Площадь на горе Герцля

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

</tt> </tt> </tt>

Площадь на горе ГерцляПлощадь на горе Герцля
Площадь на горе Герцля
Иерусалим
Общая информация
РайонГора Герцля
[openstreetmap.ru/#map=18/31.77395/35.18046 на карте OpenStreetMap]
[maps.yandex.ru/130/jerusalem/?mapID=500&slices=1&mapX=3379807&mapY=8347339&descx=3379807&descy=8347339&scale=11&ll=35.179596%2C31.773733&z=18 на карте яндекс]
[tools.wmflabs.org/wp-world/googlmaps-proxy.php?page=https:%2F%2Ftools.wmflabs.org%2Fkmlexport%3Farticle%3DMount_Herzl&output=classic на карте Google]
Координаты: 31°46′25″ с. ш. 35°10′48″ в. д. / 31.7736778° с. ш. 35.1802611° в. д. / 31.7736778; 35.1802611 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=31.7736778&mlon=35.1802611&zoom=12 (O)] (Я)Площадь на горе ГерцляПлощадь на горе ГерцляПлощадь на горе Герцля

Площадь на горе Герцля — церемониальная площадь на горе Герцля в Иерусалиме. Площадь ежегодно используется для церемонии открытия торжеств на День независимости Израиля. В северной части площади находится могила Теодора Герцля, основателя современного политического сионизма. Площадь находится на самом высоком месте горы Герцля, в центре национального кладбища.





История

В 1948 году, вскоре после основания Государства Израиль, временное правительство страны приняло решение о переносе на её территорию праха Теодора Герцля, основателя современного политического сионизма, похороненного в Вене. Местом для перезахоронения был выбран холм А-Шарфа рядом с иерусалимским районом Байт-ва-Ган — самая высокая вершина в еврейской части Иерусалима, для которой не подлежала сомнению её принадлежность евреям. Подобный шаг был политической декларацией, подчёркивающей включение Западного Иерусалима в качестве столицы в границы суверенного Израиля, вопреки резолюции № 181 Генеральной ассамблеи ООН, предусматривавшей международный статус для этого города. Решение о захоронении на вершине холма было двойным отступлением от еврейской религиозной традиции, согласно которой хоронить евреев предписывалось в границах специально для этого отведённых кладбищ, а горные вершины как правило (за исключением Храмовой горы и Синая) считались местом отправления языческих культов. Однако место было выбрано с таким расчётом, чтобы новую могилу Герцля было символически видно из любого места в Израиле и сам он мог бы с высоты «обозревать» страну, созданную как воплощение его мечты[1].

Перезахоронение отца политического сионизма на вершине холма, получившего в его честь новое имя — гора Герцля, — состоялось 17 августа 1949 года. По имеющимся оценкам, в церемонии участвовало до четверти миллиона человек. В последующие недели новая могила Герцля стала местом паломничества и посещения туристами, а также государственных и общественных церемоний (сюда был принесен в дни Хануки «факел героизма», а в 1950 году в День независимости зажжён «костёр независимости»)[2].

Первоначальные планы благоустройства территории вокруг могилы Герцля предусматривали высадку на вершине холма рощи из «кедров Герцля» — деревьев, родственных тому, которое было им посажено во время визита в Палестину в 1898 году. Однако уже в конце 1949 года началась разработка новых планов — как мавзолея над могилой Герцля, так и окружающей его плоской вершины и военного кладбища, запланированного на северном склоне холма. После перезахоронения праха Герцля был объявлен публичный национальный конкурс на лучший дизайн территории. Среди конкурсных работ преобладали художественные реализации сионистской идеологии того периода — «завоевания земли» и «оживления пустыни»; к этой же категории относилась и победившая работа, предложенная иерусалимским архитектором Йосефом Кларвейном[en][3].

Проект Кларвейна отличался простотой и ясностью. Согласно его плану предполагалось накрыть могилу Герцля простым бетонным куполом высотой 6 м и диаметром 30 м, опирающимся на 44 колонны (по числу лет Герцля). При могиле планировалась площадь для церемоний и система дорожек и лестниц для доступа к ней. План был принят с поправками, внесёнными судейским жюри[4].

Первый этап строительных работ начался в конце 1952 года. На этом этапе было осуществлено строительство террас, стены и парка вокруг могилы Герцля. К 50-й годовщине смерти Герцля основные работы по строительству церемониальной площадки были завершены[5]. Позже, в 1958 году, благоустройство горы Герцля было продолжено. В рамках нового этапа работ площадь у могилы Герцля была выложена каменными плитами, что соответствовало первоначальному проекту Кларвейна, предполагавшему «монументальное» мощение ввиду массового использования этого участка для церемоний и парадов. Однако на этом этапе в план Кларвейна были внесены значительные изменения, связанные со строительством музея Герцля в рамках ансамбля (первоначально такое здание в проекте отсутствовало). Доработка проекта была поручена тель-авивскому ландшафтному архитектору Йосефу Сегалу, который перестроил комплекс, проделав проходы в стенах и разбив парки в соответствии со сложившейся схемой посещения горы Герцля высокими гостями. В итоге из всего первоначального проекта Кларвейна были воплощены только сама площадь у могилы Герцля и прилегающие террасы. Купол над могилой Герцля не был возведён, в 1960 году вместо него было установлено простое надгробие из цельной плиты чёрного гранита с фамилией покойного[6]. Рядом с могилой Герцля, на краю площади, построен открытый павильон, служащий для проведения лекций. С южной стороны площади расположен Сад наций, в котором высаживают деревья лидеры государств, посещающие с визитом Израиль[7].

Современный статус

На площади на горе Герцля ежегодно проходят государственные мероприятия, посвящённые окончанию Дня памяти и началу торжеств в честь Дня независимости Израиля[7]. Частью церемонии на горе Герцля традиционно (с 1970-х годов) является демонстрация строевой подготовки служащими Армии обороны Израиля[8]. 18 апреля 2012 года во время репетиций церемонии Дня независимости на площади на горе Герцля рухнула часть осветительного комплекса. В результате погибла младший лейтенант медицинской службы Гила Бецалели, а ещё семь военнослужащих получили ранения. Бецалели была похоронена на военном кладбище, также расположенном на горе Герцля[9].

Галерея

Напишите отзыв о статье "Площадь на горе Герцля"

Примечания

  1. Наор-Верник и Бар, 2012, с. 109-112.
  2. Наор-Верник и Бар, 2012, с. 113-115.
  3. Наор-Верник и Бар, 2012, с. 116-122.
  4. Наор-Верник и Бар, 2012, с. 122.
  5. Наор-Верник и Бар, 2012, с. 124-125.
  6. Наор-Верник и Бар, 2012, с. 129-134.
  7. 1 2 [www.wzo.org.il/index.php?dir=site&page=pages&op=item&cs=3284 Гора Герцля как уникальный центр памяти о лидерах сионизма и его традициях] (иврит). Всемирная сионистская организация. Проверено 12 декабря 2015.
  8. Ophir Yarden. [books.google.ca/books?id=vUHe44nZW1UC&lpg=PP1&pg=PA343#v=onepage&q&f=false The sanctity of Mount Herzl and Independence Day in Israel's civil religion] // Sanctity of Time and Space in Tradition and Modernity / Alberdina Houtman, M. J. H. M. Poorthuis, Joshua J. Schwartz (Eds.). — Brill, 1998. — P. 343. — ISBN 90-04-11233-2.</span>
  9. Омри Менив. [www.nrg.co.il/online/1/ART2/359/165.html Погибшая на горе Герцля: младший лейтенант Гила Бецалели из Мевасерет-Цион] (иврит). NRG (18 апреля 2012). Проверено 12 декабря 2015.
  10. </ol>

Литература

  • Наор-Верник, М., Бар, Д. Конкурс на план могилы Герцля и дизайн горы Герцля, 1949-1960 : [иврит] = התחרות לתכנון קבר הרצל ועיצוב הר הרצל, 1949-1960 // Катедра. — 2012. — № 144. — С. 107-136.</span>

Ссылки

  • [www.israelnationalnews.com/News/Tag.aspx/15685 the Mount Herzl tragedy] in the israelnationalnews website

Отрывок, характеризующий Площадь на горе Герцля

– Как же, я прислал приказ. Ну, я вам не хочу мешать, – прибавил он и хотел пройти в гостиную.
Наташа остановила его.
– Граф, что это, дурно, что я пою? – сказала она, покраснев, но, не спуская глаз, вопросительно глядя на Пьера.
– Нет… Отчего же? Напротив… Но отчего вы меня спрашиваете?
– Я сама не знаю, – быстро отвечала Наташа, – но я ничего бы не хотела сделать, что бы вам не нравилось. Я вам верю во всем. Вы не знаете, как вы для меля важны и как вы много для меня сделали!.. – Она говорила быстро и не замечая того, как Пьер покраснел при этих словах. – Я видела в том же приказе он, Болконский (быстро, шепотом проговорила она это слово), он в России и опять служит. Как вы думаете, – сказала она быстро, видимо, торопясь говорить, потому что она боялась за свои силы, – простит он меня когда нибудь? Не будет он иметь против меня злого чувства? Как вы думаете? Как вы думаете?
– Я думаю… – сказал Пьер. – Ему нечего прощать… Ежели бы я был на его месте… – По связи воспоминаний, Пьер мгновенно перенесся воображением к тому времени, когда он, утешая ее, сказал ей, что ежели бы он был не он, а лучший человек в мире и свободен, то он на коленях просил бы ее руки, и то же чувство жалости, нежности, любви охватило его, и те же слова были у него на устах. Но она не дала ему времени сказать их.
– Да вы – вы, – сказала она, с восторгом произнося это слово вы, – другое дело. Добрее, великодушнее, лучше вас я не знаю человека, и не может быть. Ежели бы вас не было тогда, да и теперь, я не знаю, что бы было со мною, потому что… – Слезы вдруг полились ей в глаза; она повернулась, подняла ноты к глазам, запела и пошла опять ходить по зале.
В это же время из гостиной выбежал Петя.
Петя был теперь красивый, румяный пятнадцатилетний мальчик с толстыми, красными губами, похожий на Наташу. Он готовился в университет, но в последнее время, с товарищем своим Оболенским, тайно решил, что пойдет в гусары.
Петя выскочил к своему тезке, чтобы переговорить о деле.
Он просил его узнать, примут ли его в гусары.
Пьер шел по гостиной, не слушая Петю.
Петя дернул его за руку, чтоб обратить на себя его вниманье.
– Ну что мое дело, Петр Кирилыч. Ради бога! Одна надежда на вас, – говорил Петя.
– Ах да, твое дело. В гусары то? Скажу, скажу. Нынче скажу все.
– Ну что, mon cher, ну что, достали манифест? – спросил старый граф. – А графинюшка была у обедни у Разумовских, молитву новую слышала. Очень хорошая, говорит.
– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…