Плутовской роман
Плутовско́й, или пикаре́скный рома́н (исп. novela picaresca) — ранний этап развития европейского романа. Этот жанр сложился в Испании золотого века и в своей классической форме просуществовал до конца XVIII века. Содержание пикарески — похождения «пикаро», то есть плута, жулика, авантюриста. Как правило, это выходец из низов, но иногда в роли пикаро выступали и обедневшие, деклассированные дворяне.
Характеристики
Плутовской роман строится как хронологическое изложение отдельных эпизодов из жизни пикаро, без внятного композиционного рисунка. Повествование, как правило, ведёт сам пикаро, благодаря чему читатель переносится на место мошенника и невольно проникается к нему симпатией. Пикаро зачастую оправдывает свои нечестные поступки необходимостью выживать в жестоком и равнодушном мире. Жертвами его проделок становятся добропорядочные обыватели, чиновники, криминальные элементы, а также такие же плуты, как и он сам.
Эволюция
Зёрна плутовского романа содержали уже знаменитые античные романы — «Сатирикон» Петрония и «Золотой осёл» Апулея. Отдельные черты пикарески можно отыскать во многих произведениях средневековой литературы, созданных как в Европе («Декамерон»), так и на Востоке («Веталапанчавиншати», «Путешествие на Запад»).
В своей классической форме плутовской роман возник как противоположность роману рыцарскому. Похождения пикаро — это сниженное отражение странствий идеализированных рыцарей средневековья[1]. Пикаро — это рыцарь без морали и принципов, перенесённый из сказочной атмосферы в повседневный быт[1]. Он втайне презирает принятые в обществе правила поведения и социальные ритуалы[1]. Высмеивая все пережитки средневековья, всё манерное и искусственное, пикареска подготавливала почву для реалистической прозы[2].
За первый несомненный образец жанра принимают испанскую повесть «Ласарильо с Тормеса», которая вышла в свет в Бургосе в 1554 году. В ней описывается служба мальчишки-бедняка у семи господ, за лицемерными масками каждого из которых кроются разнообразные пороки. Широкая популярность «Ласарильо» породила череду испанских произведений в жанре пикарески: 
- «Жизнеописание плута Гусмана де Альфараче» Матео Алемана (1599) — эталон жанра, породивший моду на воспроизведение литературой неприкрашенной действительности (прото-реализм)[1];
- «Хитрая Хустина» предположительно доминиканского монаха Андреса Переса де Леона (1605), где описание плутовских проделок героини (в значительной степени навеянное Гусманом) соединено с нравоучениями от автора;
- «Жизнь великого скупердяя» Франсиско де Кеведо (1627);
- «Маркос из Обрегона» Висенте Эспинеля (1618)
- «Хромой бес» Луиса Велеса де Гевары (1641)
Первый плутовской роман на английском языке — «Злосчастный путешественник» Томаса Нэша — вышел в свет в 1594 году[1]. Французам вкус к пикареске привил Шарль Сорель, автор романа «Правдивое комическое жизнеописание Франсиона» (1623). В 1668 году появился самый знаменитый из немецких плутовских романов — «Симплициссимус».
На русском языке к жанру плутовского романа могут быть отнесены «Пригожая повариха, или Похождения развратной женщины» М. Д. Чулкова, «Российский Жилблаз» В. Т. Нарежного, «Иван Выжигин» Ф. В. Булгарина, а из произведений допетровского времени к пикарескной традиции примыкает «Повесть о Фроле Скобееве»[2].
Закат жанра
Поздние образцы жанра, за исключением основанного на переработке испанских образцов «Жиль Бласа» француза Лесажа (1715-35), редко достигают художественных высот «Гусмана из Альфараче» и «Великого скупердяя»[1]. В XVIII веке пикарескная фабула как средство удержания читательского интереса использовалась в романах самой разной жанровой окраски. Например, в романе «Фанни Хилл» (1748) Джона Клеланда плутовской элемент скрещён с эротико-порнографическим, в «Кандиде» Вольтера (1758) — с жанром философско-нравоучительной повести. Пикарескные сюжеты широко использовали английские классики — Д. Дефо («Молл Фландерс»), Г. Филдинг («Том Джонс»), У. М. Теккерей («Ярмарка тщеславия») Т. Смолетт, Ч. Диккенс и др. В XIX веке плутовской роман мутирует в роман приключенческий[2].
Влияние
Авторы лучших плутовских романов широкими, сочными мазками набросали полную живых деталей картину жизни XVI—XVIII веков. По страницам их книг проходят представители самых разных социальных слоёв и профессий. Своими проделками пройдохи высмеивают застывшие ритуалы и местные обычаи. Сатирический заряд плутовского романа, присущая ему способность вскрывать общественные пороки и ханжество привлекали писателей даже в период модернизма[1]. Как опыты иронического переосмысления жанра литературоведами расцениваются «Приключения Гекльберри Финна» Марка Твена[1], «Признания авантюриста Феликса Круля» Томаса Манна[1], «Похождения бравого солдата Швейка» Я. Гашека[4], «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова[5]. Влияние пикарески ощутимо далеко за пределами жанра, — например, в таких незаурядных произведениях, как «Дон Кихот» и «Похождения Чичикова»[1].
Напишите отзыв о статье "Плутовской роман"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 [www.britannica.com/EBchecked/topic/459267/picaresque-novel Статья о плутовском романе] в Британской энциклопедии
- ↑ 1 2 3 [svr-lit.niv.ru/svr-lit/articles/veselovskij-plutovskoj-roman.htm Статья] Ю. А. Веселовского в ЭСБЕ
- ↑ Anne K. Kaler. The Picara: From Hera to Fantasy Heroine. University of Wisconsin Press, 1991. Page 39.
- ↑ Parrott, Cecil. Jaroslav Haŝek: A Study of Švejk and the Short Stories. Cambridge University Press, 2010. Page 147.
- ↑ Миленко В. Д. [archive.is/20120728205828/vika-milenko.narod.ru/stati/avtoreferat/ Пикареска в русской прозе 20-30-х годов XX века: генезис, проблематика, поэтика] // Автореферат … канд. филолог. наук. — Симферополь, 2007.
Литература
- Н. И. Стороженко. Генезис реального романа // «Северный вестник», 1891. (Русский перевод «Ласарильо из Тормеса», появившийся сначала в «Северном вестнике», был издан отдельной книгой в Санкт-Петербурге в 1897 году).
- Пинский Л. Е. «Гусман де Альфараче» и поэтика плутовского романа // Пинский Л. Е. Ренессанс. Барокко. Просвещение: Статьи. Лекции. — М.: Рос. гос. гуманит. ун-т, 2002. (ISBN 5-7281-0305-7)
- Пискунова С. Исповеди и проповеди испанских плутов // Испанский плутовской роман: пер. с исп. — М.: Эксмо, 2008. — С. 7−34. (ISBN 978-5-699-26726-2)
Отрывок, характеризующий Плутовской роман
Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]
Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
– Ты куда?.. Вы куда?.. – крикнул он на трех пехотных солдат, которые, без ружей, подобрав полы шинелей, проскользнули мимо него в ряды. – Стой, канальи!
– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
