Плавучая тюрьма

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Плавучая тюрьма (также тюремный блокшив) — судно (корабль), приспособленное для содержания, реже транспортировки, заключенных.





История

Заключение на галеры как вид наказания известно со средневековья. В этом узком смысле галера считается предшественником плавучей тюрьмы, хотя предназначалась для боя, а не для содержания заключенных. В Испании она использовалась в этом качестве до начала XIX века.

Новое время

В век паруса корабль в самостоятельном плавании часто испытывал нужду в изоляции отдельных людей — будь то нарушители дисциплины из команды, прессованные, пленные, контрабандисты или пираты и приватиры. Специальная же переделка в плавучую тюрьму вызывалась обычно ростом числа заключенных, нехваткой тюрем на суше, наличием подходящего корпуса. Дополнительным фактором была изоляция от берега: большинство не умели плавать.

Типичной была переделка под тюрьму двухдечного корабля. Батарейные палубы превращались в бараки и камеры, пушечные порты и трапы забирались решетками, кормовые каюты забивались наглухо. На сплошной верхней палубе сооружалось помещение охраны. После этого кораблю давали «подходящее» название, например Justitia или Retribution, и на этом переделка завершалась.

Широкое применение плавучие тюрьмы нашли с началом Семилетней войны, когда численность армий, и значит пленных, резко возросла, одновременно с обновлением флотов и появлением старых кораблей, непригодных к линейному бою. В последующей Американской войне основными обитателями их стали американские приватиры и их менее решительные французские и голландские собратья, нападавшие на британскую торговлю. По различным данным, через британские плавучие тюрьмы в колониях, не считая Ямайки, прошли от 9000 до 12 000 человек[1][2].

Целая группа плавучих тюрем стояла на якоре в Нью-Йоркской гавани, точнее в Ист-Ривер. Видимо потому, что были у всех на виду, они стали постоянной мишенью мятежной пропаганды. Среди них наиболее известна HMS Jersey, перестроенная из 60-пушечного корабля. Условия на борту были обычно хуже, чем в наземных тюрьмах. Симпатизирующие узникам авторы утверждают, что на ней одной погибли около 7000 человек[1]. Тогдашнее обращение с пленными с обеих сторон не выдержало бы требований Женевской конвенции, но для американцев Jersey представляла особый случай. Один бывший заключенный, Эбенезер Фокс, описывал её так:

Внешний вид её был неприступен и мрачен. Она была разоружена: остались только бушприт, похожая на виселицу стрела для подъема грузов, и на корме флагшток. Иллюминаторы закрыты и забиты. В бортах прорезаны два ряда отверстий, примерно два на два фута, отстоящие друг от друга футов на десять, забранные решетками из железных прутьев.

Во время последующих Французских войн использование плавучих тюрем не только расширилось, но к их обитателям добавились в больших количествах политические заключённые. Самый известный пример — Нантские утопленники во Франции. В Британии целые группы плавучих тюрем ставили на прикол, обычно у крупных военно-морских баз. Так, во внутренней гавани Портсмута их было до 30.

В годы колонизации Австралии появилась новая их разновидность — транспорт заключенных. Так называемый Первый флот состоял из подобных судов, ставших по прибытии местами заключения. Примерно в то же время во Франции приобрели известность кайеннские каторжные «понтоны», особенно в связи с делом Коммуны и делом Дрейфуса.

Мировые войны

Во время гражданской войны в России баржи с заключенными использовались обеими сторонами, главным образом на Волге. Известен также случай заключения местных революционеров Архангельска на пароходе интервентами.

Нацистская Германия держала несколько пассажирских судов, в том числе лайнер Cap Arcona, в качестве плавучих тюрем в гавани Любека. Все они, и большинство заключенных, погибли при союзных бомбежках.

Новейшее время

После 1990 года использование судов как постоянных тюрем сошло на нет. Единственной действующей плавучей тюрьмой на данный момент является судно Vernon C. Bain Center (VCBC), которое представляет собой филиал Нью-Йоркской городской исправительной колонии. На судне 100 камер и 800 коек для заключённых. Обычно оно курсирует около острова Рикерс.

Напишите отзыв о статье "Плавучая тюрьма"

Ссылки

  • [www.my-france.ru/info/history-notes/les-noyes-de-nantes.html Нантские утопленники]

Примечания

  1. 1 2 Granville W. and N. C. Hough,… p. 24−28.
  2. Navies and the American Revolution / R. Gardiner, ed. — P. 69.
  3. Navies and the American Revolution / R. Gardiner, ed. — P. 68.

Литература

  • Granville W. and N. C. Hough. Spanish, French, Dutch, and American Patriots of the West Indies During the American Revolution. 7 — Spanish Borderland Sories, SSHAR Press, Midway City, CA, 2001.
  • Navies and the American Revolution, 1775−1783 / Robert Gardiner, ed. — Chatham Publishing, 1997. — ISBN 1-55750-623-X.

Отрывок, характеризующий Плавучая тюрьма

– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.