Питтак

Питтак

Питтак из Митилены (др.-греч. Πιττακός, лат. Pittacus; 651 до н. э. — 569 до н. э.) — древнегреческий мудрец, один из Семи мудрецов.

Вместе с Алкеем и его братьями освободил родной город от тирана Меланхра, но вскоре явились другие претенденты на престол, и Алкей был изгнан.

Вследствие удачного начальствования Питтака над митиленянами во время войны с афинянами, когда он, набросив сеть на предводителя противников олимпийского победителя Фринона, убил его, жители назначили его эсимнетом (др.-греч. αίσυμνήτης — выборный правитель). Получив в свои руки власть, Питтак подавил беспорядки и для предупреждения их на будущее время пересмотрел законы, особенно уголовные. По свидетельству Диогена Лаэртского, правление его продолжалось с 579 по 569 год до н. э., а после, наведя порядок в государстве, сложил с себя полномочия и жил ещё десять лет. Как мудрец и законодатель, Питтак почитался у греков наравне с Солоном и Ликургом, входя в число Семи мудрецов. Ему приписывались следующие изречения:

• пользуйся мерой (др.-греч. Μέτρω χρώ),
• желай всем нравиться (др.-греч. Πάσιν άρέσκειν),
• никого не брани (др.-греч. Μηδένα λοιδορει).

Его слова Платон упоминает в «Протагоре»: «С неизбежностью и боги не спорят».

По некоторому утверждению, был учителем Ферекида Сиросского.

Литература

• Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов, Пер. М. Л. Гаспарова; Ред. тома и авт. вступ. ст. А. Ф. Лосев; АН СССР, Ин-т философии. — 2-е изд., испр. — М.: Мысль, 1986. [filosof.historic.ru/books/item/f00/s01/z0001107/st007.shtml стр. 77-79.]
• Питтак // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Как неутешная мать рыдает о сыне любимом,
Плакал, Питтак, о тебе Лесбос, угодный богам.

Надгробная эпитафия

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Питтак

За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.