Плеть

Плеть (также плётка) — соединенные верёвки или ремни на рукоятке. Обычно представляет собой несколько (чаще всего — от двух до девяти) плетёных «хвостов» из кожи или другого материала, объединённых рукоятью.

Исторически весьма древний инструмент. Главным образом, является орудием телесного наказания, используется в работе пастухами, в ряде случаев применяется всадниками для управления лошадью. При определённых обстоятельствах может являться и оружием.

Плеть, как орудие телесного наказания

Плети были известны уже в Древнем Риме, где битьё плетьми (flagellorum castigatio) было специально рабским наказанием. Плети делались из ремней с узлами и свинцовыми шариками; существовали и особые плети (flagella talaria), в которые ввязывались острые бараньи кости: наказание ими могло быть смертельно. В древних Афинах для рабов существовала особая четырёххвостая плеть из воловьих жил, хвосты которой при ударе достигали груди.

В России

В России плети состояли из короткой деревянной рукоятки и плетива в палец толщиной из кожаных ремешков: до 1839 года они заканчивались двумя хвостами, а после стали трёххвостыми.

В XVII веке плети приобрели огромное значение среди духовенства: духовные суды назначали их в своих приговорах, духовное начальство пользовалось ими как дисциплинарным средством, носившим название «монастырского смирения»; духовные суды назначали наказание плетьми за те преступления, которые светскими властями карались кнутом: плети назначались не только для духовных лиц, но и для светских, подсудных церковному суду; плети служили взысканием и для мелких светских чиновников в духовных установлениях за служебные провинности. Число ударов плетью определялось в общих выражениях: нещадно, жестоко, немилостиво .

Плеть имела значение и в домашнем быту: по Домострою она — обычное орудие для домашнего наказания. Коллинс рассказывает, что жених кладёт плётку в свой сапог в день свадьбы как эмблему супружеской власти.

Плети употреблялись как наказание для крепостных, а также служили строжайшим наказанием в учебных заведениях, особенно духовных; плети употребляла и полиция для суммарной расправы; наконец, наказание плетьми составляло высшее дисциплинарное взыскание по уставу Санкт-Петербургского рабочего дома.

В практике светских судов и в законодательных актах плети появляются в начале XVIII века и постепенно играют всё более и более важную роль, а по Уложению о наказаниях 1845 года делаются самым тяжким наказанием. Плети служили как замена кнута, с одной стороны, когда кнут оказывался слишком строгой карой, а с другой — с практической целью: так как наказанных кнутом нельзя было отдавать в военную службу, то последовал ряд указов, повелевающих годных в военную службу бить плетьми вместо кнута и отдавать в солдаты, а негодных — бить кнутом и ссылать.

Так как плети заменяли собою кнут, то наказание ими совершалось на кобыле, всенародно, рукой палача. Битьё плетьми разделялось на простое и нещадное; оно назначалось и как самостоятельное наказание, и в соединении с другими (ссылкой в Сибирь, в монастырь, отдача на военную службу). Плетьми наказывались государственные преступники (тайной канцелярией), участники в Лопухинском деле, в Пугачёвском бунте, в чумном бунте (не уличённые в убийстве), бунтовавшиеся крепостные и фабричные рабочие, убийцы при особенно смягчающих обстоятельствах, несовершеннолетние — за важные преступления.

Мало-помалу плети становятся обычным наказанием (вместо кнута) за менее значительные имущественные преступления:

• по указу 1781 года наказанием за кражи до 20 рублей, даже при повторении, служат несколько ударов плетьми и заключение в рабочий дом;
• в 1799 году учинивших кражу от 20 рублей и выше предписано наказывать плетьми и годных отдавать в рекруты, а негодных ссылать на поселение.

Наряду с уголовным наказанием плетьми публично, рукой палача, которое начинает рассматриваться как наказание позорящее и делающее невозможной отдачу наказанного в военную службу, в начале XIX века появляется и битьё плетьми в качестве исправительного полицейского наказания, исполнявшегося полицейскими служителями непублично; в 1820 году велено присуждённых за кражу к отдаче в военную службу бить плетьми нижним полицейским чинам, а не рукой палача. По Своду законов 1832 года, публичное наказание плетьми через палача и ссылка назначались в 29 случаях (подделка высочайших грамот, не повлёкшая важного вреда; контрабанда; кровосмешение; скотоложество и др.).

Плетьми наказывались ссыльнокаторжные и поселенцы за побеги и другие преступления, как по Своду, так и по указам 1840 и 1851 годов. Исправительное наказание плетьми сохранено и в Своде: оно сопровождалось отдачей в солдаты (при неспособности — ссылкой на поселение), отдачей в арестантские роты, в рабочие и смирительные дома или возвращением на прежнее местожительство; кроме того, плетьми наказывались за легкомысленное богохуление, укрывательство беглых, мошенничество, кражу и др.; за маловажные вины назначалось наказание плёткой по одежде.

По Уложению 1845 года, отменившему кнут, плети сделались высшим телесным наказанием и назначались в количестве 80—100 ударов при каторжных работах и 10—30 ударов при ссылке на поселение; тогда же плети были отменены в качестве полицейского взыскания. Всего плети упоминаются в 134 статьях Уложения.

В 1863 году плети были исключены из лестницы наказаний. Действовавшее на начало XX века право сохраняло плети в количестве до 100 ударов как наказание для ссыльнокаторжных и ссыльнопоселенцев мужского пола.

См. также

• Нагайка

Литература

• А. Г. Тимофеев. История телесных наказаний в русском праве. — СПб., 1897.

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Плеть

Князь Андрей остановил его за руку.
– Нет, постой, Пьер. Княгиня так добра, что не захочет лишить меня удовольствия провести с тобою вечер.
– Нет, он только о себе думает, – проговорила княгиня, не удерживая сердитых слез.
– Lise, – сказал сухо князь Андрей, поднимая тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено.
Вдруг сердитое беличье выражение красивого личика княгини заменилось привлекательным и возбуждающим сострадание выражением страха; она исподлобья взглянула своими прекрасными глазками на мужа, и на лице ее показалось то робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом.
– Mon Dieu, mon Dieu! [Боже мой, Боже мой!] – проговорила княгиня и, подобрав одною рукой складку платья, подошла к мужу и поцеловала его в лоб.
– Bonsoir, Lise, [Доброй ночи, Лиза,] – сказал князь Андрей, вставая и учтиво, как у посторонней, целуя руку.


Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою рукой.
– Пойдем ужинать, – сказал он со вздохом, вставая и направляясь к двери.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить:
– Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда негодным… А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Да что!…
Он энергически махнул рукой.
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.
– Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.
– Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей.
– Мне смешно, – сказал Пьер, – что вы себя, вы себя считаете неспособным, свою жизнь – испорченною жизнью. У вас всё, всё впереди. И вы…
Он не сказал, что вы , но уже тон его показывал, как высоко ценит он друга и как много ждет от него в будущем.
«Как он может это говорить!» думал Пьер. Пьер считал князя Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего можно выразить понятием – силы воли. Пьер всегда удивлялся способности князя Андрея спокойного обращения со всякого рода людьми, его необыкновенной памяти, начитанности (он всё читал, всё знал, обо всем имел понятие) и больше всего его способности работать и учиться. Ежели часто Пьера поражало в Андрее отсутствие способности мечтательного философствования (к чему особенно был склонен Пьер), то и в этом он видел не недостаток, а силу.
В самых лучших, дружеских и простых отношениях лесть или похвала необходимы, как подмазка необходима для колес, чтоб они ехали.
– Je suis un homme fini, [Я человек конченный,] – сказал князь Андрей. – Что обо мне говорить? Давай говорить о тебе, – сказал он, помолчав и улыбнувшись своим утешительным мыслям.
Улыбка эта в то же мгновение отразилась на лице Пьера.
– А обо мне что говорить? – сказал Пьер, распуская свой рот в беззаботную, веселую улыбку. – Что я такое? Je suis un batard [Я незаконный сын!] – И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал большое усилие, чтобы сказать это. – Sans nom, sans fortune… [Без имени, без состояния…] И что ж, право… – Но он не сказал, что право . – Я cвободен пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что мне начать. Я хотел серьезно посоветоваться с вами.
Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него. Но во взгляде его, дружеском, ласковом, всё таки выражалось сознание своего превосходства.