Площадь Свободы (Харьков)
Поделись знанием:
Координаты: 50°00′23″ с. ш. 36°13′52″ в. д. / 50.00639° с. ш. 36.23111° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=50.00639&mlon=36.23111&zoom=16 (O)] (Я)
В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.
Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.
Как ни лестно было французам обвинять зверство Растопчина и русским обвинять злодея Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеба соли и ключей французам, а выехали из нее.
Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2 го сентября достигло квартала, в котором жил теперь Пьер, только к вечеру.
Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. Всем существом его овладела одна неотвязная мысль. Он сам не знал, как и когда, но мысль эта овладела им теперь так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего; и все, что он видел и слышал, происходило перед ним как во сне.
Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.
Когда, купив кафтан (с целью только участвовать в народной защите Москвы), Пьер встретил Ростовых и Наташа сказала ему: «Вы остаетесь? Ах, как это хорошо!» – в голове его мелькнула мысль, что действительно хорошо бы было, даже ежели бы и взяли Москву, ему остаться в ней и исполнить то, что ему предопределено.
На другой день он, с одною мыслию не жалеть себя и не отставать ни в чем от них, ходил с народом за Трехгорную заставу. Но когда он вернулся домой, убедившись, что Москву защищать не будут, он вдруг почувствовал, что то, что ему прежде представлялось только возможностью, теперь сделалось необходимостью и неизбежностью. Он должен был, скрывая свое имя, остаться в Москве, встретить Наполеона и убить его с тем, чтобы или погибнуть, или прекратить несчастье всей Европы, происходившее, по мнению Пьера, от одного Наполеона.
Пьер знал все подробности покушении немецкого студента на жизнь Бонапарта в Вене в 1809 м году и знал то, что студент этот был расстрелян. И та опасность, которой он подвергал свою жизнь при исполнении своего намерения, еще сильнее возбуждала его.
Два одинаково сильные чувства неотразимо привлекали Пьера к его намерению. Первое было чувство потребности жертвы и страдания при сознании общего несчастия, то чувство, вследствие которого он 25 го поехал в Можайск и заехал в самый пыл сражения, теперь убежал из своего дома и, вместо привычной роскоши и удобств жизни, спал, не раздеваясь, на жестком диване и ел одну пищу с Герасимом; другое – было то неопределенное, исключительно русское чувство презрения ко всему условному, искусственному, человеческому, ко всему тому, что считается большинством людей высшим благом мира. В первый раз Пьер испытал это странное и обаятельное чувство в Слободском дворце, когда он вдруг почувствовал, что и богатство, и власть, и жизнь, все, что с таким старанием устроивают и берегут люди, – все это ежели и стоит чего нибудь, то только по тому наслаждению, с которым все это можно бросить.
Это было то чувство, вследствие которого охотник рекрут пропивает последнюю копейку, запивший человек перебивает зеркала и стекла без всякой видимой причины и зная, что это будет стоить ему его последних денег; то чувство, вследствие которого человек, совершая (в пошлом смысле) безумные дела, как бы пробует свою личную власть и силу, заявляя присутствие высшего, стоящего вне человеческих условий, суда над жизнью.
С самого того дня, как Пьер в первый раз испытал это чувство в Слободском дворце, он непрестанно находился под его влиянием, но теперь только нашел ему полное удовлетворение. Кроме того, в настоящую минуту Пьера поддерживало в его намерении и лишало возможности отречься от него то, что уже было им сделано на этом пути. И его бегство из дома, и его кафтан, и пистолет, и его заявление Ростовым, что он остается в Москве, – все потеряло бы не только смысл, но все это было бы презренно и смешно (к чему Пьер был чувствителен), ежели бы он после всего этого, так же как и другие, уехал из Москвы.
Физическое состояние Пьера, как и всегда это бывает, совпадало с нравственным. Непривычная грубая пища, водка, которую он пил эти дни, отсутствие вина и сигар, грязное, неперемененное белье, наполовину бессонные две ночи, проведенные на коротком диване без постели, – все это поддерживало Пьера в состоянии раздражения, близком к помешательству.
Был уже второй час после полудня. Французы уже вступили в Москву. Пьер знал это, но, вместо того чтобы действовать, он думал только о своем предприятии, перебирая все его малейшие будущие подробности. Пьер в своих мечтаниях не представлял себе живо ни самого процесса нанесения удара, ни смерти Наполеона, но с необыкновенною яркостью и с грустным наслаждением представлял себе свою погибель и свое геройское мужество.
«Да, один за всех, я должен совершить или погибнуть! – думал он. – Да, я подойду… и потом вдруг… Пистолетом или кинжалом? – думал Пьер. – Впрочем, все равно. Не я, а рука провидения казнит тебя, скажу я (думал Пьер слова, которые он произнесет, убивая Наполеона). Ну что ж, берите, казните меня», – говорил дальше сам себе Пьер, с грустным, но твердым выражением на лице, опуская голову.
В то время как Пьер, стоя посередине комнаты, рассуждал с собой таким образом, дверь кабинета отворилась, и на пороге показалась совершенно изменившаяся фигура всегда прежде робкого Макара Алексеевича. Халат его был распахнут. Лицо было красно и безобразно. Он, очевидно, был пьян. Увидав Пьера, он смутился в первую минуту, но, заметив смущение и на лице Пьера, тотчас ободрился и шатающимися тонкими ногами вышел на середину комнаты.
– Они оробели, – сказал он хриплым, доверчивым голосом. – Я говорю: не сдамся, я говорю… так ли, господин? – Он задумался и вдруг, увидав пистолет на столе, неожиданно быстро схватил его и выбежал в коридор.
Герасим и дворник, шедшие следом за Макар Алексеичем, остановили его в сенях и стали отнимать пистолет. Пьер, выйдя в коридор, с жалостью и отвращением смотрел на этого полусумасшедшего старика. Макар Алексеич, морщась от усилий, удерживал пистолет и кричал хриплый голосом, видимо, себе воображая что то торжественное.
– К оружию! На абордаж! Врешь, не отнимешь! – кричал он.
– Будет, пожалуйста, будет. Сделайте милость, пожалуйста, оставьте. Ну, пожалуйста, барин… – говорил Герасим, осторожно за локти стараясь поворотить Макар Алексеича к двери.
– Ты кто? Бонапарт!.. – кричал Макар Алексеич.
– Это нехорошо, сударь. Вы пожалуйте в комнаты, вы отдохните. Пожалуйте пистолетик.
– Прочь, раб презренный! Не прикасайся! Видел? – кричал Макар Алексеич, потрясая пистолетом. – На абордаж!
– Берись, – шепнул Герасим дворнику.
Макара Алексеича схватили за руки и потащили к двери.
Сени наполнились безобразными звуками возни и пьяными хрипящими звуками запыхавшегося голоса.
Вдруг новый, пронзительный женский крик раздался от крыльца, и кухарка вбежала в сени.
– Они! Батюшки родимые!.. Ей богу, они. Четверо, конные!.. – кричала она.
Герасим и дворник выпустили из рук Макар Алексеича, и в затихшем коридоре ясно послышался стук нескольких рук во входную дверь.
Пьер, решивший сам с собою, что ему до исполнения своего намерения не надо было открывать ни своего звания, ни знания французского языка, стоял в полураскрытых дверях коридора, намереваясь тотчас же скрыться, как скоро войдут французы. Но французы вошли, и Пьер все не отходил от двери: непреодолимое любопытство удерживало его.
Их было двое. Один – офицер, высокий, бравый и красивый мужчина, другой – очевидно, солдат или денщик, приземистый, худой загорелый человек с ввалившимися щеками и тупым выражением лица. Офицер, опираясь на палку и прихрамывая, шел впереди. Сделав несколько шагов, офицер, как бы решив сам с собою, что квартира эта хороша, остановился, обернулся назад к стоявшим в дверях солдатам и громким начальническим голосом крикнул им, чтобы они вводили лошадей. Окончив это дело, офицер молодецким жестом, высоко подняв локоть руки, расправил усы и дотронулся рукой до шляпы.
– Bonjour la compagnie! [Почтение всей компании!] – весело проговорил он, улыбаясь и оглядываясь вокруг себя. Никто ничего не отвечал.
– Vous etes le bourgeois? [Вы хозяин?] – обратился офицер к Герасиму.
Герасим испуганно вопросительно смотрел на офицера.
– Quartire, quartire, logement, – сказал офицер, сверху вниз, с снисходительной и добродушной улыбкой глядя на маленького человека. – Les Francais sont de bons enfants. Que diable! Voyons! Ne nous fachons pas, mon vieux, [Квартир, квартир… Французы добрые ребята. Черт возьми, не будем ссориться, дедушка.] – прибавил он, трепля по плечу испуганного и молчаливого Герасима.
– A ca! Dites donc, on ne parle donc pas francais dans cette boutique? [Что ж, неужели и тут никто не говорит по французски?] – прибавил он, оглядываясь кругом и встречаясь глазами с Пьером. Пьер отстранился от двери.
| Площадь Свободы Харьков | |
 Новогодняя площадь вечером со стороны Сумской. Ледовый городок | |
| Общая информация | |
|---|---|
| Страна | |
| Регион | |
| Город | |
| Район | |
| Протяжённость |
690-750 м |
| Ширина |
96-125 м |
| Ближайшие станции метро | |
| Прежние названия |
Ветеринарная площадь (до 1925) |
| Площадь |
11,9 га |
Пло́щадь Свобо́ды (укр. Площа Свободи[1][2]) — центральная площадь Харькова. С момента основания (планировка — 1923/25, мощение — 1930/31) по 1991 год[3][4] носила название Площадь Дзержинского. Во время немецкой оккупации в 1942 году носила название «площадь Немецкой армии». С конца марта по 23 августа 1943 года называлась «площадью Лейбштандарта СС» по названию только что вторично захватившей город в третьей битве за Харьков 1-й танковой дивизии СС «Лейбштандарт СС Адольф Гитлер».
Содержание
Характеристики
- Длина — от 690 до 750 метров
- Ширина прямоугольной части — от 96 до 125 метров.
- Диаметр круглой части — 350 метров.
- Площадь — 11,9 гектаров[5].
- Разница высот вдоль площади — свыше 11 метров (от высшей точки на Сумской улице до низшей — у Госпрома).
- Площадь имеет форму колбы, обращённой горлышком к Сумской улице[6].
- Ось круглой части площади проходит через ось симметрии здания Госпрома и под углом 20 градусов к оси прямоугольной части.
- Прямоугольная часть площади замощена брусчаткой и выходит на Сумскую улицу, круглая — на проспект Науки.
- Под площадью находятся две станции метро — «Университет» (1984) Салтовской линии и «Госпром» (1995) Алексеевской линии.
История
Территория, расположенная к северо-западу от Сумской улицы, в XIX — начале XX века принадлежала университету. На ней размещались клиники и учебные корпуса медицинского факультета, за которыми простирались пустыри, пересечённые оврагами, в частности, Шатиловым яром (засыпан в 1930-х годах).
До революции место нынешней площади частично занимала небольшая немощённая Ветеринарная площадь, названная по двухэтажному зданию Ветеринарного института (с 1960-х новый Дворец пионеров). По существу это был пустырь.
Кроме института, на Ветеринарную площадь выходили здание хирургического корпуса университета (ул. Сумская, 39; торцом; разрушен в войну), трёхэтажное здание химического факультета Харьковского университета на месте шахты советского Метростроя (на её месте в 2012 открыта гостиница «Харьков Палас») и несколько одноэтажных зданий, часть из которых стояла на территории будущей площади.
В 1924 году с учётом роста столицы УССР архитектором В. К. Троценко была разработана предварительная схема этого района Харькова, позднее названного Загоспромьем. По плану были разбиты кварталы в виде концентрических колец: 1, 2, 3 и 4-я Кольцевые улицы, ныне соответственно Проспект Правды, Чичибабина, Данилевского и Культуры; разделённые радиальными улицами: 1, 2, 3 и 4-й Радиальными, ныне Анри Барбюса, Ромена Роллана, Проспект Науки и Ярослава Галана. Радиальными также являлись Клочковский спуск, ныне спуск Пассионарии, и улица Тринклера. Пробивка некоторых радиальных улиц из плана Троценко не была произведена: в частности, а) идущих через сад Шевченко (там их заменили аллеи, в частности Университетская аллея), б) улица Ярослава Галана после завершения строительства Академии РККА (пл. Дзержинского, 6) оказалась отрезана от площади, хотя первоначально должна была проходить под переходом этого здания через его большой внутренний двор, как 1-я и 2-я Радиальные под переходами Госпрома: соединение не было осуществлено, в частности, из-за перепада высот — площадь расположена значительно ниже улицы Галана.
В 1925 году по инициативе Ф. Э. Дзержинского было решено соорудить Дом Государственной промышленности. Для него отвели три смежных квартала на внутреннем кольце. Это и положило начало формированию нового района, центром которого стала огромная площадь, граница которой определилась Госпромом. Чтобы открыть вид на «первый советский небоскрёб» со стороны Сумской улицы, потребовалось значительно срезать землю и расчистить от малоэтажной застройки большой участок.
Одна из крупнейших в мире площадей получилась в плане необычной формы, напоминающей химическую реторту. Стремление придать очертаниям площади более чёткую конфигурацию привело к её пространственному расчленению на прямоугольную часть, служащую главным городским форумом, и круглую, в центре которой до Великой Отечественной войны была огромная клумба, затем на её месте был создан сквер (архитекторы В. И. Корж, П. И. Русинов, 1965 год).
Споры о форме площади и границах её частей велись до конца 1920-х годов. Предлагалось даже разделить площадь на две, а между ними от сада Шевченко до будущей гостиницы «Интернационал» построить монументальное здание, продолжающее улицу Тринклера. От этого плана отказались, но идея архитектурно подчеркнуть разницу между частями площади привела в 1963 году к установке на границе двух частей памятника Ленину, который после уничтожения 28 сентября 2014 года был заменён на памятный крест.
До 1990-х годов называлась «Площадь Дзержинского»[7]. С 1991 года носит название «площадь Свободы»[3][8].
В результате реконструкции в 2016 году сквер станет круглым как в 1960-х годах.
Исторические сооружения, выходящие на площадь
- Госпром (Дом Государственной промышленности). Уникальный памятник советского конструктивизма, построен в 1926—1928 годах.
- Харьковский национальный университет имени В. Н. Каразина, бывший Домпроектострой (не путать с нынешним Домом Проектов[9]), построен в 1930—1933 годах в стиле конструктивизма из монолитного железобетона с деревянными перекрытиями по проекту архитекторов С. С. Серафимова и М. А. Зандберг-Серафимовой. Данный проект под названием «Догнать и перегнать» победил на всесоюзном конкурсе 5 февраля 1930 года.
Во время войны здание сильно пострадало и было перестроено по проекту архитекторов В. П. Костенко и В. И. Лифшица в 1953—1963 годах в стиле сталинской архитектуры (ампир). В результате этой реконструкции здание полностью лишилось своей конструктивистской стилистики и футуристической навесной крыши. Правда, шпиль, как на семи московских высотках, в связи с хрущёвской «борьбой с архитектурными излишествами» достроен не был. С 1957—1962 годов в здание переехал Харьковский университет. - Северный корпус университета, бывшая Академия имени Говорова, бывш. Дом Кооперации — третье из зданий задуманного конструктивистского ансамбля, по проекту академика архитектуры А. И. Дмитриева и О. Р. Мунца. Здесь первоначально было задумано разместить Дом Правительства Украины, затем оно было отдано Управлению сельского хозяйства.
Строительство велось с 1929 года из кирпича, сроки возведения вылились в типичный советский «долгострой». В 1934 году, после переноса столицы в Киев, недостроенное здание передали Военно-хозяйственной академии, будущей имени Говорова (до 1993 года ВИРТА/Военный университет ликвидированный в 2003 году). До начала войны здание в стиле конструктивизма достроить не успели и закончили лишь в 1954 году по проекту архитекторов П. Е. Шпары, Н. П. Евтушенко, Н. А. Линецкого и других — в стиле сталинского ампира. - Гостиница «Харьков», бывш. «Интернационал», построена в стиле конструктивизма архитектором Г. А. Яновицким в 1932—1936 годах, после войны восстановлена по проекту того же автора с элементами сталинского ампира.
- Здание обладминистрации, типичный образец послевоенного сталинского ампира, бывший Харьковский Обком КПСС. Построено на месте и с использованием элементов разрушенного во время войны конструктивистского здания Центрального Комитета КП(б)У (в свою очередь являвшегося перестройкой дореволюционного здания Губернского земства), архитекторы В. М. Орехов, В. П. Костенко и другие, в 1951—1954 годах.
- Здание ветеринарного института, с 1960 года — новый Дворец пионеров.
Здания на площади
- RICHTER Sviatoslav.jpg
Святослав Рихтер на балконе гостиницы «Харьков». 1966 год
- Kharkov Palace Hotel.JPG
Строительство гостиницы «Kharkiv Palace». Февраль 2011 года
- Пасха Харьков Ворота 2011.JPG
Празднование Пасхи 2011 года. Вид площади и пасхальные яйца
Другие сооружения
- Харьковпроект — дом 10 в стиле «умеренный сталинский ампир», здание 1954 года.
- Здание пятизвездочной 11-этажной гостиницы «Харьков Палас»[10] сети «Премьер Отели» с «зеркальным» фасадом в стиле хай-тек, построенной к чемпионату Европы по футболу «Евро-2012» («народное» название[кем?] «Ярославская»). Строительство начато в августе 2010 года на месте дореволюционного трехэтажного корпуса медицинского факультета Харьковского университета, разрушенного в 1943 году; впоследствии на этом месте был сквер и с 1984 года — подразделение и шахта «Метростроя». Строительство осуществлено компанией DCH RE, принадлежащей бывшему владельцу ФК Металлист А. В. Ярославскому. В гостинице во время Евро-2012 размещалась региональная штаб-квартира УЕФА.
Временные сооружения
На центральной площади часто проходят выставки (например, трофейной немецкой военной техники (1944), продукции харьковских предприятий (1952) и другие), ярмарки, различные конкурсы, концерты. Также проходили и проходят демонстрации на 1 Мая (с 1927 до 2011), демонстрации и реже военные парады 7 Ноября (с 1927 по начало 2000-х годов), военные парады 9 мая (1960-е — н. в., часто) и на день независимости Украины 24 августа (1990-е — 2009, редко). Для каждой демонстрации или парада сооружаются временные трибуны, для концертов — сцены, для выставок — павильоны.
Также на Новый 2009 год на площади был построен детский ледовый город (из льда, привезённого из Сибири), на новый 2011 год — детский казачий деревянный городок, в июне 2010 года — детский песочный город (знаменитые сооружения мира и сказочные герои из песка), на Пасху 2011 года — деревянная пасхальная церковь и пасхальные яйца, в июне-июле 2011 — детский цирк «Бим-Бом» и детский театр Карабаса-Барабаса.
Все временные сооружения существуют недолго — от нескольких часов (сцены) до нескольких месяцев (зимние детские городки).
Памятники
- Памятник В. Н. Каразину, основателю Харьковского университета, отлит по проекту скульптора И. И. Андриолетти и академика архитектуры А. Н. Бекетова, открыт летом 1907 года на Сумской на границе Университетского сада. В феврале 1934 года, в связи со строительством на том же месте памятника Шевченко, Каразина перенесли на Университетскую улицу, напротив тогдашнего здания Харьковского университета (сейчас УЗПИ); в 1958 году он установлен слева от нынешнего здания университета в саду Шевченко (физическая сторона); в 2004 году перенесён к центральному входу в университет.
На памятнике выбита надпись:«Главным предметом учреждения университета было у меня благосостояние милой моей страны и полуденнаго края России». В. Н. Каразин.
- † Крест по случаю 215-летия Харьковской епархии — в центре площади. Высота 3,5 м, ширина 1,5 м. Сооружён и установлен 4 октября 2014 года на месте снесённого памятника Ленину.
- † Памятник В. И. Ленину — в центре площади. Общая высота 20,2 м, высота скульптуры 8,5 м, проект скульпторов М. К. Вронского и А. П. Олейника, открыт в 1963 году. Был снесён активистами 28 сентября 2014 года при большом скоплении людей. Тогда же губернатором Харьковской области издано распоряжение о демонтаже памятника на основе Закона Украины.
- Бюст губернатору Ефиму Щербинину — перед зданием на Сумской, 64 (ЦК КП(б)У, затем обком партии, ныне обладминистрация). Открыт в 2004 году.
- Памятник студбатовцам-студентам ХГУ, погибшим в 1941 году — между университетом и Госпромом. Открыт в 2001 году.
- Памятники Д. И. Багалею и А. М. Ляпунову у входа в северный корпус Харьковского национального университета им. В. Н. Каразина (бывшая ВИРТА). Открыты 17 ноября 2010 года[11].
- Памятники трём нобелевским лауреатам: Ильи Мечникову, Льву Ландау и Саймону Кузнецу. Открыты 23 апреля 2016 года у входа в главный корпус Харьковского национального университета им. В. Н. Каразина.
- † Памятник И. В. Сталину — в центре площади. Был открыт в 1944 году демонтирован и разрушен в 1960 году после XX съезда КПСС.
Площадь в литературе и искусстве
- «…самая широкая и самая большая из всех площадей Европы» — Олесь Гончар.
- «Огромная, залитая солнцем площадь Дзержинского широко, вольно стелется перед ними, и где-то на другом конце её виднеется гранитное здание, которое раньше занимал ЦК». — Олесь Гончар.
- «Гигантская площадь в окружении чуждой мне архитектуры, долженствующая восхищать своим размахом, пугает». — Ярослав Голованов.
- «Видел знаменитый Дом госпромышленности на площади Дзержинского; как говорили харьковчане, самой большой площади в мире, — одиннадцать га». — Анатолий Рыбаков.
Символы города
Исторические факты
- Площадь Свободы в пять раз больше Красной площади в Москве.
- До августа 1932 года по левой стороне площади, если смотреть от Сумской, ходили трамваи марок 5, 12, 17, 20 от спуска Пассионарии прямо на Иванова с поворотом по улице Дзержинского до Петровского, где выходили на ликвидированную в 1999 году линию. Затем трамвайные пути были перенесены за Госпром, на полукруг проспекта «Правды» и ул. Тринклера, где и остаются по сей день.
- В августе 1944 года на площади проводилась большая выставка военной техники; в начале 1950-х, летом — мирной техники, выпускаемой харьковскими предприятиями.
- До 1992 года на площади проходила церемония выпуска офицеров Харьковского гвардейского Высшего танкового командного училища им. Верховного Совета УССР. В 1991 году на выпуске присутствовал Председатель Верховного Совета УССР, в последующем первый президент Украины Леонид Кравчук. Активистами Движения «Рух» была предпринята попытка сорвать выступление Кравчука и выпуск офицеров, но силами курсантов танкового училища и милиции демонстранты были разогнаны[13].
- Концерт на площади с наибольшим количеством зрителей (по разным оценкам, от 150 до «более чем 350 тысяч», хотя перед сценой всего 65 тыс. м2) прошёл вечером 12 сентября 2008. Выступала британская группа «Queen + Paul Rodgers», сыгравшая 30 композиций. Гитарист Брайан Мэй заявил, что впервые «Квин» собрал столько людей на концерт[14] и написал в тот же день в своём блоге: «В это трудно поверить… Более четверти миллиона прекрасных жителей Харькова собрались на площади Свободы и зажгли! Они скандировали, смеялись, кричали и плакали… Это была встреча, которую трудно себе представить. Мы были вдохновлены, потрясены и даже порой слишком эмоциональны…»[15] Вход на площадь был бесплатным, музыканты не получили гонорар за выступление — принимающая сторона только оплатила расходы на проведение концерта и пребывание[16][17].
- 8 мая 2011 года в 9 часов на площади состоялась массовая православная Литургия, впервые за историю города проводимая Патриархом Московским и Всея Руси. Службу провёл Патриарх Кирилл[18].
- В презентованном 4 ноября 2010 года Украиной видеоролике «Включи Украину», который транслировался в конце 2010 — начале 2011 на ведущих европейских телеканалах в рамках промокампании Украины к чемпионату Европы по футболу 2012 года (Евро-2012), с харьковской площади Свободы стёрли памятник Ленину. Остался только фундамент памятника (нижние ступени из полированного гранита) и клумба вокруг него[19].
- 1 июня 2011 года, в День защиты детей, на площади прошёл конкурс по одновременному выдуванию тысячами детей мыльных пузырей.
См. также
- Дзержинский, Феликс Эдмундович
- Площади Свободы в других городах мира
- Госпром
- Харьковский университет
Фотографии
- [streets-kharkiv.info/fotografii-ploshchadi-svobody-v-kharkove Фотографии площади Свободы разных лет]
- [www.mediaport.info/fotobank/galery.php?theme=27&collapsed=10&galery_id=107&lang=rus Ю. Артюх. Фотографии площади днём и ночью]
- [maps.google.com/maps?sll=50.430502,36.427402&sspn=0.049645,0.1157&t=k&om=0&output=embed&ll=50.004277,36.234444&spn=0.003131,0.005043&z=17 Прямоугольная часть площади, обком, гостиница «Харьков», Промстройпроект и Дворец пионеров со спутника]
- [maps.google.com/maps?sll=50.430502,36.427402&sspn=0.049645,0.1157&t=k&om=0&output=embed&ll=50.005615,36.229284&spn=0.003131,0.007231 Круглая часть площади со спутника]
Напишите отзыв о статье "Площадь Свободы (Харьков)"
Примечания
- ↑ Официальный адрес Харьковского университета в документах приемной комиссии Площа Свободи, 4
- ↑ Площа Свободи. План-схема Харькова. Центральная часть. АО «Спаэро Плюс», 2009
- ↑ 1 2 [kharkov.kp.ua/kharkov/200931-ydeolohycheskye-nazvanyia-y-pamiatnyky-v-kharkove-budut-zhyt-dolho Идеологические названия и памятники в Харькове будут жить долго — KP.UA]
- ↑ Атлас Харківської області. — Київ : ГУГК України, 1993. — 46 с.
- ↑ Харьков: Архитектура, памятники, новостройки: Путеводитель. Сост. А. Лейбфрейд, В. Реусов, А. Тиц. — Х.: Прапор, 1987.
- ↑ В. Иващенко. Харьковщина. Четыре удивительных маршрута: Путеводитель. — Харьков: Золотые страницы, 2007. — 168 с. — 2 500 экз. — ISBN 978-966-400-022-9.
- ↑ [www.kharkov.ua/culture/2b.html Харьков. История и архитектура. Улицы и площади города.] // Kharkov.ua
- ↑ Атлас Харківської області. — Київ: ГУГК України, 1993. — 46 с.
- ↑ [wikimapia.org/114604/ru/Дом-Проектов Современный Дом проектов на карте]
- ↑ [www.premier-hotels.com.ua/ru/hotels/kharkiv_palace название]
- ↑ [molodregions.org.ua/pamjatniki-uchenym-d-bagaleju-i-a-ljapunovu-otkryli-v-xarkove Памятники ученым Д. Багалею и А. Ляпунову открыли в Харькове] // molodregions.org.ua
- ↑ Перечень объектов, относящихся к городской символике
- Утверждён решением Исполнительного комитета Харьковского городского Совета № 384 от 12 апреля 2000 года.
- 1. Беседка с Сквере Победы Зеркальная струя (Сумская, 34).
- 2. Благовещенский собор (ул. К. Маркса, 1).
- 3. Общий вид Площади Конституции.
- 4. Здание горсовета (пл. Конституции, 7).
- 5. Успенский собор (ул. Квитки-Основьяненко, 2).
- 6. Общий вид Площади Свободы.
- 7. Госпром (пл. Свободы, 5).
- 8. Памятник Т. Г. Шевченко (ул. Сумская, 35).
- 9. Железнодорожный вокзал Харьков-Пассажирский (Привокзальная площадь).
- 10. Покровский собор (ул. Университетская, 8).
- 11. Киноконцертный зал «Украина» (ул. Сумская, 35).
- 12. Здание ХАТОБа (ул. Сумская, 25).
- ↑ [ua-travelling.com/ru/article/freedom-square-kharkov Площадь Свободы в Харькове]
- ↑ Газета «Время» № 167, 15 сентября 2008, стр.1
- ↑ «Ход „Королевы“». Газета «15 минут», харьковский выпуск, 15.09.2008, стр. 12
- ↑ [www.queenonline.com/qpr/news/676 Qeenonline.com Life must go on! Queen + Paul Rodgers Support the Call With ANTIAIDS Concert In Kharkov Freedom Square] (англ.)
- ↑ [lenta.ru/news/2008/08/27/queen/ Lenta.ru: Queen дадут благотворительный концерт в Харькове]
- ↑ [www.eparchia.kharkov.ua/readnews/388 Харьковская епархия Украинской Православной Церкви. Божественная литургия на Площади Свободы]
- ↑ [ru.tsn.ua/ukrayina/radi-evro-2012-s-centralnoy-ploschadi-harkova-ubrali-lenina-video.html «Ради Евро-2012 с центральной площади Харькова убрали Ленина.»] Харьков, ТСН.ua, 9 февраля 2011, 14:31
Источники
|
Портал «Архитектура» |
|---|---|
|
Портал «СССР» |
- В. Эстрович и др. [www.kharkov.ua/culture/2b.html Площадь им. Дзержинского]
- Э.Звоницкий, А.Лейбфрейд. Госпром. — Москва: Стройиздат, 1992. — 80 с. — 3000 экз. — ISBN 5-274-0861-0.
- Касьянов А. М. — Харьков. Архитектурно-исторический очерк. — К.: Издательство Академии архитектуры Украинской ССР, 1955.
Ссылки
- Овидий Горчаков. [militera.lib.ru/prose/russian/gorchakov2/02.html «Оккупация Харькова и минная война»]
Отрывок, характеризующий Площадь Свободы (Харьков)
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.
Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.
Как ни лестно было французам обвинять зверство Растопчина и русским обвинять злодея Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеба соли и ключей французам, а выехали из нее.
Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2 го сентября достигло квартала, в котором жил теперь Пьер, только к вечеру.
Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. Всем существом его овладела одна неотвязная мысль. Он сам не знал, как и когда, но мысль эта овладела им теперь так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего; и все, что он видел и слышал, происходило перед ним как во сне.
Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.
Когда, купив кафтан (с целью только участвовать в народной защите Москвы), Пьер встретил Ростовых и Наташа сказала ему: «Вы остаетесь? Ах, как это хорошо!» – в голове его мелькнула мысль, что действительно хорошо бы было, даже ежели бы и взяли Москву, ему остаться в ней и исполнить то, что ему предопределено.
На другой день он, с одною мыслию не жалеть себя и не отставать ни в чем от них, ходил с народом за Трехгорную заставу. Но когда он вернулся домой, убедившись, что Москву защищать не будут, он вдруг почувствовал, что то, что ему прежде представлялось только возможностью, теперь сделалось необходимостью и неизбежностью. Он должен был, скрывая свое имя, остаться в Москве, встретить Наполеона и убить его с тем, чтобы или погибнуть, или прекратить несчастье всей Европы, происходившее, по мнению Пьера, от одного Наполеона.
Пьер знал все подробности покушении немецкого студента на жизнь Бонапарта в Вене в 1809 м году и знал то, что студент этот был расстрелян. И та опасность, которой он подвергал свою жизнь при исполнении своего намерения, еще сильнее возбуждала его.
Два одинаково сильные чувства неотразимо привлекали Пьера к его намерению. Первое было чувство потребности жертвы и страдания при сознании общего несчастия, то чувство, вследствие которого он 25 го поехал в Можайск и заехал в самый пыл сражения, теперь убежал из своего дома и, вместо привычной роскоши и удобств жизни, спал, не раздеваясь, на жестком диване и ел одну пищу с Герасимом; другое – было то неопределенное, исключительно русское чувство презрения ко всему условному, искусственному, человеческому, ко всему тому, что считается большинством людей высшим благом мира. В первый раз Пьер испытал это странное и обаятельное чувство в Слободском дворце, когда он вдруг почувствовал, что и богатство, и власть, и жизнь, все, что с таким старанием устроивают и берегут люди, – все это ежели и стоит чего нибудь, то только по тому наслаждению, с которым все это можно бросить.
Это было то чувство, вследствие которого охотник рекрут пропивает последнюю копейку, запивший человек перебивает зеркала и стекла без всякой видимой причины и зная, что это будет стоить ему его последних денег; то чувство, вследствие которого человек, совершая (в пошлом смысле) безумные дела, как бы пробует свою личную власть и силу, заявляя присутствие высшего, стоящего вне человеческих условий, суда над жизнью.
С самого того дня, как Пьер в первый раз испытал это чувство в Слободском дворце, он непрестанно находился под его влиянием, но теперь только нашел ему полное удовлетворение. Кроме того, в настоящую минуту Пьера поддерживало в его намерении и лишало возможности отречься от него то, что уже было им сделано на этом пути. И его бегство из дома, и его кафтан, и пистолет, и его заявление Ростовым, что он остается в Москве, – все потеряло бы не только смысл, но все это было бы презренно и смешно (к чему Пьер был чувствителен), ежели бы он после всего этого, так же как и другие, уехал из Москвы.
Физическое состояние Пьера, как и всегда это бывает, совпадало с нравственным. Непривычная грубая пища, водка, которую он пил эти дни, отсутствие вина и сигар, грязное, неперемененное белье, наполовину бессонные две ночи, проведенные на коротком диване без постели, – все это поддерживало Пьера в состоянии раздражения, близком к помешательству.
Был уже второй час после полудня. Французы уже вступили в Москву. Пьер знал это, но, вместо того чтобы действовать, он думал только о своем предприятии, перебирая все его малейшие будущие подробности. Пьер в своих мечтаниях не представлял себе живо ни самого процесса нанесения удара, ни смерти Наполеона, но с необыкновенною яркостью и с грустным наслаждением представлял себе свою погибель и свое геройское мужество.
«Да, один за всех, я должен совершить или погибнуть! – думал он. – Да, я подойду… и потом вдруг… Пистолетом или кинжалом? – думал Пьер. – Впрочем, все равно. Не я, а рука провидения казнит тебя, скажу я (думал Пьер слова, которые он произнесет, убивая Наполеона). Ну что ж, берите, казните меня», – говорил дальше сам себе Пьер, с грустным, но твердым выражением на лице, опуская голову.
В то время как Пьер, стоя посередине комнаты, рассуждал с собой таким образом, дверь кабинета отворилась, и на пороге показалась совершенно изменившаяся фигура всегда прежде робкого Макара Алексеевича. Халат его был распахнут. Лицо было красно и безобразно. Он, очевидно, был пьян. Увидав Пьера, он смутился в первую минуту, но, заметив смущение и на лице Пьера, тотчас ободрился и шатающимися тонкими ногами вышел на середину комнаты.
– Они оробели, – сказал он хриплым, доверчивым голосом. – Я говорю: не сдамся, я говорю… так ли, господин? – Он задумался и вдруг, увидав пистолет на столе, неожиданно быстро схватил его и выбежал в коридор.
Герасим и дворник, шедшие следом за Макар Алексеичем, остановили его в сенях и стали отнимать пистолет. Пьер, выйдя в коридор, с жалостью и отвращением смотрел на этого полусумасшедшего старика. Макар Алексеич, морщась от усилий, удерживал пистолет и кричал хриплый голосом, видимо, себе воображая что то торжественное.
– К оружию! На абордаж! Врешь, не отнимешь! – кричал он.
– Будет, пожалуйста, будет. Сделайте милость, пожалуйста, оставьте. Ну, пожалуйста, барин… – говорил Герасим, осторожно за локти стараясь поворотить Макар Алексеича к двери.
– Ты кто? Бонапарт!.. – кричал Макар Алексеич.
– Это нехорошо, сударь. Вы пожалуйте в комнаты, вы отдохните. Пожалуйте пистолетик.
– Прочь, раб презренный! Не прикасайся! Видел? – кричал Макар Алексеич, потрясая пистолетом. – На абордаж!
– Берись, – шепнул Герасим дворнику.
Макара Алексеича схватили за руки и потащили к двери.
Сени наполнились безобразными звуками возни и пьяными хрипящими звуками запыхавшегося голоса.
Вдруг новый, пронзительный женский крик раздался от крыльца, и кухарка вбежала в сени.
– Они! Батюшки родимые!.. Ей богу, они. Четверо, конные!.. – кричала она.
Герасим и дворник выпустили из рук Макар Алексеича, и в затихшем коридоре ясно послышался стук нескольких рук во входную дверь.
Пьер, решивший сам с собою, что ему до исполнения своего намерения не надо было открывать ни своего звания, ни знания французского языка, стоял в полураскрытых дверях коридора, намереваясь тотчас же скрыться, как скоро войдут французы. Но французы вошли, и Пьер все не отходил от двери: непреодолимое любопытство удерживало его.
Их было двое. Один – офицер, высокий, бравый и красивый мужчина, другой – очевидно, солдат или денщик, приземистый, худой загорелый человек с ввалившимися щеками и тупым выражением лица. Офицер, опираясь на палку и прихрамывая, шел впереди. Сделав несколько шагов, офицер, как бы решив сам с собою, что квартира эта хороша, остановился, обернулся назад к стоявшим в дверях солдатам и громким начальническим голосом крикнул им, чтобы они вводили лошадей. Окончив это дело, офицер молодецким жестом, высоко подняв локоть руки, расправил усы и дотронулся рукой до шляпы.
– Bonjour la compagnie! [Почтение всей компании!] – весело проговорил он, улыбаясь и оглядываясь вокруг себя. Никто ничего не отвечал.
– Vous etes le bourgeois? [Вы хозяин?] – обратился офицер к Герасиму.
Герасим испуганно вопросительно смотрел на офицера.
– Quartire, quartire, logement, – сказал офицер, сверху вниз, с снисходительной и добродушной улыбкой глядя на маленького человека. – Les Francais sont de bons enfants. Que diable! Voyons! Ne nous fachons pas, mon vieux, [Квартир, квартир… Французы добрые ребята. Черт возьми, не будем ссориться, дедушка.] – прибавил он, трепля по плечу испуганного и молчаливого Герасима.
– A ca! Dites donc, on ne parle donc pas francais dans cette boutique? [Что ж, неужели и тут никто не говорит по французски?] – прибавил он, оглядываясь кругом и встречаясь глазами с Пьером. Пьер отстранился от двери.
