Плавов, Пётр Сергеевич

Плавов Пётр Сергеевич
Основные сведения
Работы и достижения
Учёба:	ИАХ
Работал в городах	Санкт-Петербург

Пётр Сергеевич Плавов (1794 — 31 июля [12 августа] 1864, Парголово, Санкт-Петербургская губерния) — русский архитектор.

Биография

В 1803—1815 гг. обучался в Императорской Академии Художеств, где в 1812 и 1813 гг. получил соответственно вторую и первую серебряные медали, и в 1815 г. окончил Академию с званием художника архитектуры 14-го класса. 25 января 1816 г. определен на службу по ведомству Санкт-Петербургского военного генерал-губернатора помощником архитектора Луиджи (Алоизия Ивановича) Руска.

17 июля 1818 г. причислен в ведомство Кабинета Его Императорского Величества в прежнем звании и состоял там, под руководством архитектора К. И. Росси, до 20 мая 1819 г., когда был переведен в ведомство учреждений Императрицы Марии.

В 1826 году по распоряжению императрицы Марии Фёдоровны командирован в Смоленскую губернию для исполнения поручений по постройкам в имении, принадлежавшем Московскому Воспитательному Дому.

В 1828 году определен помощником архитектора по Обуховской больнице, по городским больницам и по больнице Всех Скорбящих. В 1831 г. Плавов состоял уже архитектором при всех этих больницах, а в следующем году, кроме того, исполнял должность архитектора Воспитательного Дома, в которой и был утвержден 16 мая 1833 года.

В 1835 году назначен старшим архитектором по ведомству Попечительного Совета Заведений Общественного Призрения в Петербурге, со 2 мая 1849 г. является главным архитектором Опекунского Совета. 16 мая 1853 г. назначен главным архитектором Ведомства Учреждений Императрицы Марии, с причислением к IV Отделению Собственной Его Императорского Величества Канцелярии и с увольнением от прочих должностей.

В 1858 г. командирован в Нижний Новгород для освидетельствования вновь возведенных там зданий Мариинского института благородных девиц, с поручением осмотреть на обратном пути здания всех московских учреждений ведомства Императрицы Марии.

4 июля 1860 г., по расстроенному здоровью, Плавов был уволен от службы, а 31 июля 1864 г. умер на даче, близ Парголовской дороги, на Поклонной горе и погребен на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры. Он завещал капитал около 7000 р. на градскую богадельню с тем, чтобы на проценты с этого капитала содержалось пять кроватей, наименованных по Высочайшему повелению «Плавовскими».

В итоге своей более чем 44-летней службы получил чин статского советника и 27 сентября 1834 г., «во внимание к любви и к заслугам его по части искусств», возведен Академией Художеств в звание почетного вольного общника.

Умер 31 июля [12 августа] 1864, похоронен на Лазаревском кладбище.

Основные работы

Главной из работ Плавова стал построенный в 1836—1839 гг. женский корпус Обуховской больницы (ныне — Клиника Военно-медицинской академии на Загородном пр., д. 47), считавшейся специалистами одной из лучших в то время больниц в России. Кроме того, им построены: дом барона Фредерикса (1830 г., Владимирский проспект, д. 13), четырёхэтажное каменное здание для 600 грудных детей с кормилицами, две каменные бани и галереи в саду для воспитанников при Императорском Воспитательном Доме; трехэтажное здание для летних палат, службы и усыпальница при больнице Св. Марии Магдалины; два флигеля для умалишенных и ещё несколько строений при больнице Всех Скорбящих Радости; трехэтажный флигель, для соединения двух главных корпусов здания Воспитательного Дома на набережной Мойки, 52, два дома и три флигеля, чугунная решетка на цоколе вокруг садов там же (1839—1843 гг.); церковь и две бани с водопроводами для служащих — при Градских богадельнях; церковь и рекреационный зал при Коммерческом Училище; два флигеля для Градских богаделен; флигель при Мариинском Сиротском Отделении; Покровская церковь (1832—1834 гг.), хозяйственная постройка «Куракина дача» (1844—1848 гг.) и несколько других зданий при Гатчинском Сиротском Институте (впоследствии переименован в Николаевский сиротский институт), здания при Александровском Сиротском Доме, при Петропавловской больнице, при Мариинской больнице, часовня с прозекторской при Калинкинской больнице (1856 г.) и много других работ.

Кроме того, в 1844—1847 годах Плавовым перестроено здание Училища глухонемых с церковью Петра и Павла на ул. Гороховой, д. 18/54, в 1834—1839 годах — здание Опекунского совета на ул. Казанской, д. 7.

Литература

• А. Новицкий. Плавов, Петр Сергеевич // Русский биографический словарь : в 25 томах / Под наблюдением председателя Императорского Русского Исторического Общества А. А. Половцева. — СПб., 1905. — Т. 14: Плавильщиков — Примо. — С. 6—7.

Ссылки

• [www.citywalls.ru/search-architect38.html?s=2gjmemoqdkdnt4e0klvl9gbsb2 Архитектурный сайт Санкт-Петербурга CityWalls]
• [encblago.lfond.spb.ru/showObject.do?object=2803924171 Энциклопедия благотворительности Санкт-Петербург]
• [encspb.ru/object/2803924171?dv=2853931022&lc=ru Энциклопедия Санкт-Петербурга]
• [spasskievorota.ru/petr-sergeevich-plavov-1794-1864.htm Спасские Ворота]
• [www.ilovepetersburg.ru/content/plavov-petr-sergeevich История Санкт-Петербурга]
• [zakoylok.ru/izvestnyie-lyudi-lichnosti-sankt-peterburga-biograf/plavov-pyotr-sergeevich.html Закоулок.ру]
• [www.lavraspb.ru/ru/nekropol/view/item/id/818/catid/3 Некрополь Свято-Троицкой Александро-Невской Лавры]

Отрывок, характеризующий Плавов, Пётр Сергеевич

«Москва, 17 го ноября.
Сейчас только приехал от благодетеля, и спешу записать всё, что я испытал при этом. Иосиф Алексеевич живет бедно и страдает третий год мучительною болезнью пузыря. Никто никогда не слыхал от него стона, или слова ропота. С утра и до поздней ночи, за исключением часов, в которые он кушает самую простую пищу, он работает над наукой. Он принял меня милостиво и посадил на кровати, на которой он лежал; я сделал ему знак рыцарей Востока и Иерусалима, он ответил мне тем же, и с кроткой улыбкой спросил меня о том, что я узнал и приобрел в прусских и шотландских ложах. Я рассказал ему всё, как умел, передав те основания, которые я предлагал в нашей петербургской ложе и сообщил о дурном приеме, сделанном мне, и о разрыве, происшедшем между мною и братьями. Иосиф Алексеевич, изрядно помолчав и подумав, на всё это изложил мне свой взгляд, который мгновенно осветил мне всё прошедшее и весь будущий путь, предлежащий мне. Он удивил меня, спросив о том, помню ли я, в чем состоит троякая цель ордена: 1) в хранении и познании таинства; 2) в очищении и исправлении себя для воспринятия оного и 3) в исправлении рода человеческого чрез стремление к таковому очищению. Какая есть главнейшая и первая цель из этих трех? Конечно собственное исправление и очищение. Только к этой цели мы можем всегда стремиться независимо от всех обстоятельств. Но вместе с тем эта то цель и требует от нас наиболее трудов, и потому, заблуждаясь гордостью, мы, упуская эту цель, беремся либо за таинство, которое недостойны воспринять по нечистоте своей, либо беремся за исправление рода человеческого, когда сами из себя являем пример мерзости и разврата. Иллюминатство не есть чистое учение именно потому, что оно увлеклось общественной деятельностью и преисполнено гордости. На этом основании Иосиф Алексеевич осудил мою речь и всю мою деятельность. Я согласился с ним в глубине души своей. По случаю разговора нашего о моих семейных делах, он сказал мне: – Главная обязанность истинного масона, как я сказал вам, состоит в совершенствовании самого себя. Но часто мы думаем, что, удалив от себя все трудности нашей жизни, мы скорее достигнем этой цели; напротив, государь мой, сказал он мне, только в среде светских волнений можем мы достигнуть трех главных целей: 1) самопознания, ибо человек может познавать себя только через сравнение, 2) совершенствования, только борьбой достигается оно, и 3) достигнуть главной добродетели – любви к смерти. Только превратности жизни могут показать нам тщету ее и могут содействовать – нашей врожденной любви к смерти или возрождению к новой жизни. Слова эти тем более замечательны, что Иосиф Алексеевич, несмотря на свои тяжкие физические страдания, никогда не тяготится жизнию, а любит смерть, к которой он, несмотря на всю чистоту и высоту своего внутреннего человека, не чувствует еще себя достаточно готовым. Потом благодетель объяснил мне вполне значение великого квадрата мироздания и указал на то, что тройственное и седьмое число суть основание всего. Он советовал мне не отстраняться от общения с петербургскими братьями и, занимая в ложе только должности 2 го градуса, стараться, отвлекая братьев от увлечений гордости, обращать их на истинный путь самопознания и совершенствования. Кроме того для себя лично советовал мне первее всего следить за самим собою, и с этою целью дал мне тетрадь, ту самую, в которой я пишу и буду вписывать впредь все свои поступки».
«Петербург, 23 го ноября.
«Я опять живу с женой. Теща моя в слезах приехала ко мне и сказала, что Элен здесь и что она умоляет меня выслушать ее, что она невинна, что она несчастна моим оставлением, и многое другое. Я знал, что ежели я только допущу себя увидать ее, то не в силах буду более отказать ей в ее желании. В сомнении своем я не знал, к чьей помощи и совету прибегнуть. Ежели бы благодетель был здесь, он бы сказал мне. Я удалился к себе, перечел письма Иосифа Алексеевича, вспомнил свои беседы с ним, и из всего вывел то, что я не должен отказывать просящему и должен подать руку помощи всякому, тем более человеку столь связанному со мною, и должен нести крест свой. Но ежели я для добродетели простил ее, то пускай и будет мое соединение с нею иметь одну духовную цель. Так я решил и так написал Иосифу Алексеевичу. Я сказал жене, что прошу ее забыть всё старое, прошу простить мне то, в чем я мог быть виноват перед нею, а что мне прощать ей нечего. Мне радостно было сказать ей это. Пусть она не знает, как тяжело мне было вновь увидать ее. Устроился в большом доме в верхних покоях и испытываю счастливое чувство обновления».


Как и всегда, и тогда высшее общество, соединяясь вместе при дворе и на больших балах, подразделялось на несколько кружков, имеющих каждый свой оттенок. В числе их самый обширный был кружок французский, Наполеоновского союза – графа Румянцева и Caulaincourt'a. В этом кружке одно из самых видных мест заняла Элен, как только она с мужем поселилась в Петербурге. У нее бывали господа французского посольства и большое количество людей, известных своим умом и любезностью, принадлежавших к этому направлению.
Элен была в Эрфурте во время знаменитого свидания императоров, и оттуда привезла эти связи со всеми Наполеоновскими достопримечательностями Европы. В Эрфурте она имела блестящий успех. Сам Наполеон, заметив ее в театре, сказал про нее: «C'est un superbe animal». [Это прекрасное животное.] Успех ее в качестве красивой и элегантной женщины не удивлял Пьера, потому что с годами она сделалась еще красивее, чем прежде. Но удивляло его то, что за эти два года жена его успела приобрести себе репутацию
«d'une femme charmante, aussi spirituelle, que belle». [прелестной женщины, столь же умной, сколько красивой.] Известный рrince de Ligne [князь де Линь] писал ей письма на восьми страницах. Билибин приберегал свои mots [словечки], чтобы в первый раз сказать их при графине Безуховой. Быть принятым в салоне графини Безуховой считалось дипломом ума; молодые люди прочитывали книги перед вечером Элен, чтобы было о чем говорить в ее салоне, и секретари посольства, и даже посланники, поверяли ей дипломатические тайны, так что Элен была сила в некотором роде. Пьер, который знал, что она была очень глупа, с странным чувством недоуменья и страха иногда присутствовал на ее вечерах и обедах, где говорилось о политике, поэзии и философии. На этих вечерах он испытывал чувство подобное тому, которое должен испытывать фокусник, ожидая всякий раз, что вот вот обман его откроется. Но оттого ли, что для ведения такого салона именно нужна была глупость, или потому что сами обманываемые находили удовольствие в этом обмане, обман не открывался, и репутация d'une femme charmante et spirituelle так непоколебимо утвердилась за Еленой Васильевной Безуховой, что она могла говорить самые большие пошлости и глупости, и всё таки все восхищались каждым ее словом и отыскивали в нем глубокий смысл, которого она сама и не подозревала.
Пьер был именно тем самым мужем, который нужен был для этой блестящей, светской женщины. Он был тот рассеянный чудак, муж grand seigneur [большой барин], никому не мешающий и не только не портящий общего впечатления высокого тона гостиной, но, своей противоположностью изяществу и такту жены, служащий выгодным для нее фоном. Пьер, за эти два года, вследствие своего постоянного сосредоточенного занятия невещественными интересами и искреннего презрения ко всему остальному, усвоил себе в неинтересовавшем его обществе жены тот тон равнодушия, небрежности и благосклонности ко всем, который не приобретается искусственно и который потому то и внушает невольное уважение. Он входил в гостиную своей жены как в театр, со всеми был знаком, всем был одинаково рад и ко всем был одинаково равнодушен. Иногда он вступал в разговор, интересовавший его, и тогда, без соображений о том, были ли тут или нет les messieurs de l'ambassade [служащие при посольстве], шамкая говорил свои мнения, которые иногда были совершенно не в тоне настоящей минуты. Но мнение о чудаке муже de la femme la plus distinguee de Petersbourg [самой замечательной женщины в Петербурге] уже так установилось, что никто не принимал au serux [всерьез] его выходок.