Плант, Жак

Жак Плант
Жак Плант в форме игрока Quebec Citadelles 1948г.
Позиция	Вратарь
Рост	177 см
Вес	77 кг
Гражданство	Канада
Родился	17 января 1929(1929-01-17)
Умер	27 февраля 1986(1986-02-27) (57 лет)
В зале славы с 1978 года
Карьера
1952–1975

Жозеф Жак Омер Плант (фр. Joseph Jacques Omer Plante; р. 17 января 1929 — 27 февраля 1986) — канадский хоккеист.

Родился в Нотр-Дам-дю-Мон-Кармель, провинция Квебек. С 1953 по 1963 год был вратарём клуба «Монреаль Канадиенс». Следующее десятилетие играл в других клубах Национальной хоккейной лиги — «Нью-Йорк Рэйнджерс», «Сент-Луис Блюз», «Торонто Мэйпл Лифс», «Бостон Брюинз», «Эдмонтон Ойлерз».

Достижения

Шестикратный обладатель Кубка Стэнли (1953 и 1956—1960) — главного приза в НХЛ. 7 раз получал приз «Везина Трофи», как лучшему вратарю сезона (1956—1960, 1962, 1969). По итогам сезона 1962/1963 также удостоился приза «Харт Трофи», как лучшему игроку регулярного первенства.

По результатам карьеры игрока 1947-1975 гг. был признан одним из важнейших новаторов в хоккее. Играя за "Монреаль Каннадиенс" с 1953 по 1963 годы выигрывал кубок Стенли шесть раз, включая 5 титулов подряд. Закончил карьеру в 1965, но затем вернулся в НХЛ в 1968 году в команду Сент Луиз Блюз. Позже в 1970 продан в Торонто Мэйпл Ливс, и в 1973 в Бостон Брюинз. Во Всемирной Хоккейной Ассоциации был тренером и генеральным менеджером Квебек Нордикс в 1973-74 гг. В 1975 году официально закончил карьеру в команде Эдмнонтон Ойлерс.

Плант стал первым вратарём в НХЛ, кто стал регулярно надевать вратарскую маску. Он разработал и протестировал многие виды вратарских масок (включая предшественника современной маски вратаря, комбинацию шлема и клетки). Плант был первым вратарём, который регулярно играл за пределами вратарской площадки, помогая защитникам своей команды. В 1978 году Плант включён в Зал хоккейной славы в Торонто, в 1985 году Плант выбран в качестве вратаря в канадскую "команду мечту" и включен в Спортивный пантеон Квебека в 1994г. Монреаль Канадиенс вывел из обращения номер 1, навечно закрепленный за Плантом.

Маска

В сезоне 1959/1960 Плант надел маску вратаря впервые в играх регулярного сезона. До этого Плант надевал самодельную маску только на тренировках, главный тренер Монреаль Канадиенс Гектор «Тоу» Блэйк запрещал пользоваться маской в регулярных играх чемпионата. 1 ноября 1959 в игре с «Нью-Йорк Рейнджерс», нос Планта был сломан от броска, сделанным Энди Бэтгэйтом. Вратарь удалился в раздевалку, где ему были наложены швы (игру пришлось остановить на 45 минут). Плант вернулся на лёд в своей тренировочной маске. Блэйк был бледен от ярости, но не мог привлечь к игре другого голкипера. В дальнейшем Плант выходил на игры только в хоккейной маске. Планту пришлось нелегко. Фанаты смеялись над ним, пресса называл его трусом. Но примеру Планта в 1960-е годы последовала большая часть вратарей НХЛ. Плант не был изобретателем маски, но стал игроком, который сделал маску обязательным элементом экипировки хоккейного вратаря.

См. также

• Список 100 лучших игроков НХЛ по версии журнала The Hockey News

Ссылки

• [www.hockeydb.com/ihdb/stats/pdisplay.php3?pid=4310 Статистика выступлений]

Отрывок, характеризующий Плант, Жак

Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.