Пникс

Пникс (др.-греч. Πνὐξ, греч. Πνύκα) — это невысокий и небольшой по площади каменистый холм в центре Афин, расположенный недалеко от западного склона холма Акрополя. Начиная с 507 до н. э. здесь проводились народные собрания афинских граждан — экклесии, первого в истории человечества демократического органа власти.

История

На Пникс собирались все граждане Древних Афин. Кворум обычно составлял 5—6 тысяч граждан, однако в случае решения вопросов высокого значения в собрании могло принимать до 15 тысяч граждан. При этом терраса могла вмещать до 10 тысяч человек, отсюда и пошло название холма: в переводе древнегреческого Πνὐξ буквально означает «давка». С трибуны Пникса, которая сохранилась до наших дней, говорили все самые известные древнегреческие ораторы, среди них Перикл, Фемистокл, Аристид, Никий, Алкивиад. Именно здесь Демосфен осуждал царя Филиппа II Македонского в своих «филиппиках».

Пникс как таковой был воплощением демократического принципа «исигория» (др.-греч. ισηγορία), что означает равные права всех граждан определять политику. Председательствующий на собрании открывал каждую встречу, обращаясь к гражданам с вопросом: «Кто желает говорить?» Двумя другими принципами афинской демократии были «исономия» (др.-греч. ισονομία) — равенство всех граждан перед законом и «исополития» (др.-греч. ισοπολιτεία) — общее равное голосование и право быть избранным. После окончательного завершения работ по строительству Театра Диониса на юго-восточном склоне Акрополя народное собрание избрало его своим постоянным местом.

На восточном склоне Пникса есть несколько пещер, где находится так называемая «Тюрьма Сократа».

Отрывок, характеризующий Пникс

– Я скажу ему, я всё еще раз скажу ему, – сказал Пьер; – но… я бы желал знать одно…
«Что знать?» спросил взгляд Наташи.
– Я бы желал знать, любили ли вы… – Пьер не знал как назвать Анатоля и покраснел при мысли о нем, – любили ли вы этого дурного человека?
– Не называйте его дурным, – сказала Наташа. – Но я ничего – ничего не знаю… – Она опять заплакала.
И еще больше чувство жалости, нежности и любви охватило Пьера. Он слышал как под очками его текли слезы и надеялся, что их не заметят.
– Не будем больше говорить, мой друг, – сказал Пьер.
Так странно вдруг для Наташи показался этот его кроткий, нежный, задушевный голос.
– Не будем говорить, мой друг, я всё скажу ему; но об одном прошу вас – считайте меня своим другом, и ежели вам нужна помощь, совет, просто нужно будет излить свою душу кому нибудь – не теперь, а когда у вас ясно будет в душе – вспомните обо мне. – Он взял и поцеловал ее руку. – Я счастлив буду, ежели в состоянии буду… – Пьер смутился.
– Не говорите со мной так: я не стою этого! – вскрикнула Наташа и хотела уйти из комнаты, но Пьер удержал ее за руку. Он знал, что ему нужно что то еще сказать ей. Но когда он сказал это, он удивился сам своим словам.
– Перестаньте, перестаньте, вся жизнь впереди для вас, – сказал он ей.
– Для меня? Нет! Для меня всё пропало, – сказала она со стыдом и самоунижением.
– Все пропало? – повторил он. – Ежели бы я был не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире, и был бы свободен, я бы сию минуту на коленях просил руки и любви вашей.
Наташа в первый раз после многих дней заплакала слезами благодарности и умиления и взглянув на Пьера вышла из комнаты.
Пьер тоже вслед за нею почти выбежал в переднюю, удерживая слезы умиления и счастья, давившие его горло, не попадая в рукава надел шубу и сел в сани.
– Теперь куда прикажете? – спросил кучер.
«Куда? спросил себя Пьер. Куда же можно ехать теперь? Неужели в клуб или гости?» Все люди казались так жалки, так бедны в сравнении с тем чувством умиления и любви, которое он испытывал; в сравнении с тем размягченным, благодарным взглядом, которым она последний раз из за слез взглянула на него.