Площадь Республики (Буэнос-Айрес)
| Площадь Республики Plaza de la República?К:Карточка на Геокаре: исправить: Национальное название: Не указан язык | |
 Буэнос-Айрес | |
| Общая информация | |
| Ближайшие станции метро |  Карлос Пеллегрини 9 Июля |
 | |
Площадь Республики — площадь которая находится на пересечении Авенида 9 июля и Авенида Корриентес в Буэнос-Айресе, Аргентина. На этой площади расположен Обелиск. В этом месте, первоначально находилась церковь Святого Николая в Бари, здесь впервые был поднят флаг Аргентины в городе. Со временем, эта площадь была изменена несколько раз, и теперь её размеры значительно меньше, чем в начале своего существования, пересекается с Авенида Корриентес, с целью облегчить дорожное движение к центру города.
История
В 1733 Дон-Доминго-де Акассусо построил церковь Святого Николая в Бари на пересечении улицы дель-Соль, которая позже была названа в честь Святого Николая, а затем получила название Авенида Корриентес, на пересечении с улицей Карлос Пеллегрини, которая тогда даже не имела имени. Здание было построено в колониальном стиле, которая не имела колокола, до реформы 1900 года. Церковь Святого Николая в Бари является единственной колониальной церковью в Буэнос-Айресе[1].
После постройки церковь находилась в бедном районе недалеко от скотобойни. Грязь из животных, тошнотворные запахи. В таких условиях провели первые годы монахини - Капуцинки, прибывшие в 1750 году из Чили после долгого и трудного путешествия, и которые жили в церкви Сан-Хуана Баутисты являющейся католическим приходом для тамошних индейцев[1].
Пастор этой церкви, Эдуардо О'горман основал приют для детей, которые бродили по улицам и занимались попрошайничеством, позже он получил название "Убежище для сирот". Священник был братом Камиллы О'Горман, которая жила напротив церкви и в 1847 году была в центре скандала вместе Ладислао Гутьерресом, священником из соседней церкви[1].
В 1936 году было принято решение возобновить давний проект, предложенный в 1890 году мэром города Франциско Сибером, расширить проспект Авенида 9 июля с севера на юг, пересекая центральные улицы между улицами Лима и Черрито и также между улицами Иполито Иригойена и Карлос Пеллегрини, между проспектами Авенида Леандро Н. Алем и Авенида Касерос. Для реализации этой работы, мэр Мариано де Ведиа и президент Бартоломе́ Ми́тре решили снести церковь Сан-Николас[2]. В этой церкви были крещены известные личности, как Мариано Морено, Бартоломе Митре и Мануэль Доррего, помимо того, это место, где впервые был поднят флаг Аргентины в 1812 году.
Первоначально на площади собирались поставить памятник Иполито Иригойену. Но в 1936 году, Ведиа и Митре, поспешно и не спросив мнение жителей города, поручили архитектору Альберто Пребишу начать строительство Обелиска, который, был построен в течение шестидесяти дней; прежде чем жители города смогли сказать своё мнение о памятнике, он уже был построен. Высота памятника составляет 67.50 м и он имеет четыре стороны, по одной на каждую сторону света[2]. Обелиск сразу же стал центром насмешек и протестов местных жителей, через три года после его строительства городской совет дал распоряжение о его сносе, но мэр наложил вето на это постановление и другие попытки сноса памятника также были неудачными[1]. Этот квадратный, или прямоугольный памятник, подвергался многочисленным реконструкциям. Это был круглый, овальный, прямоугольный с закругленными концами памятник[2]. Обелиск был посвящён различным событиям, на которые ссылаются надписи на каждой стороне памятника, одним из которых является то что здесь впервые был поднят национальный флаг в городе в августе 1812 года, в церкви Святого Николая, которая стояла на месте где расположен Обелиск сегодня. В некотором смысле, это расценивается как убийство своего деда и возведение бюста в его честь на месте преступления[2].
Напишите отзыв о статье "Площадь Республики (Буэнос-Айрес)"
Примечания
Отрывок, характеризующий Площадь Республики (Буэнос-Айрес)
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
