в Российской национальной библиотеке в Санкт-Петербурге:

Отвiт Запорожцiв Магомету IV

Ти, султан, чорт турецький, i проклятого чорта син і брат, самого Люцеферя секретарь. Якiй ты в чорта лицар, коли голою сракою їжака не вбъешь?! Чорт ти, висрана твоя морда. Hе будешь ты, сукiн син, синiв христіянських пiд собой мати, твойого вiйска мы не боїмося, землею i водою будем биться з тобою, враже ти розпроклятий сину! Распронойоб твою мать! Вавилоньский ты жихась, Макэдоньский колесник, Iерусалимський бравирник, Александрiйський козолуп, Великого і Малого Египта свинарь, Армянська злодиюка, Татарський сагайдак, Каменецкий кат, у всего свiту i пiдсвiту блазень, самого гаспида онук, а нашего хуя крюк. Свиняча ти морда, кобыляча срака, рiзницька собака, нехрещений лоб, ну и мать твою йоб. От так тобi Запоріжцi видказали, плюгавче. Не будешь ти i свиней христiанських пасти. Теперь кончаємо, бо числа не знаємо i календаря не маемо, мiсяц у небi, год у книзі, а день такий у нас, який i у вас, за це поцилуй в сраку нас!..

Пiдписали: Кошевой атаман Иван Сирко Зо всiм кошем Запорожськiм

Перевод письма на современный украинский язык

Відповідь Запорожців Магомету IV

Запорізькі козаки турецькому султану!

Ти, султан, чорт турецький, і проклятого чорта брат і товариш, самого Люцифера секретар! Який ти в чорта лицар, коли голою сракою їжака не вб’єш? Чорт висирає, а твоє військо пожирає. Не будеш, сучий ти сину, синів християнських під собою мати. Твого війська ми не боїмося, землею і водою будемо битися з тобою, розпройоб твою мати.

Вавилонський ти кухар, македонський колесник, єрусалимський броварник, олександрійський козолуп, Великого та Малого Єгипту свинар, вірменський злодіюка, татарський сагайдак, кам’янецький кат, в усього світу й підсвіту блазень, самого гаспида онук і нашого хуя крюк. Свиняча ти морда, кобиляча срака, різницький собака, нехрещений лоб, матір твою вйоб.

От так тобі запорожці висловили, плюгавче. Не будеш ти і свиней християнських пасти. Тепер кінчаємо, бо числа не знаємо і календаря не маємо, місяць у небі, рік у книзі, а день такий у нас, як і у вас, за це поцілуй у сраку нас!..

Підписали: Кошовий отаман Іван Сірко з усім кошем Запорізьким

Перевод письма на современный русский язык

Ответ Запорожцев Магомету IV

Запорожские казаки турецкому султану!

Ты, султан, чёрт турецкий, и проклятого чёрта брат и товарищ, самого Люцифера секретарь. Какой ты к чёрту рыцарь, когда голой жопой ежа не убьёшь. Чёрт высирает, а твое войско пожирает. Не будешь ты, сукин ты сын, сынов христианских под собой иметь, твоего войска мы не боимся, землёй и водой будем биться с тобой, распроёб твою мать.

Вавилонский ты повар, Македонский колесник, Иерусалимский пивовар, Александрийский козолуп, Большого и Малого Египта свинопас, Армянский ворюга, Татарский сагайдак, Каменецкий палач, всего света и подсвета дурак, самого аспида внук и нашего хуя крюк. Свиная ты морда, кобылиная срака, мясницкая собака, некрещённый лоб, мать твою ёб.

Вот так тебе запорожцы ответили, плюгавому. Не будешь ты даже свиней у христиан пасти. Этим кончаем, поскольку числа не знаем и календаря не имеем, месяц в небе, год в книге, а день такой у нас, какой и у вас, за это поцелуй в жопу нас!

Подписали: Кошевой атаман Иван Сирко со всем лагерем Запорожским

Словарь

• блазень — шут. Другой вариант перевода дан в этимологическом словаре Макса Фасмера — дурак.
• боїмось — боимся.
• броварник — пивовар; другой вариант — бравірник, то есть тот, кто бравирует, хвастун (сложно понять, что оскорбительного для султана в слове «пивовар», возможно это связано с запретом у мусульман на употребление опьяняющих напитков).
• вб’ешь — убьешь
• висирає — высирает.
• сере - срёт.
• гаспид — аспид, ядовитая змея. В переносном смысле, злой, лукавый человек. Иногда — эвфемизм названия демона.
• їжак — ёж.
• злодиюка — злодеище или от злодій — вор.
• кат — палач.
• козолуп — тот, кто обдирает козьи шкуры; также, в переносном смысле, тот, кто имеет сексуальные отношения с козами.
• колесник — колёсный мастер. В переносном смысле — «болтун».
• кош — закрытая оседлость, укрепленный лагерь запорожского войска, его резиденция, где сосредоточивались все распоряжения — в лице кошевого атамана, правителя казацкой общины (Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона).
• кухарь — повар.
• лицар — рыцарь.
• Люципер — Люцифер (дьявол).
• мати — иметь.
• мать твою въйоб — ёб твою мать.
• плюгавче — плюгавый, никчёмный (в вокативе (звательном падеже)).
• распройоб твою мать — многократное «ёб твою мать».
• різницька собака — собака мясника. В переносном смысле, кусачий пёс. Смысл этого оскорбления в том, что в исламе собака — нечистое животное. Обозвать мусульманина собакой — значит, жестоко его обидеть.
• тюрк. сагайдак или тюрк. сайдак, которые в свою очередь произошли от монг. sagadag — саадак: комплект вооружения лучника или чехол для лука, но в данном контексте возможно — козёл или мальчик для плотских утех, а возможно — влагалище. (Ср. старорусское слово «лагалище» — футляр.)
• свинар — свинопас, см. «Свиняча ти морда»
• свиняча ты морда — свиное рыло. И тут оскорбление употребляется самое обидное для мусульманина, так как свинья в исламе — тоже нечистое животное, для мусульман свинья гаже, чем собака, и контакт с этим животным запрещён (харам).
• хуя крюк — половой член в состоянии эрекции.

Примечания по содержанию

Следует отметить необычную мягкость и осторожность грозного султана, который против обыкновения не угрожал казакам страшными карами, а всего лишь предлагал им сдаться без боя. Обычный стиль и тон посланий османских владык — как предшественников, так и наследников Мехмеда IV — был не таков. Вот, например, как автор послания запорожцам написал в Вену императору Священной Римской империи Леопольду I:

Я объявляю тебе, что стану твоим господином. Я решил, не теряя времени, сделать с Германской империей то, что мне угодно, и оставить в этой империи память о моем ужасном мече. Мне будет угодно установить мою религию и преследовать твоего распятого бога. В соответствии со своей волей и удовольствием я запашу твоих священников и обнажу груди твоих женщин для пастей собак и других зверей. Довольно сказано тебе, чтобы ты понял, что я сделаю с тобой, — если у тебя хватит разума понять всё это. Султан Мохаммед IV.

Но всё это может говорить не об отсутствии письма к запорожцам (и, соответственно, их ответа), а об особом отношении к ним — Османская империя хотела видеть воинственных казаков своими вассалами. Казаки в своих походах доходили не только до Крыма, но и до турецкого Синопа и других черноморских гаваней Порты.

История изучения

Изучение и публикацию писем начал в 1869 году А. Н. Попов, обнаруживший в Хронографе 1696 года среди антитурецких памфлетов «Список с письма, каков прислан в Чигирин к казаком от турскаго салтана июля в 7 день 1678 году» и «Ответ от казаков из Чигирина салтану». Попов определил эти сочинения как «подложные грамоты, вымышленные нашими книжниками». В 1872 году журнал «Русская старина» опубликовал «переписку» по трем спискам с комментариями Н. И. Костомарова.

В 1923 и 1950 годах исследователи К. Харлампович и Е. Борщак пришли к выводу, что изначально переписка султана с казаками представляла собой распространявшийся в Европе антитурецкий памфлет. Его перевели на русский язык в Москве в Посольском приказе. Этот перевод и его переделки распространились сначала в русской, а потом в украинской рукописной традиции. Против этой версии резко выступили советские историки М. Д. Каган и Г. А. Нудьга; они настаивали на национальном происхождении памятника.

Позднее американский исследователь Даниэль Уо (D. C. Waugh) установил, что наиболее ранние версии рассматриваемых текстов являются переводами, составлявшими небольшую часть обширной общеевропейской «Turcica» — памфлетов антитурецкого содержания. Уо оценил «переписку турецкого султана с запорожскими казаками» как подделку и связал её появление с процессом становления национального украинского самосознания:

One of the other examples of the apocryphal correspondence came to be used for a different purpose. The correspondence of the sultan with the Chyhyryn Cossacks had undergone a textual transformation sometime in the eighteenth century whereby the Chyhyryntsy became the Zaporozhians and the controlled satire of the reply was debased into vulgarity. In this vulgar version, the Cossack correspondence spread quite widely in the nineteenth century. In a number of instances, it was cited as authentic documentation, largely, it seems, because the letters tended to confirm a preconceived romantic picture of what the Cossacks were thought to be like coarse and piratical, but heroes of the struggle in the Ukraine for independence from non-Ukrainian controls. Obviously the revival of the Cossack correspondence in such a context is to be connected with the growth of Ukrainian nationalism as well as the growing scholarly interest in the study of national and ethnic distinctions. The best-known reflection of the nineteenth-century popularity of the Cossack correspondence is the famous painting by II’ia Repin showing the uproarious Zaporozhians penning their reply.

Достоверность

Достоверность письма вызывает сомнения у некоторых исследователей по следующим причинам:

• существование нескольких версий документа;
• документу приписывают разные даты (1600, 1619, 1620, 1667, 1696, 1713 и другие);
• у разных версий письма разные подписи (атаман Захаренко, Иван Сирко и другие);
• различные адресаты: Ахмед II, Ахмед III, Мехмед IV и другие.

Писем казаков было несколько — письмо запорожских казаков, письмо чигиринских казаков и пр. Научное исследование писем казаков приведено в статье М. Д. Каган-Тарковской «Переписка запорожских и Чигиринских казаков с турецким султаном (в вариантах XVIII в.)» * соответствие "письма" существовавшему в XVII веке жанру „статейных списков":

Для начала надо вспомнить, что XVII век в русской истории был непростым периодом: тут тебе и смутное время, и тринадцатилетняя война с поляками, и восстание Степана Разина, и русско-турецкая война, и раскол церкви, и стрелецкий бунт. Но одно событие было особым - это воссоединение Украины с Россией.

Как до, так и в начале XVII века русская культура была абсолютно не развита: в живописи — иконы, в музыке — народные песни, в литературе — народные эпосы, церковные Евангелия и житие святых, и летописи, написанные вручную церковными писарями. Авторских произведений не существовало совсем.

Летописи, пожалуй, единственные произведения представляющие для истории какой-то интерес, описывали самые разные события, в том числе и воинские. Писались они, в основном, так: из официального документа брались сведения о событии и на их основе писарем описывалось событие в общепринятой тогда форме изложения. Приём сам по себе давно известный нашей старой литературе. 

А с середины XVII века (совпало с воссоединением Украины с Россией), использование канцелярских документов в литературных целях приобретает иной характер. В это время в русской литературе начинается процесс отхода от церковных традиций и придания ей светского, гражданского характера (появляются сатирические повести, начинают переводиться на русский язык иностранные книги о приключениях, интригах, рыцарских походах и пр.). Впрочем и страна начала отходить от Средневековья, налаживать культурные и торговые связи с другими странами. Это повлекло за собой увеличение числа всяких канцелярий, рост переписки и документации, распространение грамотности, книгопечатанье и т.п. 

Начинают возникать произведения, авторы которых, отвечая новым социальным задачам, следуют различным документальным образцам уже не только как источнику сведений, но и как определенной литературной форме. То есть литературные произведения принимают форму деловых документов. В принципе, это было ожидаемо, т.к. канцелярский язык был более развитый, чем церковный, и был хорошо знаком и писарям, и их читателям.

Для нас наибольший интерес представляют „статейные списки" — отчеты государственных послов, в которых они подробно излагали свое путешествие к месту назначения, бытописание и исполнение посольских обязанностей. Конечно, статейные списки интересны тем, что отражали литературную речь той эпохи. Но вместе с тем, показывая в известной мере исторические факты, они густо дополняли их вымыслом, дабы показать деятельность посольства в выгодном свете. При том, четко соответствовали построению и стилю избранного канцелярского образца, хотя и с включением элементов живой речи. Написание статейных списков в подобном виде активно поощрялось самими послами. В результате получались литературные произведения, сочетающие и якобы подлинно-документальную форму, придававшую ему характер достоверности и даже официальности, с занимательным литературно-историческим повествованием. Вымышленные статейные списки распространялись в рукописях наряду с обычной повествовательной литературой. 

Писатели-канцеляристы пробовали свои литературные силы и в жанре псевдо-официальной дипломатической переписки. Они сочиняли подложные грамоты, которые воспроизводили якобы подлинную переписку между враждующими монархами и содержали, главным образом, взаимные угрозы, брань и насмешки. Грамоты эти сочетали элементы делового языка с грубоватым просторечием, книжными оборотами и частично с мотивами фольклора. Подложные грамоты интересны для специалистов как показатель того направления развития литературного творчества мастеров дипломатической переписки, когда оно освобождалось от конкретных деловых задач, ограничивающих их при составлении подлинных грамот и отписок. 

Таким образом, в среде запорожского казачества в XVII веке существовала своя литературная традиция, в основе которой лежало использование документальных форм войсковой казачьей канцелярии. В этих формах, в частности, творчески „воспроизводилась" переписка казаков с их противниками, откуда, собственно, и появилось то самое письмо запорожцев. Вообще, вся эта псевдо-документальная переписка казаков с султаном, образовала в среде запорожского казачества и на Украине довольно развитую литературную традицию. Подобные письма потом кто только не писал.

Разумеется, оригинал письма не сохранился, однако в 1869 году этнограф-любитель из Запорожья Я. П. Новицкий нашел копию, сделанную в XVIII веке. Он передал её известному историку Дмитрию Яворницкому, который однажды зачитал её, как курьёз (текст там такой, что под другому и не отнесёшься), своим гостям, среди которых был, в частности, Илья Репин. Художник пришёл в восторг от этого послания и сразу сделал карандашный эскиз, а затем и целую серию этюдов. К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Литературные версии

Ахмед III и запорожцы

В Викитеке есть полный текст Ахмед III и запорожцы

Классик украинской литературы, поэт-юморист Степан Руданский в XIX веке написал поэтическую версию переписки запорожцев с султаном.

Оригинал В літо тисяча шістсоте, В літо теє Боже, Прийшла грамота Ахмета В наше Запорожжє: «Я, султан, син Магомета, Внук Бога їдного, Брат Місяця-перекроя І Сонця самого, Лицар сильний і могучий, Краль над королями. Воєвода всього світу І цар над царями, Цар столиці Цареграду І цар Македону, Греків, сербів, молдаванів І цар Вавилону, Цар Подолі, і Галича, І славного Криму, Цар Єгипту, і Ораби, І цар Русалиму, Сторож гробу в Русалимі І вашого Бога… Християн усіх на світі Смуток і підмога,— Кажу вам, усім козакам, Мені передатись, А як ні— добра від мене Вам не сподіватись!» Того ж літа запорожці Грамоту читали І до вражого Ахмета От що написали: «Ти, султане, чортів сину, Люципера брате, Внуку гаспида самого І чорте рогатий! Стравнику ти цареградський, Пивнику макдонський, Свине грецька й молдаванська, Ковалю вавлонський! Кате сербів і Подолі, Папуго ти кримська, Єгипетський ти свинарю, Сово русалимська! Ти погана свинячая Морда, не підмога, І дурень ти, а не сторож У нашого Бога. Не годен ти нас, хрещених, І десь цілувати, А не то, щоб Запорожжя Під собою мати! Ми землею і водою Будем воюватись, І тебе нам, бісів сину, Нічого боятись! Так тобі ми відвічаєм, А року не знаєм, Бо ми ваших календарів В Січі не тримаєм. Місяць наш тепер на небі, День той самий, що у вас. За сим словом, вражі турки, Поцілуйте в жопу нас!»

Русский перевод Летом тыща шестисотым, Светлым летом Божьим, Пришла грамота Ахмета В наше Запорожье: «Я, Султан, сын Магомета, Внук едина Бога, Брат и Солнца пресветлого, И Месяца-двурога, Рыцарь сильный и могучий, Правлю королями, Воевода всего света И царь над царями, Царь столицы Цареграда И царь Македонский, Греков, сербов, молдаван, И царь Вавилонский, Царь Подолья и Галича, И славного Крыма, Царь Египта, и арабов, И Ерусалима, Гроба страж в Ерусалиме И вашего бога… Христиан на всем на свете Печаль и подмога, — Говорю я вам, козацтву, Ко мне перейдите, Если ж нет — тогда пощады От меня не ждите!» В то же лето запорожцы Грамоту читали И в ответ врагу Ахмету Вот что написали: «Ты, султане, чёртов сыне, Люциперов брате, Внук ты аспида поганый, Чертяка рогатый! Кашевар ты Цареградский, Пивовар Мак‘донский, Грязный боров Молдаванский, Кузнец Вавилонский! Кат и сербов, и Подолья, Попугай ты крымский, Свинопас египетский, Сыч ерусалимский! Ты поганая свинячья Морда, не подмога, И придурок, а не сторож У нашего Бога. Нас, крещёных, не годишься Ты в срам целовати, А не то что Запорожье Под себя подмяти! И землею и водою С тобой станем биться, Нам тебя, бесова сына, Нечего страшиться! Так тебе мы отвечаем, А года не знаем, Бо годов по-басурмански В Сечи не считаем. Месяц нынче наш на небе, День такой же, как у вас, За сим словом, вражьи турки, Поцелуйте в жопу нас!»

Réponse des Cosaques Zaporogues au Sultan de Constantinople

Письмом запорожцев навеяно одно из стихотворений цикла «Песнь злосчастного в любви» Гийома Аполлинера:

RÉPONSE DES COSAQUES ZAPOROGUES AU SULTAN DE CONSTANTINOPLE

Plus criminel que Barrabas
Cornu comme les mauvais anges
Quel Belzébuth es-tu là-bas
Nourri d'immondice et de fange
Nous n'irons pas à tes sabbats

Poisson pourri de Salonique
Long collier des sommeils affreux
D'yeux arrachés à coup de pique
Ta mère fit un pet foireux
Et tu naquis de sa colique

Bourreau de Podolie Amant
Des plaies des ulcères des croûtes
Groin de cochon cul de jument
Tes richesses garde-les toutes
Pour payer tes médicaments

Отражение в искусстве

• История написания письма легла в основу сюжета двух знаменитых картин Ильи Репина.
• Сцена сочинения письма, с цитированием оригинального текста, присутствует и в российском фильме 2009 года «Тарас Бульба», причём в съёмке данной сцены заметно влияние образов картины Репина. Тем не менее, в фильме фигурирует текст, обработанный цензурой.
• В фильме «В бой идут одни „старики“» советские летчики сочиняют вызов на поединок летчикам немецким в стиле письма запорожцев и на основе его русской версии. Впрочем, при переводе на немецкий язык текст подвергается безжалостной цензуре («Не смешно, но точно» — разочарованно резюмирует командир эскадрильи).
• В Краснодаре на пересечении улиц Горького и Красной в 2008 году установлен памятник «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» (скульптор Валерий Пчелин).
• В тетралогии украинского писателя Владимира Малыка «Тайный посол», а именно во второй книге «Фирман султана». Автор подробно и красочно описывает момент создания письма, стихийность этого события.
• В 14 симфонии Шостаковича одна из частей - "Ответ запорожских казаков константинопольскому султану" на стихи Г.Аполлинера.
• Вариант текста письма приводится в романе Валерия Николаевича Ганичева «Росс непобедимый»..

Похожие письма

Письмо пинских партизан Адольфу Гитлеру

Во время Великой Отечественной войны пинскими партизанами было составлено агитационное письмо-листовка, адресованное Адольфу Гитлеру. Письмо было отпечатано в количестве свыше 200 экземпляров на пишущей машинке. Его текст приводится в письме П. К. Пономаренко от секретаря Пинского обкома комсомола Бирюкова, датированном 8 марта 1944 года.

Письмо защитников полуострова Ханко барону Маннергейму

10 октября 1941 года в ответ на предложение Густава Маннергейма о сдаче в плен гарнизон советской военно-морской базы Ханко написал свой ответ Маннергейму в духе письма запорожцев. Генерал армии И. И. Федюнинский, занимавший в то время пост заместителя командующего Ленинградского фронта, приводит в своих мемуарах текст письма с небольшими цензурными правками.

Письмо житомирских партизан Н-ского отряда

Ещё одно письмо, подобное письму пинских партизан Гитлеру, было написано «партизанами Н-ского отряда» в Житомирской области в июле 1943 года. Это письмо было написано на украинском языке и точно так же содержало обильное количество ненормативной лексики и ругани. Оригинал письма хранится в Житомирском областном краеведческом музее и по сей день. По некоторым данным историков, партизаны Н-ского отряда являлись прямыми потомками запорожских казаков.

Письмо псковских партизан

Письмо, дата написания которого точно не установлена, появилось в 1943 году. Авторство его приписывается партизанам Псковско-Порховского района.

См. также

• Сирко, Иван Дмитриевич

Литература

• Саєнко В.М. «Лист до турецького султана» та деякі міфологічні відповідності // Нові дослідження пам’яток козацької доби в Україні. – Вип.13. – К., 2004. – С. 418-420.

Ссылки

• [pilipyurik.com/index.php?option=com_content&view=article&id=129&Itemid=80 Вариант "Письма запорожцев турецкому султану".]

Отрывок, характеризующий Письмо запорожцев турецкому султану

– Но он масон должен быть, – сказал он, разумея аббата, которого он видел на вечере.
– Всё это бредни, – остановил его опять князь Андрей, – поговорим лучше о деле. Был ты в конной гвардии?…
– Нет, не был, но вот что мне пришло в голову, и я хотел вам сказать. Теперь война против Наполеона. Ежели б это была война за свободу, я бы понял, я бы первый поступил в военную службу; но помогать Англии и Австрии против величайшего человека в мире… это нехорошо…
Князь Андрей только пожал плечами на детские речи Пьера. Он сделал вид, что на такие глупости нельзя отвечать; но действительно на этот наивный вопрос трудно было ответить что нибудь другое, чем то, что ответил князь Андрей.
– Ежели бы все воевали только по своим убеждениям, войны бы не было, – сказал он.
– Это то и было бы прекрасно, – сказал Пьер.
Князь Андрей усмехнулся.
– Очень может быть, что это было бы прекрасно, но этого никогда не будет…
– Ну, для чего вы идете на войну? – спросил Пьер.
– Для чего? я не знаю. Так надо. Кроме того я иду… – Oн остановился. – Я иду потому, что эта жизнь, которую я веду здесь, эта жизнь – не по мне!


В соседней комнате зашумело женское платье. Как будто очнувшись, князь Андрей встряхнулся, и лицо его приняло то же выражение, какое оно имело в гостиной Анны Павловны. Пьер спустил ноги с дивана. Вошла княгиня. Она была уже в другом, домашнем, но столь же элегантном и свежем платье. Князь Андрей встал, учтиво подвигая ей кресло.
– Отчего, я часто думаю, – заговорила она, как всегда, по французски, поспешно и хлопотливо усаживаясь в кресло, – отчего Анет не вышла замуж? Как вы все глупы, messurs, что на ней не женились. Вы меня извините, но вы ничего не понимаете в женщинах толку. Какой вы спорщик, мсье Пьер.
– Я и с мужем вашим всё спорю; не понимаю, зачем он хочет итти на войну, – сказал Пьер, без всякого стеснения (столь обыкновенного в отношениях молодого мужчины к молодой женщине) обращаясь к княгине.
Княгиня встрепенулась. Видимо, слова Пьера затронули ее за живое.
– Ах, вот я то же говорю! – сказала она. – Я не понимаю, решительно не понимаю, отчего мужчины не могут жить без войны? Отчего мы, женщины, ничего не хотим, ничего нам не нужно? Ну, вот вы будьте судьею. Я ему всё говорю: здесь он адъютант у дяди, самое блестящее положение. Все его так знают, так ценят. На днях у Апраксиных я слышала, как одна дама спрашивает: «c'est ca le fameux prince Andre?» Ma parole d'honneur! [Это знаменитый князь Андрей? Честное слово!] – Она засмеялась. – Он так везде принят. Он очень легко может быть и флигель адъютантом. Вы знаете, государь очень милостиво говорил с ним. Мы с Анет говорили, это очень легко было бы устроить. Как вы думаете?
Пьер посмотрел на князя Андрея и, заметив, что разговор этот не нравился его другу, ничего не отвечал.
– Когда вы едете? – спросил он.
– Ah! ne me parlez pas de ce depart, ne m'en parlez pas. Je ne veux pas en entendre parler, [Ах, не говорите мне про этот отъезд! Я не хочу про него слышать,] – заговорила княгиня таким капризно игривым тоном, каким она говорила с Ипполитом в гостиной, и который так, очевидно, не шел к семейному кружку, где Пьер был как бы членом. – Сегодня, когда я подумала, что надо прервать все эти дорогие отношения… И потом, ты знаешь, Andre? – Она значительно мигнула мужу. – J'ai peur, j'ai peur! [Мне страшно, мне страшно!] – прошептала она, содрогаясь спиною.
Муж посмотрел на нее с таким видом, как будто он был удивлен, заметив, что кто то еще, кроме его и Пьера, находился в комнате; и он с холодною учтивостью вопросительно обратился к жене:
– Чего ты боишься, Лиза? Я не могу понять, – сказал он.
– Вот как все мужчины эгоисты; все, все эгоисты! Сам из за своих прихотей, Бог знает зачем, бросает меня, запирает в деревню одну.
– С отцом и сестрой, не забудь, – тихо сказал князь Андрей.
– Всё равно одна, без моих друзей… И хочет, чтобы я не боялась.
Тон ее уже был ворчливый, губка поднялась, придавая лицу не радостное, а зверское, беличье выраженье. Она замолчала, как будто находя неприличным говорить при Пьере про свою беременность, тогда как в этом и состояла сущность дела.
– Всё таки я не понял, de quoi vous avez peur, [Чего ты боишься,] – медлительно проговорил князь Андрей, не спуская глаз с жены.
Княгиня покраснела и отчаянно взмахнула руками.
– Non, Andre, je dis que vous avez tellement, tellement change… [Нет, Андрей, я говорю: ты так, так переменился…]
– Твой доктор велит тебе раньше ложиться, – сказал князь Андрей. – Ты бы шла спать.
Княгиня ничего не сказала, и вдруг короткая с усиками губка задрожала; князь Андрей, встав и пожав плечами, прошел по комнате.
Пьер удивленно и наивно смотрел через очки то на него, то на княгиню и зашевелился, как будто он тоже хотел встать, но опять раздумывал.
– Что мне за дело, что тут мсье Пьер, – вдруг сказала маленькая княгиня, и хорошенькое лицо ее вдруг распустилось в слезливую гримасу. – Я тебе давно хотела сказать, Andre: за что ты ко мне так переменился? Что я тебе сделала? Ты едешь в армию, ты меня не жалеешь. За что?
– Lise! – только сказал князь Андрей; но в этом слове были и просьба, и угроза, и, главное, уверение в том, что она сама раскается в своих словах; но она торопливо продолжала:
– Ты обращаешься со мной, как с больною или с ребенком. Я всё вижу. Разве ты такой был полгода назад?
– Lise, я прошу вас перестать, – сказал князь Андрей еще выразительнее.
Пьер, всё более и более приходивший в волнение во время этого разговора, встал и подошел к княгине. Он, казалось, не мог переносить вида слез и сам готов был заплакать.
– Успокойтесь, княгиня. Вам это так кажется, потому что я вас уверяю, я сам испытал… отчего… потому что… Нет, извините, чужой тут лишний… Нет, успокойтесь… Прощайте…
Князь Андрей остановил его за руку.
– Нет, постой, Пьер. Княгиня так добра, что не захочет лишить меня удовольствия провести с тобою вечер.
– Нет, он только о себе думает, – проговорила княгиня, не удерживая сердитых слез.
– Lise, – сказал сухо князь Андрей, поднимая тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено.
Вдруг сердитое беличье выражение красивого личика княгини заменилось привлекательным и возбуждающим сострадание выражением страха; она исподлобья взглянула своими прекрасными глазками на мужа, и на лице ее показалось то робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом.
– Mon Dieu, mon Dieu! [Боже мой, Боже мой!] – проговорила княгиня и, подобрав одною рукой складку платья, подошла к мужу и поцеловала его в лоб.
– Bonsoir, Lise, [Доброй ночи, Лиза,] – сказал князь Андрей, вставая и учтиво, как у посторонней, целуя руку.


Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою рукой.
– Пойдем ужинать, – сказал он со вздохом, вставая и направляясь к двери.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить:
– Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда негодным… А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Да что!…
Он энергически махнул рукой.
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.
– Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.
– Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей.
– Мне смешно, – сказал Пьер, – что вы себя, вы себя считаете неспособным, свою жизнь – испорченною жизнью. У вас всё, всё впереди. И вы…
Он не сказал, что вы , но уже тон его показывал, как высоко ценит он друга и как много ждет от него в будущем.
«Как он может это говорить!» думал Пьер. Пьер считал князя Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего можно выразить понятием – силы воли. Пьер всегда удивлялся способности князя Андрея спокойного обращения со всякого рода людьми, его необыкновенной памяти, начитанности (он всё читал, всё знал, обо всем имел понятие) и больше всего его способности работать и учиться. Ежели часто Пьера поражало в Андрее отсутствие способности мечтательного философствования (к чему особенно был склонен Пьер), то и в этом он видел не недостаток, а силу.
В самых лучших, дружеских и простых отношениях лесть или похвала необходимы, как подмазка необходима для колес, чтоб они ехали.
– Je suis un homme fini, [Я человек конченный,] – сказал князь Андрей. – Что обо мне говорить? Давай говорить о тебе, – сказал он, помолчав и улыбнувшись своим утешительным мыслям.
Улыбка эта в то же мгновение отразилась на лице Пьера.
– А обо мне что говорить? – сказал Пьер, распуская свой рот в беззаботную, веселую улыбку. – Что я такое? Je suis un batard [Я незаконный сын!] – И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал большое усилие, чтобы сказать это. – Sans nom, sans fortune… [Без имени, без состояния…] И что ж, право… – Но он не сказал, что право . – Я cвободен пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что мне начать. Я хотел серьезно посоветоваться с вами.
Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него. Но во взгляде его, дружеском, ласковом, всё таки выражалось сознание своего превосходства.
– Ты мне дорог, особенно потому, что ты один живой человек среди всего нашего света. Тебе хорошо. Выбери, что хочешь; это всё равно. Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и всё…
– Que voulez vous, mon cher, – сказал Пьер, пожимая плечами, – les femmes, mon cher, les femmes! [Что вы хотите, дорогой мой, женщины, дорогой мой, женщины!]
– Не понимаю, – отвечал Андрей. – Les femmes comme il faut, [Порядочные женщины,] это другое дело; но les femmes Курагина, les femmes et le vin, [женщины Курагина, женщины и вино,] не понимаю!
Пьер жил y князя Василия Курагина и участвовал в разгульной жизни его сына Анатоля, того самого, которого для исправления собирались женить на сестре князя Андрея.
– Знаете что, – сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, – серьезно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду.
– Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?
– Честное слово!


Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел oт своего друга. Ночь была июньская, петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в извозчичью коляску с намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем более он чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер или на утро. Далеко было видно по пустым улицам. Дорогой Пьер вспомнил, что у Анатоля Курагина нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество, после которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений Пьера.
«Хорошо бы было поехать к Курагину», подумал он.
Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово не бывать у Курагина. Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать. И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он подумал, что все эти честные слова – такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же или он умрет или случится с ним что нибудь такое необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного. Такого рода рассуждения, уничтожая все его решения и предположения, часто приходили к Пьеру. Он поехал к Курагину.
Подъехав к крыльцу большого дома у конно гвардейских казарм, в которых жил Анатоль, он поднялся на освещенное крыльцо, на лестницу, и вошел в отворенную дверь. В передней никого не было; валялись пустые бутылки, плащи, калоши; пахло вином, слышался дальний говор и крик.
Игра и ужин уже кончились, но гости еще не разъезжались. Пьер скинул плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина и один лакей, думая, что его никто не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из третьей комнаты слышались возня, хохот, крики знакомых голосов и рев медведя.
Человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого один таскал на цепи, пугая им другого.
– Держу за Стивенса сто! – кричал один.
– Смотри не поддерживать! – кричал другой.
– Я за Долохова! – кричал третий. – Разними, Курагин.
– Ну, бросьте Мишку, тут пари.
– Одним духом, иначе проиграно, – кричал четвертый.
– Яков, давай бутылку, Яков! – кричал сам хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди. – Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, – обратился он к Пьеру.
Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал от окна: «Иди сюда – разойми пари!» Это был Долохов, семеновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем. Пьер улыбался, весело глядя вокруг себя.
– Ничего не понимаю. В чем дело?
– Стойте, он не пьян. Дай бутылку, – сказал Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.
– Прежде всего пей.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
– Ну, пей же всю! – сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру, – а то не пущу!
– Нет, не хочу, – сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В средине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга.
Бутылка рому была принесена; раму, не пускавшую сесть на наружный откос окна, выламывали два лакея, видимо торопившиеся и робевшие от советов и криков окружавших господ.
Анатоль с своим победительным видом подошел к окну. Ему хотелось сломать что нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, но рама не сдавалась. Он разбил стекло.
– Ну ка ты, силач, – обратился он к Пьеру.
Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском выворотип дубовую раму.
– Всю вон, а то подумают, что я держусь, – сказал Долохов.
– Англичанин хвастает… а?… хорошо?… – говорил Анатоль.
– Хорошо, – сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.
Долохов с бутылкой рома в руке вскочил на окно. «Слушать!»
крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь в комнату. Все замолчали.
– Я держу пари (он говорил по французски, чтоб его понял англичанин, и говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари на пятьдесят империалов, хотите на сто? – прибавил он, обращаясь к англичанину.
– Нет, пятьдесят, – сказал англичанин.
– Хорошо, на пятьдесят империалов, – что я выпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что… Так?…
– Очень хорошо, – сказал англичанин.
Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по английски повторять ему условия пари.
– Постой! – закричал Долохов, стуча бутылкой по окну, чтоб обратить на себя внимание. – Постой, Курагин; слушайте. Если кто сделает то же, то я плачу сто империалов. Понимаете?
Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и, несмотря на то что тот, кивая, давал знать что он всё понял, Анатоль переводил ему слова Долохова по английски. Молодой худощавый мальчик, лейб гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрел вниз.
– У!… у!… у!… – проговорил он, глядя за окно на камень тротуара.
– Смирно! – закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.
Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно, чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и весело.
– Пуста!
Он кинул бутылку англичанину, который ловко поймал ее. Долохов спрыгнул с окна. От него сильно пахло ромом.
– Отлично! Молодцом! Вот так пари! Чорт вас возьми совсем! – кричали с разных сторон.
Англичанин, достав кошелек, отсчитывал деньги. Долохов хмурился и молчал. Пьер вскочил на окно.
Господа! Кто хочет со мною пари? Я то же сделаю, – вдруг крикнул он. – И пари не нужно, вот что. Вели дать бутылку. Я сделаю… вели дать.
– Пускай, пускай! – сказал Долохов, улыбаясь.
– Что ты? с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебя и на лестнице голова кружится, – заговорили с разных сторон.
– Я выпью, давай бутылку рому! – закричал Пьер, решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.
Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того, кто приблизился к нему.
– Нет, его так не уломаешь ни за что, – говорил Анатоль, – постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все едем к***.
– Едем, – закричал Пьер, – едем!… И Мишку с собой берем…
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате.


Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.