Площадь Тяньаньмэнь

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Координаты: 39°54′15″ с. ш. 116°23′30″ в. д. / 39.90417° с. ш. 116.39167° в. д. / 39.90417; 116.39167 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=39.90417&mlon=116.39167&zoom=14 (O)] (Я) Пло́щадь Тяньаньмэ́нь (кит. трад. 天安門廣場, упр. 天安门广场, пиньинь: Tiān'ānmén Guǎngchǎng, палл.: Тяньаньмэнь гуанчан) — до XX века крупнейшая в мире[1] площадь, расположена в центре Пекина — столицы Китайской Народной Республики. Названа в честь ворот Тяньаньмэнь (дословно «врата небесного спокойствия»), которые находятся к северу от площади и отделяют её от Запретного города.

На площади находятся Памятник народным героям и Мавзолей Мао Цзэдуна.

К площади размером 440 тыс. кв. м. (880 х 500 метров) примыкают здание китайского парламента — Дом народных собраний и ультрасовременный Большой национальный оперный театр.



События

Площадь Тяньаньмэнь традиционно считается символическим сердцем китайской нации. За пределами Китая площадь приобрела печальную известность в связи с расстрелом студентов в июне 1989 года. Однако это не первое подобное происшествие на площади Тяньаньмэнь. Так, стихийные выступления 4—5 апреля 1976 года по поводу кончины одного из лидеров КПК Чжоу Эньлая также были разогнаны властями.

Именно на площади Тяньаньмэнь 1 октября 1949 года Мао Цзэдун провозгласил Китайскую Народную Республику.

В январе 2011 года на площади был установлен 8-метровый памятник Конфуцию, однако в ночь на 22 апреля 2011 года по неизвестным причинам статуя была демонтирована[2]. На площади также произошло несколько групповых самосожжений членов секты Фалуньгун. Наибольшую известность получил инцидент 23 января 2001 года.

Напишите отзыв о статье "Площадь Тяньаньмэнь"

Примечания

  1. [www.china.su/dosug/excursions/beijing China.su : Экскурсии : Города Китая : Пекин]
  2. [lenta.ru/news/2011/04/22/confu/ Из центра Пекина убрали восьмиметрового Конфуция]

Ссылки

  • [www.beijingtrip.com/attractions/square.htm Tiananmen Square]


Отрывок, характеризующий Площадь Тяньаньмэнь

Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!