Плучек, Валентин Николаевич

Валентин Плучек
Имя при рождении:	Валентин Николаевич Плучек
Дата рождения:	22 августа (4 сентября) 1909(1909-09-04)
Место рождения:	Москва, Российская империя
Дата смерти:	17 августа 2002(2002-08-17) (92 года)
Место смерти:	Москва, Российская Федерация
Профессия:	актёр, театральный режиссёр
Гражданство:	Российская империя Российская империя → СССР СССР → Россия Россия
Театр:	Московский театр Сатиры
Награды:
IMDb:	ID 0687523

Валенти́н Никола́евич Плу́чек (22 августа (4 сентября) 1909, Москва — 17 августа 2002, там же) — советский и российский театральный режиссёр и актёр. Главный режиссёр Московского академического театра сатиры (1957—2002). Народный артист СССР (1974).

Биография

Валентин Плучек родился в Москве, в еврейской семье. Его двоюродный брат, выдающийся театральный режиссёр Питер Брук, родился в Лондоне, где его отец, уроженец Двинска (ныне Даугавпилса), поселился после Первой мировой войны. Дед Питера Брука и Валентина Плучека был в Двинске крупным архитектором, построил, в частности, городскую ратушу.

В детстве Валентин Плучек не помышлял о театре: он рано потерял отца и, не найдя общего языка с отчимом, фамилию которого носил, подружился с беспризорниками, покинул родительский дом и в конце концов оказался в детском доме.

У Мейерхольда

По свидетельству самого Плучека, в детстве у него отмечали самые разнообразные способности, в том числе и к изобразительному искусству; окончив семь классов средней школы, он поступил во ВХУТЕМАС. Но интересы его не ограничивались живописью: кумирами Валентина Плучека в те годы были Владимир Маяковский и Всеволод Мейерхольд. В 1926 году он поступил на актёрский факультет Государственной театральной экспериментальной мастерской под руководством Вс. Мейерхольда; в 1929 году поступил уже на режиссёрский факультет той же мастерской и тогда же в качестве актёра был принят в труппу Театра им. Мейерхольда (ГосТиМ), где дебютировал в крошечной роли в спектакле «Ревизор» Н. В. Гоголя. Начинающий актёр был замечен публикой и самим автором после исполнения трех эпизодических ролей в «Клопе» В. В. Маяковского (1929); при постановке «Бани» в 1930 году сам Маяковский настоял на том, чтобы Моментальникова играл Плучек.

Поскольку в театре Мейерхольда спектакли мог ставить только сам художественный руководитель, молодые режиссёры, не имея возможности реализоваться, как правило, очень скоро покидали театр, — Валентин Плучек оставался с Мейерхольдом, хотя, по собственному свидетельству, однажды и поссорился с учителем, вплоть до ухода из театра. «Но все равно возвратился к нему по первому же его зову, потому что нигде не мог так безошибочно найти самого себя, как у него в театре».

Тем не менее, продолжая служить в ГосТиМе, в 1932 году Плучек организовал собственный театр — ТРАМ электриков, на основе самодеятельного театрального коллектива, существовавшего при Электрозаводе. В этом театре начинал свою карьеру Зиновий Гердт, учившийся в то время в ФЗУ Электрозавода.

«Арбузовская студия»

В январе 1938 года Театр им. Мейерхольда был закрыт; в 1939-м вместе с драматургом Алексеем Арбузовым Валентин Плучек организовал в Москве театральную студию, так называемую «Арбузовскую студию», куда перешли из ТРАМа электриков Исай Кузнецов и Зиновий Гердт. Среди студийцев были Всеволод Багрицкий, Александр Галич, Максим Греков, Валентина Архангельская, Мария Новикова, Татьяна Рейнова, Софья Милькина. Именно здесь Плучек-режиссёр впервые заставил о себе говорить, поставив перед самой войной (премьера состоялась 5 февраля 1941 года) спектакль «Город на заре» по пьесе, написанной самими студийцами под руководством Арбузова. С началом Великой Отечественной войны студия фактически распалась: многие, не только актёры, но и актрисы, ушли на фронт; часть студии работала в качестве фронтового театра. Сам же Плучек в 1942 году возглавил драматический театр Северного флота в Полярном, где поставил ряд спектаклей, в том числе «Давным-давно» А. Гладкова и «Офицер флота» А. Крона.

В Театре Сатиры

После окончания войны, в 1945 году, Плучек возглавил Московский гастрольный театр. Начавшаяся в 1948 году «борьба с космополитизмом» не обошла стороной и Плучека: в начале 1950 года он был уволен из театра; однако именно это увольнение определило его судьбу на оставшиеся полвека: Николай Петров, возглавлявший в то время Московский театр Сатиры, пригласил безработного режиссёра к себе.

В новом театре Плучек дебютировал в 1950 году спектаклем «Не ваше дело» по пьесе В. Полякова; позже поставил вместе с Н. Петровым спектакли «Пролитая чаша» Ван Ши-фу, «Потерянное письмо» Караджале и «Баню» В. Маяковского. И «Баня» (1953), и последовавшие за ней постановки других пьес В. Маяковского — «Клоп» (1955) и «Мистерия-Буфф» (1957) — стали важным этапом как в творчестве самого Плучека, так и в истории Театра Сатиры.

В 1957 году Плучек был назначен главным режиссёром театра. В том же году состоялась премьера его знаменитого и скандального спектакля «А был ли Иван Иванович?» Назыма Хикмета (в главных ролях Б. Тенин и А. Папанов). Поставленный в 1959 году «Дамоклов меч» Назыма Хикмета стал одним из самых заметных явлений театральной Москвы. Другой свой знаменитый и тоже скандальный спектакль Плучек выпустит в 1966 — «Тёркин на том свете» А. Т. Твардовского с Анатолием Папановым в главной роли (музыка Р. Щедрина).

Валентин Плучек собрал превосходную труппу: ещё со времён Н. Горчакова и Н. Петрова на сцене Театра Сатиры блистали Татьяна Пельтцер, Вера Васильева, Ольга Аросева, Георгий Менглет и Анатолий Папанов; при Плучеке в театр пришли Борис Новиков, Андрей Миронов, Роман Ткачук, Михаил Державин, Александр Ширвиндт и многие другие.

Театр Сатиры при Плучеке был открыт и для поисков молодых режиссёров; одним из самых популярных спектаклей 70-х годов стал «Затюканный апостол» А. Макаёнка, поставленный Евгением Радомысленским, именно здесь состоялся как режиссёр и получил признание Марк Захаров, поставивший «Доходное место» А. Островского, «Темп-1929» по ранним пьесам Н. Погодина, пьесу Б. Брехта «Мамаша Кураж и её дети» и ряд других.

Среди лучших постановок самого Плучека — «Интервенция» Л. Славина, «У времени в плену» А. Штейна, «Ревизор» Н. Гоголя; на протяжении многих лет со сцены театра не сходил искромётный «Женский монастырь» В. Дыховичного и М. Слободского (1964). В 1969 году состоялась премьера спектакля «Женитьба Фигаро» П. Бомарше с А. Мироновым в главной роли; спектакль шёл при полных аншлагах до 1987 года, пока был жив исполнитель главной роли. В 1982 году Плучек поставил «Самоубийцу» Н. Эрдмана, первую версию, с Р. Ткачуком в главной роли. Пьеса, написанная много лет назад, оказалась современной и злободневной, и спектакль очень скоро был запрещён. В 1986 году, с началом перестройки, режиссёр восстановил «Самоубийцу», но это был уже другой спектакль.

В 2002 году режиссёр работал над комедией Карло Гольдони «Слуга двух господ».

Валентин Плучек скончался 17 августа 2002 года на 93-м году жизни. Похоронен в Москве, на Ваганьковском кладбище.

К столетию режиссёра, 15 октября 2009 года, в Москве состоялось открытие постоянной экспозиции в новом филиале Театрального музея им. А. А. Бахрушина — музее-квартире В. Н. Плучека.

Награды и звания

• Заслуженный артист РСФСР (1956)
• Народный артист РСФСР (1964)
• Народный артист СССР (1974)
• Государственная премия РСФСР имени К. С. Станиславского (1977) — за постановку спектакля «Пена» С. В. Михалкова
• Премия имени К. С. Станиславского (1996)
• Орден «За заслуги перед Отечеством» III степени (1999)
• Орден Отечественной войны II степени (1985)
• Орден Трудового Красного Знамени
• Орден Дружбы Народов
• Медаль «За оборону Советского Заполярья»

Творчество

Режиссёрские работы

• «Город на заре» А. Н. Арбузова

Театр Северного флота

• «Давным-давно» А. К. Гладкова
• «Офицер флота» А. А. Крона
• «Белые ночи» Ю. П. Германа
• «Слуга двух господ» К. Гольдони
• «Собака на сене» Лопе де Вега

Московский театр Сатиры

• 1950 — «Не ваше дело» В. Полякова
• 1952 — «Пролитая чаша» Ван Ши-фу (совместно с Н. В. Петровым)
• 1952 — «Потерянное письмо» Й. Л. Караджале (совместно с Н. В. Петровым)
• 1953 — «Страницы минувшего» (включал в себя «Игроки» Н. В. Гоголя и «Завтрак у предводителя» И. С. Тургенева)
• 1953 — «Баня» В. В. Маяковского (совместно с Н. Петровым и С. Юткевичем)
• 1955 — «Клоп» В. В. Маяковского (совместно с С. Юткевичем)
• 1956 — «Жорж де Валера» Ж.-П. Сартра
• 1957 — «Мистерия-Буфф» В. В. Маяковского
• 1957 — «А был ли Иван Иванович?» Назыма Хикмета.
• 1959 — «Обнажённая со скрипкой» Кауарда
• 1959 — «Памятник себе» С. В. Михалкова
• 1959 — «Дамоклов меч» Назыма Хикмета
• 1961 — «Яблоко раздора» М. Бирюкова
• 1962 — «Дом, где разбиваются сердца» Б. Шоу
• 1964 — «Женский монастырь» В. А. Дыховичного и М. А. Слободского
• 1966 — «Теркин на том свете» А. Т. Твардовского
• 1966 — «Дон Жуан, или Любовь к геометрии» М. Фриша
• 1967 — «Интервенция» Л. И. Славина
• 1968 — «Последний парад» А. П. Штейна
• 1969 — «Безумный день, или Женитьба Фигаро» П. Бомарше
• 1970 — «У времени в плену» А. П. Штейна
• 1972 — «Ревизор» Н. В. Гоголя (с А. А. Мироновым и А. Д. Папановым)
• 1972 — «Таблетку под язык» А. Е. Макаёнка
• 1975 — «Ремонт» М. М. Рощина
• 1973 — «Маленькие комедии большого дома» А. М. Арканова и Г. И. Горина
• 1977 — «Бег» М. А. Булгакова
• 1979 — «Мы — нижеподписавшиеся» А. И. Гельмана
• 1980 — «Трёхгрошовая опера» Б. Брехта
• 1980 — «Гнездо глухаря» В. С. Розова
• 1982 — «Самоубийца» Н. Р. Эрдмана (с Р. Ткачуком)
• 1984 — «Вишнёвый сад» А. П. Чехова (на Малой сцене)
• 1985 — «Родненькие мои» А. Смирнова
• 1985 — «Бремя решения» Ф. М. Бурлацкого
• 1989 — «Трибунал» В. Н. Войновича
• 1991 — «Идеальный муж» О. Уайльда
• 1992 — «Горячее сердце» А. Н. Островского
• 1994 — «Укрощение строптивой» У. Шекспира
• 1994 — «Самоубийца» Н. Р. Эрдмана (с М. Зонненштралем)
• 1998 — «Ревизор» Н. В. Гоголя (с В. Гаркалиным и Е. Графкиным)

Ссылки

• Плучек, Валентин Николаевич — статья из Большой советской энциклопедии.
• Плучек Валентин Николаевич (1909—2002) // Кто есть кто в современной культуре : В 2 вып. / Гл. ред. С. М. Семенов, авт. и сост. Н. И. Шадрина, Р. В. Пигарев и др.. — М.: МК-Периодика, 2006—2007. — ISBN 5-93696-007-3, 5-93696-010-2.
• [gctm.ru/branches/mkp/ Музей-квартира В. Н. Плучека]

Отрывок, характеризующий Плучек, Валентин Николаевич

– Не съездить ли, ваше превосходительство? – сказал Несвицкий.
– Да, съездите, пожалуйста, – сказал генерал, повторяя то, что уже раз подробно было приказано, – и скажите гусарам, чтобы они последние перешли и зажгли мост, как я приказывал, да чтобы горючие материалы на мосту еще осмотреть.
– Очень хорошо, – отвечал Несвицкий.
Он кликнул казака с лошадью, велел убрать сумочку и фляжку и легко перекинул свое тяжелое тело на седло.
– Право, заеду к монашенкам, – сказал он офицерам, с улыбкою глядевшим на него, и поехал по вьющейся тропинке под гору.
– Нут ка, куда донесет, капитан, хватите ка! – сказал генерал, обращаясь к артиллеристу. – Позабавьтесь от скуки.
– Прислуга к орудиям! – скомандовал офицер.
И через минуту весело выбежали от костров артиллеристы и зарядили.
– Первое! – послышалась команда.
Бойко отскочил 1 й номер. Металлически, оглушая, зазвенело орудие, и через головы всех наших под горой, свистя, пролетела граната и, далеко не долетев до неприятеля, дымком показала место своего падения и лопнула.
Лица солдат и офицеров повеселели при этом звуке; все поднялись и занялись наблюдениями над видными, как на ладони, движениями внизу наших войск и впереди – движениями приближавшегося неприятеля. Солнце в ту же минуту совсем вышло из за туч, и этот красивый звук одинокого выстрела и блеск яркого солнца слились в одно бодрое и веселое впечатление.


Над мостом уже пролетели два неприятельские ядра, и на мосту была давка. В средине моста, слезши с лошади, прижатый своим толстым телом к перилам, стоял князь Несвицкий.
Он, смеючись, оглядывался назад на своего казака, который с двумя лошадьми в поводу стоял несколько шагов позади его.
Только что князь Несвицкий хотел двинуться вперед, как опять солдаты и повозки напирали на него и опять прижимали его к перилам, и ему ничего не оставалось, как улыбаться.
– Экой ты, братец, мой! – говорил казак фурштатскому солдату с повозкой, напиравшему на толпившуюся v самых колес и лошадей пехоту, – экой ты! Нет, чтобы подождать: видишь, генералу проехать.
Но фурштат, не обращая внимания на наименование генерала, кричал на солдат, запружавших ему дорогу: – Эй! землячки! держись влево, постой! – Но землячки, теснясь плечо с плечом, цепляясь штыками и не прерываясь, двигались по мосту одною сплошною массой. Поглядев за перила вниз, князь Несвицкий видел быстрые, шумные, невысокие волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую. Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из под киверов лица с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно усталыми выражениями и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи. Иногда между однообразными волнами солдат, как взбрызг белой пены в волнах Энса, протискивался между солдатами офицер в плаще, с своею отличною от солдат физиономией; иногда, как щепка, вьющаяся по реке, уносился по мосту волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель; иногда, как бревно, плывущее по реке, окруженная со всех сторон, проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная доверху и прикрытая кожами, повозка.
– Вишь, их, как плотину, прорвало, – безнадежно останавливаясь, говорил казак. – Много ль вас еще там?
– Мелион без одного! – подмигивая говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.
– Эк убралась как! То то черти!
– Вот бы тебе к ним стоять, Федотов.
– Видали, брат!
– Куда вы? – спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку.
Немец, закрыв глаза, показывал, что не понимает.
– Хочешь, возьми себе, – говорил офицер, подавая девушке яблоко. Девушка улыбнулась и взяла. Несвицкий, как и все, бывшие на мосту, не спускал глаз с женщин, пока они не проехали. Когда они проехали, опять шли такие же солдаты, с такими же разговорами, и, наконец, все остановились. Как это часто бывает, на выезде моста замялись лошади в ротной повозке, и вся толпа должна была ждать.
– И что становятся? Порядку то нет! – говорили солдаты. – Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера то приперли, – говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая друг друга, и всё жались вперед к выходу.
Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук, быстро приближающегося… чего то большого и чего то шлепнувшегося в воду.
– Ишь ты, куда фатает! – строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.
– Подбадривает, чтобы скорей проходили, – сказал другой неспокойно.
Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.
– Эй, казак, подавай лошадь! – сказал он. – Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!
Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу, но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.
– Несвицкий! Несвицкий! Ты, г'ожа! – послышался в это время сзади хриплый голос.
Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой двигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки накинутом на плече ментике Ваську Денисова.
– Вели ты им, чег'тям, дьяволам, дать дог'огу, – кричал. Денисов, видимо находясь в припадке горячности, блестя и поводя своими черными, как уголь, глазами в воспаленных белках и махая невынутою из ножен саблей, которую он держал такою же красною, как и лицо, голою маленькою рукой.
– Э! Вася! – отвечал радостно Несвицкий. – Да ты что?
– Эскадг'ону пг'ойти нельзя, – кричал Васька Денисов, злобно открывая белые зубы, шпоря своего красивого вороного, кровного Бедуина, который, мигая ушами от штыков, на которые он натыкался, фыркая, брызгая вокруг себя пеной с мундштука, звеня, бил копытами по доскам моста и, казалось, готов был перепрыгнуть через перила моста, ежели бы ему позволил седок. – Что это? как баг'аны! точь в точь баг'аны! Пг'очь… дай дог'огу!… Стой там! ты повозка, чог'т! Саблей изг'ублю! – кричал он, действительно вынимая наголо саблю и начиная махать ею.
Солдаты с испуганными лицами нажались друг на друга, и Денисов присоединился к Несвицкому.
– Что же ты не пьян нынче? – сказал Несвицкий Денисову, когда он подъехал к нему.
– И напиться то вг'емени не дадут! – отвечал Васька Денисов. – Целый день то туда, то сюда таскают полк. Дг'аться – так дг'аться. А то чог'т знает что такое!
– Каким ты щеголем нынче! – оглядывая его новый ментик и вальтрап, сказал Несвицкий.
Денисов улыбнулся, достал из ташки платок, распространявший запах духов, и сунул в нос Несвицкому.
– Нельзя, в дело иду! выбг'ился, зубы вычистил и надушился.
Осанистая фигура Несвицкого, сопровождаемая казаком, и решительность Денисова, махавшего саблей и отчаянно кричавшего, подействовали так, что они протискались на ту сторону моста и остановили пехоту. Несвицкий нашел у выезда полковника, которому ему надо было передать приказание, и, исполнив свое поручение, поехал назад.
Расчистив дорогу, Денисов остановился у входа на мост. Небрежно сдерживая рвавшегося к своим и бившего ногой жеребца, он смотрел на двигавшийся ему навстречу эскадрон.
По доскам моста раздались прозрачные звуки копыт, как будто скакало несколько лошадей, и эскадрон, с офицерами впереди по четыре человека в ряд, растянулся по мосту и стал выходить на ту сторону.
Остановленные пехотные солдаты, толпясь в растоптанной у моста грязи, с тем особенным недоброжелательным чувством отчужденности и насмешки, с каким встречаются обыкновенно различные роды войск, смотрели на чистых, щеголеватых гусар, стройно проходивших мимо их.
– Нарядные ребята! Только бы на Подновинское!
– Что от них проку! Только напоказ и водят! – говорил другой.
– Пехота, не пыли! – шутил гусар, под которым лошадь, заиграв, брызнула грязью в пехотинца.
– Прогонял бы тебя с ранцем перехода два, шнурки то бы повытерлись, – обтирая рукавом грязь с лица, говорил пехотинец; – а то не человек, а птица сидит!
– То то бы тебя, Зикин, на коня посадить, ловок бы ты был, – шутил ефрейтор над худым, скрюченным от тяжести ранца солдатиком.
– Дубинку промеж ног возьми, вот тебе и конь буде, – отозвался гусар.


Остальная пехота поспешно проходила по мосту, спираясь воронкой у входа. Наконец повозки все прошли, давка стала меньше, и последний батальон вступил на мост. Одни гусары эскадрона Денисова оставались по ту сторону моста против неприятеля. Неприятель, вдалеке видный с противоположной горы, снизу, от моста, не был еще виден, так как из лощины, по которой текла река, горизонт оканчивался противоположным возвышением не дальше полуверсты. Впереди была пустыня, по которой кое где шевелились кучки наших разъездных казаков. Вдруг на противоположном возвышении дороги показались войска в синих капотах и артиллерия. Это были французы. Разъезд казаков рысью отошел под гору. Все офицеры и люди эскадрона Денисова, хотя и старались говорить о постороннем и смотреть по сторонам, не переставали думать только о том, что было там, на горе, и беспрестанно всё вглядывались в выходившие на горизонт пятна, которые они признавали за неприятельские войска. Погода после полудня опять прояснилась, солнце ярко спускалось над Дунаем и окружающими его темными горами. Было тихо, и с той горы изредка долетали звуки рожков и криков неприятеля. Между эскадроном и неприятелями уже никого не было, кроме мелких разъездов. Пустое пространство, саженей в триста, отделяло их от него. Неприятель перестал стрелять, и тем яснее чувствовалась та строгая, грозная, неприступная и неуловимая черта, которая разделяет два неприятельские войска.
«Один шаг за эту черту, напоминающую черту, отделяющую живых от мертвых, и – неизвестность страдания и смерть. И что там? кто там? там, за этим полем, и деревом, и крышей, освещенной солнцем? Никто не знает, и хочется знать; и страшно перейти эту черту, и хочется перейти ее; и знаешь, что рано или поздно придется перейти ее и узнать, что там, по той стороне черты, как и неизбежно узнать, что там, по ту сторону смерти. А сам силен, здоров, весел и раздражен и окружен такими здоровыми и раздраженно оживленными людьми». Так ежели и не думает, то чувствует всякий человек, находящийся в виду неприятеля, и чувство это придает особенный блеск и радостную резкость впечатлений всему происходящему в эти минуты.
На бугре у неприятеля показался дымок выстрела, и ядро, свистя, пролетело над головами гусарского эскадрона. Офицеры, стоявшие вместе, разъехались по местам. Гусары старательно стали выравнивать лошадей. В эскадроне всё замолкло. Все поглядывали вперед на неприятеля и на эскадронного командира, ожидая команды. Пролетело другое, третье ядро. Очевидно, что стреляли по гусарам; но ядро, равномерно быстро свистя, пролетало над головами гусар и ударялось где то сзади. Гусары не оглядывались, но при каждом звуке пролетающего ядра, будто по команде, весь эскадрон с своими однообразно разнообразными лицами, сдерживая дыханье, пока летело ядро, приподнимался на стременах и снова опускался. Солдаты, не поворачивая головы, косились друг на друга, с любопытством высматривая впечатление товарища. На каждом лице, от Денисова до горниста, показалась около губ и подбородка одна общая черта борьбы, раздраженности и волнения. Вахмистр хмурился, оглядывая солдат, как будто угрожая наказанием. Юнкер Миронов нагибался при каждом пролете ядра. Ростов, стоя на левом фланге на своем тронутом ногами, но видном Грачике, имел счастливый вид ученика, вызванного перед большою публикой к экзамену, в котором он уверен, что отличится. Он ясно и светло оглядывался на всех, как бы прося обратить внимание на то, как он спокойно стоит под ядрами. Но и в его лице та же черта чего то нового и строгого, против его воли, показывалась около рта.
– Кто там кланяется? Юнкег' Миг'онов! Hexoг'oшo, на меня смотг'ите! – закричал Денисов, которому не стоялось на месте и который вертелся на лошади перед эскадроном.
Курносое и черноволосатое лицо Васьки Денисова и вся его маленькая сбитая фигурка с его жилистою (с короткими пальцами, покрытыми волосами) кистью руки, в которой он держал ефес вынутой наголо сабли, было точно такое же, как и всегда, особенно к вечеру, после выпитых двух бутылок. Он был только более обыкновенного красен и, задрав свою мохнатую голову кверху, как птицы, когда они пьют, безжалостно вдавив своими маленькими ногами шпоры в бока доброго Бедуина, он, будто падая назад, поскакал к другому флангу эскадрона и хриплым голосом закричал, чтоб осмотрели пистолеты. Он подъехал к Кирстену. Штаб ротмистр, на широкой и степенной кобыле, шагом ехал навстречу Денисову. Штаб ротмистр, с своими длинными усами, был серьезен, как и всегда, только глаза его блестели больше обыкновенного.
– Да что? – сказал он Денисову, – не дойдет дело до драки. Вот увидишь, назад уйдем.
– Чог'т их знает, что делают – проворчал Денисов. – А! Г'остов! – крикнул он юнкеру, заметив его веселое лицо. – Ну, дождался.
И он улыбнулся одобрительно, видимо радуясь на юнкера.
Ростов почувствовал себя совершенно счастливым. В это время начальник показался на мосту. Денисов поскакал к нему.
– Ваше пг'евосходительство! позвольте атаковать! я их опг'окину.
– Какие тут атаки, – сказал начальник скучливым голосом, морщась, как от докучливой мухи. – И зачем вы тут стоите? Видите, фланкеры отступают. Ведите назад эскадрон.