Плещеев, Александр Алексеевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Александр Алексеевич Плещеев
Род деятельности:

переводчик, прозаик, драматург

Жанр:

драма, проза, поэзия

Язык произведений:

русский, французский

Алекса́ндр Алексе́евич Плеще́ев (5 [16] июня 177810 [22] марта 1862, Москва) — русский писатель, переводчик и драматург из рода Плещеевых, статский советник.





Биография

По праву рождения принадлежал к культурной элите своего времени. Его отцу Алексею Александровичу и матери Анастасии Ивановне были посвящены «Письма русского путешественника» Н. М. Карамзина, женатого в первом браке на Елизавете Ивановне Протасовой, родной сестре Анастасии Ивановны.

По обыкновению того времени, вскоре после своего рождения он был записан (30 мая 1779 г.) в Преображенский полк сержантом, а 1 июня 1787 г. был переведён вахмистром в Конный лейб-гвардии полк. Образование он получил в престижном пансионе аббата Николя. Пожалован юнкером Коллегии иностранных дел 5 декабря 1797 года, с определением в канцелярию А. А. Безбородко и, вскоре получив назначение переводчика (01.04.1798), отправился в путешествии Павла I по России.

Пожалованный в коллежские асессоры и причисленный к Герольдии (10.12.1799), Плещеев в том же году женился на высокородной графине Анне Ивановне Чернышёвой, чтобы «прикрыть её стыд», когда стало известно, что эта девица ждёт ребёнка от кого-то[1]. Поскольку император запретил новобрачной появляться при дворе, Плещеев вышел в отставку и стал жить на широкую ногу в своём родовом имении Черни в Болховском уезде Орловской губернии. В сорока верстах от Черни в селе Муратово в 1810 году поселилась со своим семейством Екатерина Афанасьевна (1771—1848), сводная сестра В. A. Жуковского, с которым и познакомился Плещеев, а затем и подружился. Жуковский искренно полюбил общительного, живого, весёлого помещика, которого за смуглый цвет лица называл «мой негр» и «чёрная рожа»[2]. Переписывались они обычно стихами.

Во время пребывания в деревне Плещеев был почётным смотрителем Болховского уездного училища (с 22.10.1812). По словам Вигеля, он обладал необыкновенной способностью подражать голосу, приёмам и походке знакомых людей, в особенности же мастерски умел передразнивать уездных помещиков и их жён[1]. Овдовев в 1817 году, Плещеев приехал в Петербург и, по предложению Жуковского, был избран в члены «Арзамаса», получив, сообразно своей наружности, прозвище «Чёрный Вран».

Жуковский возвестил нам его как неисчерпаемый источник веселий, а нам то и надо было. Сначала действительно он всех насмешил, но вскоре за пределами фарсы увидели совершенное ничтожество его. Наскучило, наконец, слушать этого ворона даже тогда, когда он каркал затверженное, а своего уже ровно у него ничего не было.

Вигель[1]

Действительно, «парижанин в речах и манерах», Плещеев так много перенял у французов, что его с первого взгляда трудно было признать за русского[3]. Он писал русские и французские стихи, сочинял комедии, оперы, но в печать ничего не пускал. Его многочисленные романсы, как и литературные опыты по большей части не сохранились, но остается несомненным, что он сочинял музыку к произведениям Жуковского[4], Державина, Вяземского и других русских писателей.

Большинство написанного Плещеевым погибло во время пожара барского дома в Черни, но кое-что сохранилось у его наследников и в Императорской публичной библиотеке. Одна из пьес Плещеева, «Принуждённая женитьба», комическая опера, переделанная с французского, с хорами, дивертисментом и музыкой его же сочинения, была представлена на петербургской сцене 15 мая 1819 г. Сценические дарования Плещеева в трагических и комических ролях, в связи с замечательной мимикой и превосходной дикцией, засвидетельствованы Жуковским, а также другими современниками, видевшими его игру на различных домашних театрах.

Как страстный любитель пьес, Плещеев поступил 19.10.1819 г. в театральную дирекцию по особым поручениям и заведовал русской оперой и французским театром до 28 августа 1820 года, когда, не сработавшись со своим начальником князем Тюфякиным, вышел в отставку. Жуковский и А. И. Тургенев, однако, не оставляли его своим покровительством. Благодаря им слух о его талантах дошёл до двора, и императрица Мария Фёдоровна пригласила его к себе в чтецы. С 22 июля 1821 года он состоял камергером.

С 19 марта 1824 года по 19 октября 1828 года Плещеев служил чиновником особых поручений в Министерстве внутренних дел, при выходе в отставку был исключён из придворных списков. Безденежье побудило его 16 марта 1832 года вернуться на службу, на этот раз чиновником в Санкт-Петербургской таможне. С 04.09.1839 по 09.06.1842 он пребывал в должности директора временной экспедиции при Экспедиции депозитной кассы, затем состоял чиновником особых поручений VI класса в Министерстве финансов, с оставлением во временном отделении при Экспедиции депозитной кассы.

Уволенный по болезни 13 мая 1845 г. за границу, в Теплиц, Плещеев 17 августа был произведён в статские советники, а 1 октября возвратился в Петербург. Умер в глубокой старости, пережив почти всех своих друзей и сверстников.

Семья

В 1799 г. при обстоятельствах, описанных выше, Плещеев женился на фрейлине Анне Ивановне Чернышёвой, любимой дочери генерал-фельдмаршала графа И. Г. Чернышёва, которая принадлежала к самой высшей аристократии и давала чувствовать это своему мужу. По словам Вигеля,

брачные узы забавнику Плещееву, как говорят, не всегда казались забавны. Они были блестящие и столь же тяжкие для него оковы. Графиня не забывала свой титул и была чрезвычайно взыскательна с мужем-дворянином[1].

Обладая прекрасным голосом, «Нина» Плещеева славилась в обществе исполнением романсов мужа. Хозяйство поставила таким образом, что муж «привык не думать о завтра». Плещеев горько оплакивал её кончину в 1817 году, хотя при её жизни ухаживал за другими женщинами[3]. Супруги имели детей:

  • Алексей (1800—1842), офицер-декабрист.
  • Александр (1803—1848), офицер-декабрист.
  • Григорий (ум. не ранее 1866), надворный советник, унаследовал от родителей Чернь.
  • Пётр (1805—1859), надворный советник.
  • Варвара, вышла замуж «зрелой весталкой» за доктора Пауля и имела трёх сыновей.
  • Мария (1811—1867), начальница нескольких провинциальных институтов благородных девиц, жена офицера-бретера Руфина Дорохова[5] (1801—1852).

Вторично уже немолодой Плещеев женился на польке Розе Ринальдовне, которая после его смерти получила в наследство село Знаменское, находящееся близ Черни. В нём часто проживал Карамзин и в нём же Плещеев устраивал свои роскошные празднества и предавался разным причудам во время вдовства и второй женитьбы.[6]

Напишите отзыв о статье "Плещеев, Александр Алексеевич"

Примечания

  1. 1 2 3 4 Вигель Ф. Ф. [az.lib.ru/w/wigelx_f_f/text_1856_zapiski.shtml Записки]
  2. Вересаев В. В. Спутники Пушкина. — М.: Сов. писатель, 1970. — Т. 1. — С. 134.
  3. 1 2 Великий князь Николай Михайлович. Русские портреты XVIII и XIX ст. — Т. V. — № 70.
  4. Баллады и романсы В. А. Жуковского, положенные на музыку для фортепиано А. А. Плещеевым. — СПб.: 1832
  5. Сын генерала И. С. Дорохова.
  6. Елагина Е. И. [old.runivers.ru/doc/d2.php?CENTER_ELEMENT_ID=468609&PORTAL_ID=7138&SECTION_ID=7138 Семейная хроника]. Проект «РУНИВЕРС». Проверено 11 мая 2011. [www.webcitation.org/67EewTaj0 Архивировано из первоисточника 27 апреля 2012].

Литература


Отрывок, характеризующий Плещеев, Александр Алексеевич

– Сам едет, – крикнул казак, стоявший у ворот, – едет! Болконский и Денисов подвинулись к воротам, у которых стояла кучка солдат (почетный караул), и увидали подвигавшегося по улице Кутузова, верхом на невысокой гнедой лошадке. Огромная свита генералов ехала за ним. Барклай ехал почти рядом; толпа офицеров бежала за ними и вокруг них и кричала «ура!».
Вперед его во двор проскакали адъютанты. Кутузов, нетерпеливо подталкивая свою лошадь, плывшую иноходью под его тяжестью, и беспрестанно кивая головой, прикладывал руку к бедой кавалергардской (с красным околышем и без козырька) фуражке, которая была на нем. Подъехав к почетному караулу молодцов гренадеров, большей частью кавалеров, отдававших ему честь, он с минуту молча, внимательно посмотрел на них начальническим упорным взглядом и обернулся к толпе генералов и офицеров, стоявших вокруг него. Лицо его вдруг приняло тонкое выражение; он вздернул плечами с жестом недоумения.
– И с такими молодцами всё отступать и отступать! – сказал он. – Ну, до свиданья, генерал, – прибавил он и тронул лошадь в ворота мимо князя Андрея и Денисова.
– Ура! ура! ура! – кричали сзади его.
С тех пор как не видал его князь Андрей, Кутузов еще потолстел, обрюзг и оплыл жиром. Но знакомые ему белый глаз, и рана, и выражение усталости в его лице и фигуре были те же. Он был одет в мундирный сюртук (плеть на тонком ремне висела через плечо) и в белой кавалергардской фуражке. Он, тяжело расплываясь и раскачиваясь, сидел на своей бодрой лошадке.
– Фю… фю… фю… – засвистал он чуть слышно, въезжая на двор. На лице его выражалась радость успокоения человека, намеревающегося отдохнуть после представительства. Он вынул левую ногу из стремени, повалившись всем телом и поморщившись от усилия, с трудом занес ее на седло, облокотился коленкой, крякнул и спустился на руки к казакам и адъютантам, поддерживавшим его.
Он оправился, оглянулся своими сощуренными глазами и, взглянув на князя Андрея, видимо, не узнав его, зашагал своей ныряющей походкой к крыльцу.
– Фю… фю… фю, – просвистал он и опять оглянулся на князя Андрея. Впечатление лица князя Андрея только после нескольких секунд (как это часто бывает у стариков) связалось с воспоминанием о его личности.
– А, здравствуй, князь, здравствуй, голубчик, пойдем… – устало проговорил он, оглядываясь, и тяжело вошел на скрипящее под его тяжестью крыльцо. Он расстегнулся и сел на лавочку, стоявшую на крыльце.
– Ну, что отец?
– Вчера получил известие о его кончине, – коротко сказал князь Андрей.
Кутузов испуганно открытыми глазами посмотрел на князя Андрея, потом снял фуражку и перекрестился: «Царство ему небесное! Да будет воля божия над всеми нами!Он тяжело, всей грудью вздохнул и помолчал. „Я его любил и уважал и сочувствую тебе всей душой“. Он обнял князя Андрея, прижал его к своей жирной груди и долго не отпускал от себя. Когда он отпустил его, князь Андрей увидал, что расплывшие губы Кутузова дрожали и на глазах были слезы. Он вздохнул и взялся обеими руками за лавку, чтобы встать.
– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.
– Что? – в середине изложения Денисова проговорил Кутузов. – Уже готовы?
– Готов, ваша светлость, – сказал генерал. Кутузов покачал головой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжал слушать Денисова.
– Даю честное благородное слово гусского офицег'а, – говорил Денисов, – что я г'азог'ву сообщения Наполеона.
– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.


– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.