Плауэн
| Город
Плауэн
Plauen
Показать/скрыть карты
|
Пла́уэн (нем. Plauen, в.-луж. Pławno, чеш. Plavno) — город в Германии, в Саксонии, недалеко от границы с Чехией.
Численность населения города по оценке на 31 декабря 2013 года составляет 63 967 человек[1].
История
В 1122 Плауэн впервые упоминается как славянское поселение Vicus Plawe. Около 1224 поселение получает городские права. Старая ратуша впервые упоминается в 1382 г. В 1430 Плауэн был разрушен гуситами. В 1466 году герцог Альбрехт оккупировал город и включил его в свои саксонские владения. В 1521 году в Плауэне началась Реформация. Большая часть города была уничтожена в великом пожаре 1548 г.
В середине XVI века развивается ткачество. В 1701 году открывается первая мануфактура. В 1858 году в Плауэне появилась первая вышивальная машина.
После 1880 года промышленное изготовление кружева влечёт за собой быстрый рост города. «Плауэнское кружево» становится всемирно известным и становится мотором развития Плауэна. На Парижской всемирной выставке 1900 оно получает Grand Prix.
К 1904 году число жителей превысило 100 000. В 1905 году было завершено строительство самого большого каменного моста в Европе. Во Второй мировой войне в результате 14 бомбовых налётов было разрушено три четверти города.
В 1989 году Плауэн был одним из центров движения за мирные преобразования в ГДР, которое привело к объединению Германии в 1990 году.
Города-побратимы
- Аш (чеш. Aš), Чехия
- Зиген (нем. Siegen), Германия
- Пабьянице (польск. Pabianice), Польша
- Хоф (нем. Hof), Германия
- Цеглед (венг. Cegléd), Венгрия
- Штайр (нем. Steyr), Австрия
- Хайльсбронн (нем. Heilsbronn), Германия
- Шяуляй (лит. Šiauliai), Литва
Достопримечательности
Известные жители
- Генрих фон Плауэн (1370—1429)
- Фридрих Пёппиг (1798—1868)
- Герман Фогель (1854—1921)
- Рудольф Фридрихс (1892—1947)
- Вернер Хартенштайн (1908—1943)
- Корнелия Эндер (* 1958)
Напишите отзыв о статье "Плауэн"
Примечания
| ||||||||
Отрывок, характеризующий Плауэн
– Во первых, доложу вам, что мы не имеем права спрашивать об этом государя, а во вторых, ежели было бы такое право у российского дворянства, то государь не может нам ответить. Войска движутся сообразно с движениями неприятеля – войска убывают и прибывают…Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которого Пьер в прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты и который, тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.
– Да и не время рассуждать, – говорил голос этого дворянина, – а нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию, чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. – Дворянин ударил себя в грудь. – Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за царя батюшку! – кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько одобряющих голосов послышалось из толпы. – Мы русские и не пожалеем крови своей для защиты веры, престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели мы сыны отечества. Мы покажем Европе, как Россия восстает за Россию, – кричал дворянин.
Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.
