Плиточный дольмен

Плиточные дольмены — это четыре вертикальные плиты, образующие прямоугольную или квадратную камеру, которая закрывается пятой горизонтальной плитой. Часто вся эта конструкция ставится еще на одну горизонтальную плиту, образующую остов сооружения. Для того, чтобы конструкция не развалилась, плиты обычно имеют пазы. Чаще всего, пазы делались в боковых плитах, и в них вставлялись передняя, обычно трапециевидная линзообразная (выпуклая снаружи и плоская внутри, хотя есть и исключения) фронтальная плита, и обычно плоская меньших размеров задняя. Крыша плиточного дольмена, обычно сделанная из одной массивной прямоугольной плиты, часто также имела некоторые углубления, удерживавшие её от сползания.

Отверстие (лаз) плиточных дольменов чаще всего имеет круглую форму, расположено посередине фронтона, и затыкалось тяжёлой каменной пробкой, которые найдены в множестве.

Во многих случаях плиточный дольмен мог иметь также — приставную галерею с крышей в виде отдельной плиты меньших размеров, такая галерея как бы продолжала вперёд боковые плиты и крышу дольмена, обычно на длину от 1/3 до 1/2 длины самого дольмена, а также вымощенные камнем дворики с кромлехом — каменной изгородью.

Такие дольмены — наиболее распространенные постройки. Они древнее, в общей массе, последовавших за ними корытообразных дольменов. Плиточные дольмены чаще всего имеют весьма характерную архитектурную деталь — портал дольмена закрыт не только крышей сверху, но и выступающими вперёд боковыми плитами — с боков. При этом, как правило, сам портал обрабатывался особенно тщательно, равно как и стены и пол внутри, а наружные поверхности плит обтёсывались кое-как.

Всё это, в совокупности с находкой подкурганного дольмена (комплекс «Псынако-1»), с большой долей уверенности говорит о том, что после строительства плиточные дольмены обваловывались со всех сторон кроме передней, насыпью из земли и мелких камней, что придавало сооружению ещё большую прочность и скрытность.

Способы постройки плиточных дольменов до сих пор остаются загадкой, поскольку вес плит наиболее крупных дольменов, таких как например, на р. Догуаб, достигает 20 тонн.

Отрывок, характеризующий Плиточный дольмен

Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.